– Панне Марии неудобно? – негромко спросил пан Тадеуш, его кресло было рядом.

Мария сердито и растерянно посмотрела на него. Что тут можно сказать, чтобы не выглядеть смешной? В тетрадке царевны Натальи, по которой они этикету учились, такие случаи не описаны.

– Садитесь в моё кресло, здесь спокойнее, – также тихо и с лёгкой улыбкой сказал пан Тадеуш, встал и протянул руку.

Марии ничего не оставалось, как пересесть. Посмотрела на остальных. Нина глядела хитро, пан Вацлав с досадой – не иначе это он под столом ногами ёрзал. Варенька сгорала от любопытства, но теперь между ней и Марией сидел пан Тадеуш, и ей пришлось терпеть, разговоры разговаривать и улыбаться этикетно.

Зато уж когда их позвали царицу в покои провожать, Варенька прямо-таки накинулась на Марию с расспросами. Пока с их величествами прощались, конечно, помолчать пришлось, но уж в своих комнатах отвели душу и всё подробно обсудили. Варенька ахала и возмущалась нахальным поведением пана Шидловского. Нина тоже возмущалась, но не паном Шидловским, а Марией – дескать, нельзя быть такой дикаркой, надо понимать куртуазное обращение.

– Ничего себе куртуазность – на ноги наступать, башмаки пачкать, – фыркала Мария.

– А впрочем, что мы из такого пустяка целый костёр раздули?

– А у тебя к нему совсем склонности нет? – спросила Нина.

– Ни капельки.

– И зря. Я с ним сегодня беседовала, он очень благородный господин. И намерения у него самые достойные. Между прочим, он хорошего рода и богат, их имение недалеко отсюда. Он хочет пригласить нас съездить посмотреть.

– Ой, не могу! – захохотала Варенька, – Нина, ты сватать собралась?

– Ой, правда, Ниночка, если он тебе так нравится, так и бери его себе.

Мария смеялась. Нина надулась было, но потом не выдержала и засмеялась сама. Так и хохотали все трое, остановиться не могли.

На улице послышалась скрипка, потом ещё флейта к ним добавилась. Они подскочили к окну – плохо видно, сбоку, перебежали в другую комнату, влезли коленками на широкий подоконник. На улице стояли музыканты, сгорбленные под сильным ветром со снежной крупой, и впереди них пышный кавалер. Увидел лица дев в окошке, снял шляпу, долго полоскал перед собой, потом приложил руку к сердцу.

– Никак твой Вацлав, Нина, – хихикнула Мария.

– Ой, музыканты простудятся, они ж италианцы, к такой погоде непривычны, – запричитала Варенька.

Нина искоса смотрела а Марию, потом не выдержала:

– Для тебя кавалер старается, ты бы передала ему что-либо.

Мария даже сказать не нашла что, только плечами передёрнула. Но через минуту сказала:

– Ладно, я ему записку напишу. Бумага есть у нас?

Бумага нашлась, и записка вмиг была готова.

– Дай посмотреть, – потянулась Нина.

– Что ты, как можно! А если я ему в любви объясняюсь?

Мария сложила бумажку птичкой, приотворила окно и, посильнее размахнувшись, запустила.

– Поймал!

– Ты что веселишься? – подозрительно спросила Нина.

– Погоди…

Кавалер за окном ловко поймал бумажку и, довольный, прижал её к губам, потом к сердцу, потом послал в окно воздушный поцелуй.

– Ишь, разлетелся, – злорадно сказала Мария.

– Что ты написала?

– Погоди. Смотри.

Пан Вацлав читал записку, и лицо его вытягивалось. Не поднимая головы, исподлобья коротко глянул на приникшие к стеклу девичьи лица и, махнув музыкантам, широко зашагал восвояси.

– Да что ты написала, Маша?!

– Ну просто, что музыкантов поберечь надо, им ещё в другие вечера играть, а если простудятся, графиня его не похвалит.

И наконец дав себе волю, Мария захохотала. Варенька вместе с ней. Нина собралась было сделать осуждающую мину, но не выдержала и тоже рассмеялась.

– Как у него лицо-то вытянулось, ой, не могу! А сперва-то обрадовался, может, думал, свидание ему назначили?

Девы, перебивая друг друга, вспоминали подробности.

Утром поднялись не только до свету, а совсем затемно. Завтрак был лёгкий и скорый, и сразу на лошадей – охота! Все русские решили быть верхом, только толстяк Шафиров и доктор Доннель собрались в карете. Пётр Павлович посмеивался:

– Ничего, к концу вы все к нам в карету запроситесь, разве одна княжна Голицына до конца в седле досидит.

Пётр послушал его, подумал и велел ещё бричку за каретой вслед отправить. Он и сам верхом не любил – то ли ноги длинные мешали, то ли повадки нужной не было. А вот Катеринушка его на диво ладно в седле сидела. И когда только освоить это умение успела, умница? Пётр с удовольствием взглядывал на её полную ладную фигуру. Фрейлины тоже были уже в сёдлах, даже робкая Варенька хорошо держалась на своей смирной лошадке.

Последней вышла к лошадям графиня и изрядно всех удивила – она была в мужском платье. Все так и уставились на её стройные ножки, обтянутые светло-серым бархатом. Лёгкой походкой она подошла к своей лошади, приподняла согнутую в колене ногу, стремянной взял её под колено, и она пёрышком взлетела в нарядное малинового бархата седло, прошитое золотыми плетешками.

Тотчас тронулись. У выезда из парка ждали борзятники. Поджарые длинномордые собаки возбуждённо прыгали и повизгивали на сворках. Это было как на гравюрных листах, что разглядывала Мария в батюшкиной кабинетной – разряженные дамы и кавалеры на лошадях, красивые собаки… Мария невольно пустила Зорьку быстрее.

– О, у панны Марии уже горят глаза, видна страстная натура!

Это пан Тадеуш, он рядом скачет. С самого завтрака он рядом с Марией держался, отвечал на её вопросы, рассказывал о правилах охоты. Не дал слуге в седло её подсадить, сам руку подставил. А вот комплимента ей ни одного не сделал. На ней вишнёвая амазонка и вишнёвая же шапочка с белым пером, уже три кавалера сказали, как она хороша, а пан Тадеуш молчит. Не замечает, или помнит о том случае на дороге?

Пан Вацлав, с утра надутый, едва поклонился и подходить не стал. Нина, добрая душа, сама к нему подошла и теперь он в её свите. У грузинки, как всегда, не один кавалер, как у всех, а целый шлейф. А с Варенькой рядом бравый молодец, что вчера с ними в зимнем саду сидел, она скромница-скромница, но без поклонника никогда не бывает.

Охота, как увидела Мария, оказалась просто скачкой за собаками, которые с истошным лаем гонялись за бедными зайцами и лисами. Пан Тадеуш говорил, что на крупного зверя по-другому охотятся – стоят в засаде и ждут, когда зверя на охотника выгонят. Ещё по-другому на медведя – поднимают из берлоги.

– Интересно, наверное. Но и так скакать хорошо. Правда, мы от собак в другую сторону свернули. Слышите?

Мария мотнула головой на доносившийся сбоку голос своры.

Поляк молчал, улыбался и смотрел на неё. Марии стало не по себе от его взгляда, почему – не знала. У него было такое лицо, как будто он собирался поцеловать её, и от этого у неё слабели колени и дрожали руки. Она рассердилась. Правда, на кого и за что, сказать не могла бы.

– Давайте, через тот овраг? – вдруг предложила она, показав на широкий и длинный овраг справа, и не дожидаясь ответа, послала Зорьку. У пана Тадеуша была молодая лошадь, она могла испугаться, и Мария, остановившись на другой стороне оврага, похвалила себя за догадливость – лошадь Тыклинского встала и упёрлась перед препятствием. Теперь надо было сделать вид, что Зорька не хочет прыгать обратно – это получилось легко.

– Я этой стороной проеду, – крикнула Мария и скрылась в зарослях орешника.

Заросли были такими густыми, что пришлось лечь Зорьке на шею, чтобы не натыкаться лицом на ветки.

– И зачем я это сделала, ведь неприлично как-то и несерьёзно, – думала она и отвечала себе:

– А нечего так смотреть на меня, я ему не Нина.

– А если ты не Нина, то отчего ж ты испугалась, и почему у тебя коленки задрожали? – спрашивал кто-то ехидный внутри неё.

– Отстань, – сурово сказала Мария этому ехидному, – Не нужен мне этот пан Тадеуш, и вообще никто. У меня жених есть.

– Ничего себе, жених, он что, к тебе сватался, батюшка согласие что ли своё дал?

– Ну и что, перед Богом он мне жених, всё одно.

– А теперь-то он далеко, Александр твой. А ну как ему там какая-нибудь приглянется?

– Замолчи!

Мария яростно дёрнула гриву Зорьки так, что та обиженно фыркнула.

– Ой, Зоренька, бедная, прости меня! Что это я, в самом деле, сама с собой разговаривать начала!

Она огляделась. Никакого оврага не было. Куда ехать? Так, когда овраг перескочила, солнце было в лицо, а овраг был справа от пути, по которому они ехали, а охота была слева от них. Значит, теперь надо на солнце держать. Повернула Зорьку, проехала несколько, прислушалась. Тихо. Неужто заблудилась в лесу? Прямо сказка про Машу, только медведя не хватает. Вспомнила, как Саша рассказывал про лошадей, про их чутьё необыкновенное. Отпустила поводья, Зорька остановилась.

– Ну, Зоренька, иди.

Шевельнула ослабленными поводьями, похлопала по шее. Пошла лошадка. Пошла совсем не в ту сторону, куда двинулась бы Мария, но вскоре деревья стали редеть, лесная чаща сменилась опушкой.

– Ну слава Богу, теперь людей найти надо.

Только подумала так – услышала женский голос, кричавший по-польски. За деревьями видна была всадница – видать, тоже от охоты отстала. Мария только подумала подъехать, а умная лошадка уже двинулась навстречу даме. Она была незнакомой, значит, не из их охоты, но всё равно, дорогу, наверное, знает, хотя бы в имение Олизаров, думала Мария. Только вот говорит ли она по-французски? До сих пор все поляки, что встречались, знали либо по-русски, либо по-французски и немецки, а эта так и сыплет без перерыва польскими словами. Или иностранку во мне не признаёт? Между тем Зорьке понравилось что-то на дереве и она потянулась так, что её всадницу начали царапать ветки.

– Ну, Зорька, не балуй, – осадила её Мария.

У незнакомки округлились губы и глаза, и она воскликнула с радостным изумлением:

– Вы русская!

– О! – лицо Марии приобрело такое же изумлённое выражение. – Слава Богу, а то я уж думала, как с вами объясняться, я совсем не говорю по-польски. Позвольте представиться, Мария Голицына.

– Вот так встреча! Бориса Алексеича дочка? Боже мой, у вас и лицо совершенно в Голицынскую породу, как я могла принять вас за польку! Я Долгорукая, Марья Васильевна.

– Ой, а вас вчера ждали, – вспомнила Мария.

– Да, дороги ужасные – весна. Мы только что приехали. Князь Григорий занят делами, а я решила догнать охоту – люблю. И вот заблудилась. Хорошо, что вас встретила.

– Да, но я тоже заблудилась. Давайте вон на тот пригорок зайдём, осмотримся.

Так разговаривая и пустив лошадей шагом, новые знакомки исподволь оглядывали друг друга и обе, кажется, были заинтересованы. Княгиня Долгорукая выглядела гораздо моложе, чем ожидала Мария, наверное, муж много старше её. У неё были тёмные внимательные глаза, узкое лицо и узкая рука, уверенно державшая поводья. Одета она была в коричневый без вышивки и украшений костюм, и это смотрелось неожиданно изящно. Мария невольно сравнила со своим разукрашенным золотыми шнурами вишнёвым платьем – как Петрушка на ярмарке!

Но княгине Мария, похоже, понравилась. Она одобрительно смотрела, как та уверенно сидит в седле и соединяет в разговоре почтительность и достоинство. Незаметно за разговором наехали на пана Тыклинского. Тот бросился навстречу с радостным возгласом – куда и подевалась его сдержанность.

– Позвольте вам представить, княгиня, пан Тадеуш Тыклинский, – с удовольствием сказала Мария.

Ей было приятно, что Марья Васильевна видела, как такой лощёный пан кинулся ей, Марии, навстречу. Княгиня приветливо протянула подъехавшему пану руку, и у Марии даже под ложечкой засосало, как красиво, как благородно у неё это получилось. Она невольно таким же манером повернулась в седле и так же наклонила голову. А княгиня непринуждённо заговорила с поляком, сказала несколько слов по-польски, отчего он распустился восхищённой улыбкой, снова перешла на русский.

– Для меня по-русски говорит, – подумала Мария со всё усиливающейся симпатией к княгине.

Подъехали к привалу под общие приветственные крики.

– Ну вот, нашлась пропажа, – громко разнёсся голос царя.

Он сам снял княгиню с лошади и расцеловал в обе щёки.

– Здравствуй, княгинюшка, с приездом. Ты ещё краше стала. Меня муж твой совсем замучил, чуть не собрался экспедицию на розыск отправлять.

Князь Долгорукий и вправду оказался много старше жены, седой уже, но на жену глядел с молодым обожанием. За это обожание он Марии сразу понравился, и она радостно улыбнулась ему, когда их знакомили.

– А, Маша Голицына! Я ведь тебя вот такусенькой знал, ты не помнишь, конечно.

И по примеру царя расцеловал Марию. Пахло от него духами, как от иноземца.

Привал выглядел живописно, по-походному и вместе изысканно: на поляне раскинуты ковры с подушками, на коих разноцветные дамы восседали грациозными цветками, и не менее разноцветные кавалеры кружились вокруг них аки пчёлы, говор также напоминал луговое жужжание. В конце поляны хлопотали буфетчики с закусками и бутылками, пылали жаровни, тянуло дразнящими запахами. Княгиня взяла Марию под руку.