– Это верно, – согласился Пётр, – баба, она как кошка живуча.

– Не соглашусь, государь. Телесная крепость на духовной силе зиждется, коя у кошки отсутствует.

– А разве у бабы душа есть? – дразнил святого отца Пётр.

Тот перестал спорить, перевёл разговор на шахматы, которыми царь увлекался весьма и каждый день давал баталии за доской кому-нибудь из приближённых.

Мария, сидя укромно за парусом, разглядывала Феофана. Он прибыл к царской свите недавно, уже в Яворове, на замену старенького отца Лаврентия, занемогшего в дороге. Был этот Феофан не просто священник, а монах. Говорили, что он весьма учён, изрядно знал не только богословие, но и языки, даже в светской науке был просвещён. Был он тонок ликом и сух телом. Уж он-то, наверное, не затруднился бы обойти вокруг озера. Говорили, будто он всю Европу пешком прошёл, во всех знаменитых университетах лекции слушал.

До Марии доносились только обрывки разговора – мешал хлопающий парус, и она пересела поближе.

– Слепая вера ведёт к фанатизму, – говорил инок, – и средство против этого есть разум.

– Но без прочной веры разрушаются самые основы государства. Установленное деление людей по сословиям и признание верховной власти зиждется на вере во Всевышнего, – то ли возражал, то ли соглашался царь.

И инок отвечал ему также согласно, но как бы в виде спора:

– Для прочности веры нельзя требовать от человека отказа от рассуждения.

Мари не выдержала:

– Отче, я мало знаю, но мне кажется, веру нельзя обосновать рационально, иначе она была бы не верой, а наукой.

Лицо Феофана приняло такое выражение, будто перед ним заговорила высунувшаяся из воды рыба.

Царь захохотал.

– Что, Феофане? Ты говорил, у бабы душа есть, так вот тебе!

После молчания инок с запинкою проговорил:

– Мадемуазель, вы слишком резко ставите вопрос. Это очень сложно, и здесь много тонкостей. Многие богословские труды посвящены противоречию между верой и разумом, и в такой прямой форме на него никто ещё не дал ответ. Может быть, это и невозможно.

– Ясно? – Пётр вытянул длинную руку, пытаясь дотянуться до носа любопытной боярышни. – То бишь, знай сверчок свой шесток.

– Ну почему же? – инок задумчиво смотрел на Марию. – Если вопрос неразрешим, это не значит, что он не может быть обсуждаем. Если княжна пожелает, я охотно представлю ей мои скромные знания о путях исканий в этом направлении.

Мария закивала, но ей не дал сказать Пётр.

– Она-то пожелает, да ты осторожней, Феофане. Это ведь не девка, а бес в юбке. Кавалеров пленяет так, что они, себя не помня, бегать за ней начинают и всякие сумасбродства творить.

Инок усмехнулся, глядя на насупившуюся Марию.

– Ну, я не кавалер, и сумасбродств от меня ждать не приходится.

Но Пётр не унимался и весь остаток пути дразнил Марию её ночными приключениями в имении Олизаров, чем привёл её в тихое бешенство.

– Маш, а ведь он же ревнует, – шепнула ей Варенька, когда шли от причала к замку.

– Кто ревнует, царь? Да ты что!

– Говорю тебе! Вот посмотрим, что дальше будет.

– Ой, не дай Бог! – нешуточно испугалась Мария. – Сплюнь скорее.

В замке их встретила неожиданность – царевич приехал. Приехал раньше, чем ждали его – проездом по дороге на встречу с невестой. По этому случаю царь давал обед в своих апартаментах.

Мария на этот обед отпросилась не ходить, голова, мол, болит, напекло. Не хотелось ей с царевичем встречаться. Он ненадолго, завтра уедет. А то, кто его знает, что ему ещё в голову взбредёт? Ведь порода эта Романовская – гульливая. Всё-то им своего мало, надо чужое прихватить.

После обеда прибежала Варенька.

– Жалко, что ты не была, Маша, так весело было! Французский посланник так смешил всех, я даже есть не могла от смеха. А царевич какой-то унылый, весь обед молчал. Он сутулится ещё больше, чем раньше, может, он болен?

Варенька делала сразу три дела: болтала, вертелась перед зеркалом и выглядывала в открытую дверь балкона, рассматривая, кто идёт.

– Ой, вот ещё что. Про тебя отец Феофан спрашивал и жалел, что тебя за обедом не было. Он тебе книгу какую-то нашёл об том предмете, что в лодке говорили, и спрашивал, можешь, ли ты по-латыни читать. Я сказала, что нет, ты французский, немецкий и голландский знаешь. Куда ж ещё латынь?

– Я знаю по латыни несколько, – сказала Мария быстро.

Варенька удивлённо повернулась к ней, забыв зеркало и балкон.

– Маша, а зачем ты себе голову учёностью забиваешь? Слишком умной ведь плохо быть.

– Почему? Это так интересно.

– Что уж интересного…

– Варюш, – нетерпеливо перебила её Мария, – Сходи к отцу Феофану, попроси у него книгу эту. Душенька, сходи.

Мария обняла её и чмокнула в щёку.

– Ладно уж, схожу, подлиза.

Книга была в тяжёлом переплёте, буквы жирные, чёрные на жёлтой бумаге. На титульном листе написано «Картезий».

– Маша, нешто ты всё это читать будешь? А как называется?

– Название, – Мария запнулась на минутку, – «Рассуждение о методе».

– Как это, о каком методе?

Мария пожала плечами.

– Прочитаю – узнаю.

Варенька хмыкнула и умчалась. На вечер был спешно назначен бал для знакомства наследника русского престола с вельможами, которых множество съехалось в гостеприимный замок Радзивилов. Варенька этому балу очень обрадовалась, поскольку танцев здесь устраивали мало, не сравнишь с Олизарами.

Мария тоже бы обрадовалась балу, если б это не был бал для царевича. Нет уж, она лучше пересидит один день, а завтра он уедет. Хватит с неё приключений!

Варенька и Нина только руками всплеснули, когда узнали, что она не идёт.

– Господи, Маша, неужто тебе книжка эта лучше танцев?

– Угу, – кивнула Мария, довольная подсказкой. – Я лучше почитаю.

Она и впрямь сидела за чтением довольно долго, но музыка, разносившаяся по всему замку, будоражила. Отложила книгу и спустилась в парк. Солнце только что село, край неба был ещё розовым, а выше – дивные переливы от нежно-сиреневого до густо-синего с уже проступившими звёздами. Чудесно пахли жасмины.

Мария пошла по боковой дорожке в одно из своих любимых мест – розарий. В сумерках розы пахли ещё гуще. Но, к её досаде, здесь уже кто-то был. Она хотела было уйти, потом разглядела монашеское одеяние и тёмную гриву Феофана и осталась.

– Роза среди роз, – галантно приветствовал её инок.

Мария улыбнулась.

– А разве духовным лицам подобает комплименты дамам говорить?

– Вообще-то не подобает, – согласился Преподобный. – Но я духовную вашу суть подразумевал, а не телесность. Так что это и не комплимент вовсе.

Помолчали.

– Странно, что вы здесь, когда в замке танцуют, – сказал он.

Она отняла от лица цветок и обернулась к нему.

– Зачиталась книгой вашей, а теперь прохлады вдохнуть вышла. Я не всё там понимаю, и слова есть незнакомые.

Феофан оживился.

– Сколь приятно встретить такое стремление к истинному проникновению и честность разума.

Мария насмешливо прищурилась.

– Как это вы так сразу определили, что у меня и честность, и стремление к истине? Вы гадать умеете?

– О, это очень просто, княжна. Человек, склонный обманывать и – особенно – обманываться, никогда не признается даже самому себе в том, что он чего-либо не понимает. Может, мы присядем вот здесь, и вы скажете мне, что именно вызвало у вас затруднение?

Мария забыла обо всех танцах на свете, в голове её начали вскипать мысли и слова… Феофан как будто тоже увлёкся разговором. И оба даже вздрогнули, когда рядом раздался гнусавый голос царевича:

– Мария Борисовна? Вы гуляете? Одна? В такое время?

Мария медленно повернулась и тоскливо сказала:

– Я не одна, здесь отец Феофан.

Алексей подошёл совсем близко, и до неё явственно донёсся запах вина.

– А отцу Феофану надо молиться, а не с боярышнями гулять, – он пошлёпал губами и сглотнул.

Инок вздохнул.

– Пойдёмте, Мария Борисовна, прохладно становится.

– Вы идите, идите. А княжна пусть останется. У меня к ней разговор, оч-чень сурьёзный.

Алексей, казалось, пьянел на глазах.

Они поспешно пошли ко дворцу, а царевич тащился сзади и с пьяной настойчивостью бубнил:

– Постойте, Марь-Борис-сна… оч-чень сурьёзно… жизнь и смерть…

В замке Мария сразу пошла к себе, а рванувшегося за ней Алексея задержал Феофан, благо был он силён, хоть и монах.

К завтраку Мария вышла. Что уж теперь прятаться – избегаемая встреча случилась. Царевич выглядел весьма помято после вчерашнего. Царь тоже. Разница была в том, что царь, приняв перед едой водочки, быстро поправился, а царевич куксился до конца завтрака.

– Не умеешь ты, Алёшка, пить, учиться надо, – покровительственно охлопывал по спине и плечам Пётр сына.

Алексей от этих хлопков ещё больше скруглял спину.

– Господин канцлер, – обратился Пётр к Головнину, – готов ли вчерне договор брачный?

Тот бросил вопросительный взгляд на подканцлера Шафирова, получил утвердительное подмаргивание и достойно наклонил голову.

– Готов, государь.

– Ну вот, сейчас перечтём его, перебелят, и езжай, Алёша, с Богом. Невеста хорошая, а партия ещё лучше.

– Государь, дозвольте ещё на денёк задержаться, – промямлил Алексей.

– Это ещё зачем? – вскинулся Пётр, но почувствовав на своём локте мягкую руку Катерины, добавил тише:

– Ладно, после поговорим.

А перед обедом разразилась гроза. Бушевал царь. Да так бушевал, что даже бойкая самоуверенная Глаша бегала с бледным лицом и трясущимися губами.

Именно она и доложила Марии, что ей велено обедать у себя и за порог своей комнаты не выходить, чем ввергла её в сильное недоумение. Сразу прибежала Варенька с очень круглыми глазами.

– Маша, что деется-то! Государь на наследника кричит. Я, кричит, лучше в монастыре тебя сгною… А про тебя… – она подняла ладони к лицу, – про тебя даже непотребно говорит.

Мария молчала.

– Да скажи ты, в чём дело.

– Я не знаю. Правда, – она посмотрела близко в глаза подруги.

– Ну, я побегу. Я просилась с тобой здесь обедать – не пустили. Я сразу приду.

Гадать о причинах Мария не стала – сами скажут. С аппетитом съела гороховый суп и котлеты, закусила всё это лимонным мороженым… Поскольку беседовать ей было не с кем, за едой читала. И неожиданно открыла, какое это удовольствие – читать за едой. Она даже съела больше, чем обычно, в увлечении книгой. Смешливо подумала:

– Хорошо бы подольше мой арест продлился.

Прервала это удовольствие запыхавшаяся Варенька.

– Слушай! Всё из-за того, что царевич просил дозволения на тебе жениться. Сказал, иначе руки на себя наложит, и плакал. Надо же, Маша, как ты в любви удачлива. Ты что? Зуб болит?

Мария с тоской посмотрела в оживлённое лицо подруги. Опять! Когда же это кончится!

– Маша, – удивилась Варенька, – неужели ты царицей стать не хочешь? А я вот не пойму, за что на тебя-то царь огневал? Твоей вины ведь тут нету, это он всё сам, царевич-то.

Весь оставшийся день к Марии прибегали пересказать слова всё ещё бушующего царя то Варенька, то Нина, то Глаша, и надоели ужасно. Заходили Катерина Алексеевна с Марьей Васильевной. Катерина вздыхала, а княгиня смеялась:

– Ну, Мари, ты просто какая-то роковая женщина, мужская погибель!

– По-моему, если кому и погибель, так мне, – бурчала Мария.

– Ну-ну, не печалься, утрясётся.

– С тобой отец Феофан поговорить хотел, – вспомнила Катерина.

Мария выпятила подбородок.

– Мне ж велено из комнаты не выходить!

– Ну, к святому-то отцу можно.

Феофан ждал её в соседней гостиной, был серьёзен.

– Отрадно видеть, дочь моя, что ты не потеряла присутствия духа и не предаёшься напрасному унынию.

Мария спросила с простодушным видом:

– А должна была предаваться?

Инок рассмеялся.

– Государь, отпуская меня к вам, княжна, напутствовал дать вам утешение и наставить на путь истинный. Я же зрю, что утешение вам не надобно. Что же касается наставлений – поскольку ваша встреча с наследником была в моём присутствии, то я могу свидетельствовать, и свидетельствовал уже перед государем, что вины вашей нет никакой.

– А государь не внял, – усмехнулась Мария.

– Внял несколько. Но его пылкий нрав… Однако, я вижу, вы пришли с томом Декарта. Поговорим о его философии?

– Почему Декарта, – Мария раскрыла книгу, – тут же написано Картезий?

– Это латинское имя. От рождения же он назван Рене Декартом, он француз.

– Француз? – удивилась Мария. – А я по невежеству думала, что из Франции только театр, да музыка, да танцы, ну и наряды да амурная наука.

Феофан улыбнулся.

– Французская нация весьма талантлива во всех областях, и французская живость характера не мешает углубляться в самые серьёзные предметы.

Но поговорить о серьёзных предметах им не удалось. В дверях возник царь и сразу закричал: