– А-а, улыбается сидит, цветочек лазоревый! Довольна, что весь политик мне портит.

Мария поднялась и начала делать этикетный поклон, длинный, в пять переступов.

– Ладно тебе кланяться, садись, – крикнул Пётр.

Но она упрямо довершила поклон и опустилась напоследок почти до полу, не согнув передней коленки.

– Ну всё? Садись теперь, – буркнул Пётр уже спокойнее.

Мария села, выпрямив спину и сложив руки на коленях.

Пётр вздохнул.

– Мешаешь ты мне, Марья. Ладно, ладно, – отмахнулся он от подавшегося было к нему Феофана, – сам знаю, большой вины за тобой нет. Без умысла ты. Что делать, все вы Евины дочки. Однако в сыне моём крепко эта дурь засела. И пока он хоть малую надежду иметь может, выкрутасы свои не бросит.

Пётр помолчал, разглядывая её.

– Сначала решил я в монастырь тебя определить. Но раздумал. И не из жалости, – покосился он на Феофана, – а думаю, лучше всего тебя замуж отдать. Поскорее.

Мария похолодела.

– Я не хочу замуж, государь.

– А я тебя не спрашиваю! – гаркнул Пётр. – Молодой Шереметев хотел – на здоровье. Он сегодня-завтра с донесением прибыть должен, сразу и свадьбу сладим.

Он встал.

– Это моё тебе слово. А покуда носу никуда не кажи.

На негнущихся ногах дошла она до своей комнаты, на расспросы Вареньки не ответила, сказала спокойно:

– Будь добра, кликни девку, я помыться хочу, в поту вся.

– Он так орал на тебя? – округлила глаза Варенька и умчалась.

Сидя в тёплой воде, Мария наконец сказала изнывающей подруге:

– Приговорил замуж, за Шереметева. – И помолчав, добавила:

– Ни за что!

– Ой, а как же?

Мария пожала плечами и опустилась в воду до подбородка.

– Там видно будет.

Весь вечер замок шумел съезжавшимися гостями – назавтра назначена была большая охота. Мария раньше тоже собиралась ехать, именно для этой охоты переделывала она свою синюю амазонку на летний фасон.

– Ну и пусть, – сказала она своему отражению в зеркале, – пусть едут без нас с Зорькой, им же хуже.

На другое утро суматоха сборов началась ещё до свету, а вскоре после рассвета замок обезлюдел.

– Так, – сказала себе Мария, расправившись с поданным ей в комнату завтраком, – никого нет, и уж царевича-то я точно не встречу. Значит, погуляем! А ещё лучше – искупаемся! И Зорьку навестить надо.

Она прихватила оставшуюся от завтрака булочку и сходила в конюшню. Рассказала Зорьке свой план, если не удастся отвертеться от свадьбы, убежать им в Никольское. Поцеловала лошадку в нежную морду и пошла к купальне.

Вода с утра была ещё холодновата, и Мария плыла быстро, напрягаясь при каждом гребке. Из воды вышла бодрая, разогревшаяся. Постояла, не одеваясь, потягиваясь под солнечными лучами, которые уже заглядывали за стенку купальни. Капли воды на коже переливались перламутром, во всём теле бегали радостные живчики.

– Нипочём им меня не одолеть, – сказала она громко и засмеялась.

Обратно шла не торопясь. Телу было приятно под свободным платьем без корсета. Оглянулась на всадника, что скакал к главному крыльцу. Очень захотелось разглядеть, кто это. И всадник повернул голову, всматриваясь в неё. А потом он пустил коня рысью ей навстречу. А она, напротив, стала столбом и стояла, покуда он, спрыгнув с седла и накинув поводья на какой-то столбик, шёл к ней, не сводя с неё глаз.

– Ты загорел, – сказала она наконец и провела ладонью по горячей немного колючей щеке.

Александр поймал её узкую прохладную ладонь своей широкой и горячей.

– Там не то, что загореть – испечься можно.

– От тебя полынью пахнет.

– А от тебя водорослями. Может, ты без меня русалкой стала?

– Ага, – сказала Мария страшным голосом, – сейчас тебя на дно утащу.

Она протянула руки ему на плечи и сразу оказалась в кольце его рук.

– Мне сначала к государю надо, – сказал он, уткнувшись в её волосы. – Я быстро.

Мария вздохнула.

– Какое быстро! На охоте он. Может, подождёшь, покуда вернётся?

Александр покачал головой.

– Сразу надо. Но я быстро! Захвачу сейчас провожатого из замка и всю дорогу рысью скакать буду!

Он замер на минуту, заглянул в её глаза, нагнулся, поцеловал бережно. И вот он уже в седле, махнул рукой, умчался.

– Боже мой! – ахнула Мария, глядя вслед. – Его же предварить надо было, какая тут каша заварилась!

Всё время после Сашиного отъезда она провела то на своём балконе, вглядываясь в дорогу, то у окна в коридоре, откуда был виден подъезд к конюшне.

Саши не было!

Он вернулся только вместе со всеми и к ней не зашёл. Прибежала Варенька, открыла было рот, но увидев её лицо и нетронутый обед, молча ушла. Потом снова пришла с чашкой, велела:

– Пей.

Мария выпила, это было молоко. Взяла Вареньку за руку, подвела к стулу, села напротив, тихо попросила:

– Расскажи.

– Его царь обедать оставил, – сказала Варенька испуганно. – И весь обед царь про тебя говорил. Ругал. И Головкин тоже. А Шафиров с Феофаном заступались. А как обратно ехали, он всё с Ниной говорил, они вроде раньше знакомы были. Про тебя спрашивал, я слышала. Ну, Нинка ему ещё пуще наплела, будто ты и Вацлаву глазки строила и ночь у него провела, а потом с Тыклинским каталась, и напоследок Шереметева Михаила приплела. Я и сказать ничего не могла, от меня князь венгерский не отставал.

Варенька вдруг заплакала.

– Да, Маша, не молчи! – закричала.

Мария улыбнулась окостеневшим лицом.

– Что ты? Ничего. Ты иди. Вечером ведь ассамблея, да?

Варенька кивнула, вытирая лицо.

– Я только туалет приготовлю и приду.

– Ничего, иди.

За Варенькой закрылась дверь, и Марию скрутила судорога рыданий. Захлёбываясь и всхлипывая в голос, она добрела до кровати и повалилась на колени, воткнув лицо в подушку. Подушка сразу стала мокрой, но перевернуть её не было сил. Потом её лицо очутилось в Варенькином подоле, тоже сразу намокшем, и Варенька всё силилась поднять её с пола и усадить на кровать, но Мария упорно сползала вниз, ей было лучше внизу, наверху было больно.

Когда её в конце концов перестало трясти и корчить и она смогла выпрямиться, первым, что ей бросилось в глаза, было зарёванное и опухшее лицо подруги, а вторым – юбка её бального платья, вся в пятнах.

– Наплевать, – сказала Варенька, – не пойду я никуда.

– Ну зачем же, – сказала Мария совсем спокойным голосом, хотя слёзы потоком текли по её лицу и капали с подбородка. – Снимай-ка робу.

Она подала Вареньке свой утренний батистовый халатик, позвонила и приказала утюгов и кипятку, заварила сухой ромашки. Они обе умылись холодной водой, хотя помогло это одной Вареньке. У Марии слёзы лились без остановки.

– Маша, хватит уж плакать.

– Я не плачу. Ты видишь, я уже совсем спокойна. Это просто слёзы текут. Пусть их, не бери во вниманье.

Говоря это, Мария уложила Вареньку, накрыла её лицо ромашковыми примочками, расправила на гладильной доске юбку её платья, замыла и затёрла пятна и принялась орудовать подаваемыми девкой утюгами.

Варенька поглядывала на неё из-под закрывающих глаза тряпочек.

– Ловко ты утюгами-то…

– Пелагеюшка меня учила, и шить тоже. А вот стряпать у неё так и не выучилась. Очень это её огорчало, она-то сама стряпуха прекрасная.

Платье приняло свой первоначальный вид, на лице у Вареньки не осталось никаких следов слёз, и у самой Марии глаза, наконец, просохли.

– Только бледная ты очень, – сказала Варенька, – даже голубая.

– Зато в теле такая лёгкость, хоть лети сейчас.

Варенька покачала головой.

– Тебе поесть надо.

– Не хочу. Мне бы посмотреть на ассамблею потихоньку. Как думаешь, пустят меня наверх, к музыкантам?

– Царь не осерчал бы…

– А он не узнает.

– Ладно. У Глаши там скрипач знакомый есть, сейчас я скажу ей…

Глядя сверху на бальную залу, Мария вспомнила, как также выглядывали они с Наташей с галерейки в батюшкином петербургском доме. Как давно это было! И какая она была тогда счастливая!

Вскоре после царского выхода прибежала верная Варенька. Озабоченно глянула вниз, потащила Марию на другое место.

– Здесь лучше видно.

– Варюша, ты иди, зачем тебе здесь сидеть.

– Да ну, не хочу, я с тобой. Ни разу сверху не смотрела. Какие все смешные!

– А как же ты венгерца своего бросила? Вон он тебя ищет, озирается.

– Да ну его, надоел. Только и знает, что про восстание своё говорить да на нашего царя жаловаться, дескать, не помогает им, венграм, от австрийского гнёта ослобоняться. Вон, смотри, к Катерине теперь подступил, небось, опять о том же.

Мария никак не могла найти Сашу в крутившейся внизу толпе.

– Варь, а кто это всё время рядом с царём?

– А-а, это гетманша Сенявская, она третьего дня приехала. Царь с ней… ну, в общем… – Варенька сделала многозначительное лицо.

– Вот ведь! – сказала Мария в сердцах. – И сына не стесняется! Не боится, что тот по его дорожке пойдёт!

– Ой, Маша, – вздохнула Варенька, – какое – стесняться! Он на охоте-то сегодня такое сказал ему, Алексею то есть… Я, говорит, тебя вполне понимаю, девка она смачная, это ты то есть. Ты, говорит, Алёшка, главное, законным браком мой политик исполни, а там с кем хочешь… Хоть с Марьей этой, хоть с кем.

Варенька всплеснула руками.

– А Алексей-то весь напружился, голову набычил и прочь пошёл. Видать, Маша, он сердцем к тебе, а не так просто.

– А С… а Александр это слышал? – тихо спросила Мария.

– Не знаю. Был не очень далеко, может, и слышал.

Мария смотрела на хохочущую внизу фигуру Петра рядом со своей гетманшей. Саши так и не было, может, не придёт? Начались танцы. В первой паре шёл царь с гетманшей Сенявской, за ним князь Радзивил с царицей.

– Ой, Маша, смотри, – Варенька почти высунулась из-за перил, – смотри, Нина-то наша, что это с ней, не танцует! Озирается, ищет кого-то.

Нина в самом деле пробиралась вдоль стены, будто кого искала, два или три кавалера, подошедшие, были отклонены. Вот кого-то увидела, пошла быстро к дверям. Сверху двери были не видны, и Нина пропала из виду. Потом снова появилась.

– Нашла, – хихикнула Варенька, – да кавалер-то не больно рад, ровно на аркане она его тащит. Ой, да это ведь Александр твой.

Да, это был он. В дорожном мундире и в сапогах, он выделялся в нарядной веселящейся толпе не только одеждой, но и сумрачным лицом.

Нина что-то без перерыва говорила ему, а он не отвечал, только несколько раз качал головой отрицательно. Вот он, дождавшись перерыва между танцами, подошёл к царю, сказал ему что-то, вот царь от его слов подозвал Макарова, и они втроём пошли к выходу.

Варенька потеребила её за рукав.

– Маша, я спущусь, узнаю, что там.

Мария кивнула, не отводя взгляда от его фигуры, сказала:

– Если можно будет, спроси его, не передаст ли он мне слова какого-нибудь через тебя.

Но вот Саша ушёл, она перестала смотреть вниз. Встала, походила немного, посмотрела на музыкантов, которые начали польский англез, вышла в коридор, чтобы быстрее встретить Вареньку.

Та пришла, наконец, полная свежих новостей, но Мария не дала ей говорить:

– Видела его? Передал что-нибудь?

Варенька кивнула и виновато сказала:

– Просил кольцо вернуть ему.

Вокруг Марии поплыли стены. Пришла в себя от Варенькиных испуганных причитаний, сказала:

– Пойдём ко мне, я записку ему напишу.

На листе бумаги крупно вывела «Не отдам. Мария».

Варенька, отнеся письмо, вернулась, на сей раз быстро, и сразу повлекла Марию к балкону.

– Он при мне уже на коня садился, сейчас едет.

– А бумажку мою чёл?

– Прочёл. Не сказал ничего, только глянул на меня этак. Ох, и глазищи у него! Прям насквозь прожигают! Бумажку за пазуху сунул и в седло – прыг. Я бегом обратно, тебя упредить.

Снизу раздался стук копыт ещё не видного всадника. Выехав на главную аллею, он остановился, снял с головы треуголку и, поворотясь, несколько мгновений смотрел в сторону дворца. В темноте не разобрать было, куда именно смотрел – еле различалось светлое пятно лица – но Марии показалось, что его взгляд вошёл прямо в её глаза.

Потом он поскакал, а она неотрывно смотрела на тающий во тьме силуэт и будто разглядела, что перед тем, как совсем исчезнуть, он оглянулся и махнул рукою.

– Ну, пойдём же в комнаты, Маша, – тормошила её Варенька, – зябко уже.

У Марии, наконец, разлепились губы:

– Поди одна, я ещё посижу тут.

Так сидела бы и сидела в тишине под весенними звёздами, но опять пришла Варенька.

– Неужто ты всё тут и сидишь? Уж и ассамблея кончилась. Пойдём, царица зовёт.

У царицы собралось дамское общество: кроме фрейлин и княгини Долгорукой были две незнакомые дамы из недавно приехавших, полька и француженка. Катерина, радушная хозяйка этого маленького женского вечера, потчевала гостей сладким вином и фруктами, все смеялись.