– Артемьев, с ума сошел? Дай мне хоть одеться! И причесаться! Что твои родители подумают?

– А что они могут подумать после того, как ты провела ночь в моей спальне? Что их сын давно вырос и у него есть личная жизнь.

Коломбина пыхтит и ежится в моих руках, пробует безуспешно выскользнуть, но пусть не надеется, я не намерен прятать ее ото всех за закрытыми дверьми, а потому упорно веду за собой на кухню, где уже щебечет мать с роем своих любимых моделек.

Коломбина тоже слышит голоса и в ужасе таращит глаза.

– Там… Там что, сейчас твоя мама?

Мы как раз пересекаем гостиную, когда она замирает на месте, как вкопанная, пытаясь остановить меня.

– Перестань, Коломбина, – я даю ей передышку, поворачивая к себе лицом. – Не то возьму на руки. Мы не дети, чтобы бояться чьего-то присутствия, тем более что ты моя гостья. Да, там Карловна, и что? Не монстр, заметь! Со стороны бара потрясающее освещение и подиум, мать почти всегда торчит на кухне. Ей удобно, это ее дом, она здесь хозяйка, так что перестань удивляться и вспомни, что ты гостья ее любимого сына. К тому же для всех, заметь, – моя девушка! Если в это не поверит Светка, а она упорно не хочет верить, то плохи мои дела. Меня ждут серьезные разговоры с отцом на тему бизнеса, семьи и накопления капитала, а тебя – мой страшный гнев. Не произойдет ничего крамольного, если мы их немного потесним.

– К-кого – их?! – глохнет в голосе девчонка.

Коломбина невозможна. Прошлым вечером родители приняли ее более чем благосклонно, так почему она так упорствует?.. Сейчас, когда от высокомерия Карловны не осталось и следа? Но как только я собираюсь объяснить «кого», она уже выстреливает скороговоркой, готовая, кажется, с места дать деру прямо в моих тапках:

– Я не могу! Ты не понимаешь! Я хочу домой! Мне надо срочно выключить утюг! Да, точно, утюг! Иначе сгорит общежитие, меня выгонять из универа, а отца хватит инсульт, инфаркт или еще чего похуже! Что я тогда скажу Элечке? У них же со Снусмумриком на целом свете никого нет! Да их Крюков, считай, содержит! У нее бывший муж – пьянь подзаборная! Руки распускает почем зря, сама видела! Нет, я не могу их бросить на произвол судьбы и дать умереть с голоду, поэтому мне срочно, вот прямо кровь из носу нужно бежать домой! Нужно, понимаешь? Отпусти, Артемьев, ну пожалуйста, а?

Она говорит это очень серьезно, смотрит умоляюще, и я, ошалев от ее честного взгляда, прижимаю Коломбину к себе, не зная плакать мне или смеяться.

– Только пилить! Сам, увы, не отвалится.

– Кто? – спрашивает она, затихнув.

– Нос. Во-от такой длины! Не сочиняй, Буратино. Я же тебя из Роднинска забрал, ты забыла? Переживет твоя общага еще не один забытый утюг. А отец, надеюсь, очень долго будет счастлив со своей Элечкой. Так чего ты боишься?

– Ну, знаешь!

Она отскакивает от меня, как от горячей плиты, упрямо задрав нос. Отвернувшись, крепче затягивает пояс халата.

– Пошли уже на твою кухню, – бурчит сердито и вместе с тем обреченно, словно сдаваясь на мою милость. – Но если вздумаешь смеяться или злить меня – я тебе самому нос отпилю, понял!

Ну вот! А то уперлась рогом – не сдвинешь.

– Не сомневаюсь, что попытаешься, Коломбина, – скалюсь, послушно утаскиваю свою девочку за собой на кухню. – Только кто ж тебе даст? В этом доме один зубастый монстр – Шрэк, и тот, по всей видимости, сбежал из дому или впал в глубокую спячку.

Мать, как всегда – ухожена и безупречна. Узкие брюки, светлая блуза из тонкого шифона без рукавов и, конечно, каблуки. И только за редким исключением босиком по квартире, приятным голосом музыкально образованного человека напевая «Поедем в Вараздин» Имре Кальмана, или любимую партию Марицы. Я давно привык видеть ее такой – практически совершенной, я сам впитал ее чувство прекрасного и любовь к хорошим вещам, что успел забыть, как легко она способна ввергать людей в трепет видом истинной леди. Подпуская их к себе медленно, на расстояние вытянутой руки, и лишь для своих послушных кукол делая редкие временные исключения.

Но с Коломбиной так не будет, я дал ей понять это предельно ясно. Девчонка мне дорога, и рад, что мать поняла меня правильно. Все же мы с ней очень похожи не только внешне, но и характером, пусть отцовская деловая хватка однажды и одержала верх над попытками творческого воспитания любимого чада.

Она стоит на домашнем подиуме, заканчивая последний декор летней коллекции, проверяя на высокой модели шнуровку платья и, заслышав наши шаги, оглядывается за плечо. Я внимательно слежу за ней взглядом, ожидая увидеть в глазах отблеск осуждения при виде Коломбины, но Карловна, заметив нас, лишь мягко улыбается.

Нет, все-таки я люблю свою мать!

– Таня? Витя? Уже проснулись? Ну и горазды вы спать, молодые люди! Полдень на дворе! Чарлик возле дверей спальни все утро крутился, все норовил к вам прошмыгнуть, пришлось изолировать озорника на балконе с косточкой. Надеюсь, часа через два только догрызет, иначе плакала моя примерка. Так что располагайтесь, завтракайте спокойно, потом Максима на помощь позову.

– Зы… здравствуйте, – не то сипит, а не то пищит Коломбина на приветствие хозяйки, ошалело уставившись распахнутым взглядом на замершую возле матери с плечиками в руках девчонку. Едва прикрывшую тканью обнаженную грудь, ни мало не смутившуюся при виде нас.

Олю. Ну, конечно. Еще две стоят рядом в одном нижнем белье. Слава Богу, остальные четверо одеты.

– Привет, Витя! – машет рукой Оля, не замечая вскинувшегося взгляда матери, кокетливо вздергивая накрученную головку. – Как дела?

И я отвечаю, как отвечал много раз до этого, и не только ей:

– Спасибо, малыш. Отлично. – Но тут же затыкаюсь, словно схлопотавший затрещину малец, заметив, как строго стрельнул в мою сторону взгляд Карловны, и тугой струной натянулась у Колючки спина.

Да уж, Рыжий, ну ты и лопухнулся!

* * *

С ума сойти! До сих пор не верю, что уступила Бамперу! Однако, сила слова важнее собственных страхов, как ни крути, а я сама виновата, что оказалась этим днем в квартире парня на его условиях, и вот теперь стою с ним рядом в просторной кухне-студии перед великолепной женщиной, в халате с плеча ее сына, не зная, куда деть глаза. То ли от стыда за свой внешний вид, а то ли от вида полуголых девчонок, вогнавших меня в ступор полным отсутствием смущения при виде Рыжего.

– Зы… здравствуйте.

– Здравствуй, Таня.

– Привет, Витя! Как дела? – машет Рыжему какая-то красивая девчонка, прикрывшая грудь тонким прозрачным топом, ни капли не скрывающим ее прелести, и прежде чем он отвечает, я узнаю в ней ту самую блондинку, с которой он был на свадьбе Женьки и Люкова. Которую прилюдно тискал у машины свадебного кортежа.

Ничего себе! Вот это сюрприз! Но почему сейчас она так довольно таращится на него, как будто бы он один? Или я так неприметно выгляжу на фоне полуголого широкоплечего парня, поленившегося как следует натянуть брюки на бедра? Лениво демонстрирующего всем присутствующим свой идеальный пресс и игру крепкого бицепса на моем плече?

– Спасибо, малыш. Отлично.

Видимо, да. Вот же козел! К чему тогда этот цирк? Мог бы и ее попросить отыграть роль девушки, раз уж она ему так нравится! И лифчик бы снимать не пришлось, и яичницей с ветчиной кормить! Обошлись бы огурчиком и минералкой, – похоже, эта фифа капусту и шпинат совсем не жалует.

Я напрягаюсь, отворачиваясь от Рыжего, не желая участвовать в спектакле «Малыш и Бампер» (хватит с меня «Коломбина и Рыжий»), и вдруг чувствую, как рука Артемьева медленно ползет по моей спине. Огладив до поясницы, возвращается на шею, притягивая ближе, а губы легко касаются виска, пока я оторопело замираю на месте от такого смелого, даже собственнического прикосновения. Открытого всем взглядам.

Да, этот спектакль ему удается куда лучше, чем мне.

– Да ладно тебе, Колючка, – тихо на ухо. – Я просто забыл ее имя.

И уже с улыбкой приветствуя всех:

– Привет, Ма! Привет, девочки! Знакомьтесь – моя Таня! Прошу любить и жаловать! Не возражаете, если мы слегка перекусим в вашем обществе? Не знаю, как вы, а мы за ночь страшно проголодались, правда, Тань?.. Ну, проходи, моя колючая радость, садись. Вот сюда. Что тебе предложить? Кофе, чай?

В кухне узкая барная стойка и широкий обеденный стол на двенадцать персон. Все очень стильно и дорого: из дерева, мрамора и стекла. Из панорамных окон льется солнечный свет, красиво освещая небольшой подиум с девушками, зеркала, хромированные кронштейны с готовой одеждой… Расцвечивая осенним золотом длинные волосы матери Бампера.

Он подводит меня к столу и отодвигает стул. Легко усаживает на него, все это время не переставая касаться шеи. Остановившись за спиной, поглаживает горло, ключицы, играет с волосами, все дальше и дальше забираясь пальцами под воротник… А у меня в ушах продолжает звучать уверенно произнесенное им «Моя Таня». Как будто все это очень серьезно для Рыжего. Или мне так только кажется? После Вовкиного трусливого и осторожного: «Ну вот, мам, пап, мы приехали», – сказанного еле слышно в удивленные лица родителей. И куда решительнее мне: «Ты только не пугай их сильно, хорошо? Они и так не в восторге от того, что мы вместе. Ты же знаешь…»

Знаю. А потому не понимаю, как можно так легко играть словами? Мнимыми чувствами? Жестами, в конце концов? Даже преследуя цель? Это как театр, а я, каким бы трагикомиком в юбке ни была для Рыжего, – актриса никудышная. Это все равно, что назвать его при знакомстве с отцом «Мой Рыжий».

Мой Рыжий. Только мой.

О, Господи!

Я чувствую, как краснею. От близости парня, от изучающих нас взглядов, от того, как умело держит меня его внимание. Иначе, кажется, так бы и просочилась сквозь землю талой водой перед всеми этими красивыми девчонками, гордо задравшими хорошенькие головки. Сверкнувшими в превосходстве умелого макияжа глазками. Сказавшими взглядами все, что не сказали словами. Или просто убежала со всех ног. Потому что я чужая здесь. Не такая, как они. Не девушка для Рыжего. И, конечно, вовсе не его Коломбина.

Смешно. И снова обидно. Потому что руки Бампера очень убедительно подбираются к моему сердцу.

Черт! Мы так не договаривались!

Я поднимаю голову и встречаюсь с голубым взглядом полуприкрытых глаз.

Он наконец-то оставляет меня, чтобы присесть на край стола. Смахнув с моего лба челку, пропускает сквозь длинные пальцы влажные пряди волос, словно не желая от себя отпускать. Смотрит спокойно, расплываясь в улыбке. Как будто ему и дела ни до кого нет.

– Так что ты будешь пить, Тань? Определилась? Кофе или чай?

– Ну, я…

– А может, – играет бровями, наклоняясь вперед, – капучино?

Странно. Его одного не смущает тишина, образовавшаяся на кухне?

– Нет. Чай, пожалуйста.

– Зеленый? Черный? Травяной? Девушки любят подобную ерунду. Только скажи.

– Черный, спасибо.

– С лимоном, без? Я хочу знать, какой ты любишь. Есть еще с бергамотом и жасмином. И даже с кокосовым молоком.

– С лимоном! – Надеюсь, я не слишком громко ответила, втягивая голову в плечи. Он что, издевается? Как всегда?

– Сладкий или…

– Хватит! – Этот невозможный Рыжий нарочно выводит меня из себя, и я шиплю, повышая голос. Злясь на него, на себя и на весь мир за сковавшую меня по рукам и ногам неловкость. – Хватит морочить мне голову! Давай уже какой-нибудь!

Моя тирада производит на парня должное впечатление, и он, смеясь, отходит к плите, демонстрируя всем голую широкоплечую спину и упругий зад, едва прикрытый резинкой домашних брюк. Вернувшись с двумя кружками горячего чая, отставляет их в сторону, требовательно скрещивая на крепкой груди руки.

– В этом месте ты должна кое-что сделать. Или хотя бы сказать.

– Что? – я смотрю на него снизу вверх, делая вид, что недоумеваю. – Видимо сказать спасибо?.. Спасибо, Артемьев, что с первого раза не догадался. Ты был очень мил.

– Ну, это само собой, – соглашается Бампер, кивая, – я всегда сама любезность. Ты должна сказать: спасибо, Витенька, ты у меня самый лучший! Я ведь у тебя, и правда, самый лучший, Тань! Смотри, как стараюсь!

Вместо ответа я утыкаюсь взглядом ему в пуп, сжимая губы. Он что, с ума сошел? Игра игрой, но его же слышат все! Вот на такое я точно не подписывалась! Этот номер у меня даже с Мишкой не прошел, когда он вздумал у клуба подкатывать. А с Рыжим… А с Рыжим надо быть осторожной, вот и все.

Надеюсь, меня никто не слышит.

– Сейчас, разбежалась носом в песок. И ничего не лучший!

Он неожиданно смеется, прижимая мою голову к своему животу. Ерошит растопыренной пятерней волосы. Шутливо, на глазах у всех взбивает макушку, как своенравному и непослушному ребенку.

– Боже, я обожаю эту девчонку! С ней не соскучишься! Тань? – спрашивает, как ни в чем не бывало, отпустив, когда я пытаюсь отдышаться и сдуть челку с глаз. – Про закуску спрашивать или сразу тащить все, что есть? Ведь снова рычать станешь?