Здесь, на крыше, прохладно и немного ветрено, но в этот зимний вечер очень-очень красиво от света множества огней, опоясывающих город. От раскинувшейся внизу сети ярко освещенных улиц и взмывших к небу бетонным лесом стройных рядов небоскребов. Со всех сторон слышится восхищенный смех туристов и просто любопытного люда, решившего полюбоваться закатом, удивленные голоса, и неожиданно звучит мягкая музыка – где-то тихо играет невидимый саксофонист. Мы приникаем с Рыжим к ограждению и смотрим на распростершуюся под нами красоту в изумленном молчании, пока Виктор вдруг не притягивает меня к смотровому биноклю и просит посмотреть на город через окуляры.

– Танька, смотри, вон там, видишь! Тот самый угловой дом на пересечении Бродвея и Медиссон авеню, где мы были! А вон там, – рука Рыжего уходит в сторону, и я старательно слежу за ней взглядом, – в свете ночных прожекторов можно разглядеть Статую Свободы. А сейчас поверни правее, видишь? Перед тобой лежит весь южный Манхеттен и Бруклинский мост. Правда впечатляет? Это тебе не наш город и не «Орлиное гнездо», здесь все гораздо больших масштабов.

– Очень!

– Я знал, что тебе понравится. Жаль, что Центральный парк отсюда не разглядеть, в отличие от Рокфеллер-центра с его панорамным обзором, зато мы можем увидеть ту часть Нью-Йорка, что находится в штате Нью-Джерси. И аэропорт Ла-Гвардия, что в Северном Квинсе, представляешь? В восьми километрах отсюда!

– А я беременна.

– Утром можно увидеть, как самолеты взлетают и идут на посадку…

Рыжий еще что-то говорит, говорит. Рассказывает о Гудзоне и кораблях. О том, что он нигде больше не видел такое количество вертолетов, как в этом городе! Что нам с ним обязательно нужно решиться на воздушную прогулку и приехать сюда летом. Я давно отошла от смотрового бинокля и теперь стою с ним рядом, глядя на город, понимая, что для новости выбрала не самое удачное время. Но я так долго ждала подходящего момента, чтобы сказать, что сейчас признание само срывается с губ, огорошив меня, кажется, едва ли не больше вдруг затихшего Рыжего. Оборвавшего рассказ на полуслове. Задавшего вопрос просевшим голосом.

– Ч-что ты сказала?

– Про вид сверху? – почти шепотом. – Или самолеты?

– Нет. Вот только что, последнее. Повтори.

А взгляд все так же обращен на город, и я вздыхаю, от своего признания почему-то чувствуя в сердце жуткое волнение.

– Вить, кажется, я беременна. Точнее, уже не кажется, а совершенно точно известно.

– А как же таблетки?

– Новый год и подготовка к сессии… У меня бывало и раньше, что я забывала о них на день или два… В общем, когда вспомнила, было уже поздно. А теперь у нас будет ребенок. И никаких трех лет вдвоем, как мы планировали.

Он молчит, мы смотрим на город, и я, не выдержав затянувшейся паузы, сама нахожу его пальцы. Он тут же обхватывает мою руку теплой ладонью.

– Вить, ты чего молчишь? – спрашиваю, приникая к его плечу, глядя на прямой профиль, и он отвечает:

– Думаю.

– О чем?

– О том, репейничек, что три человека лучше, чем два.

– Правда?

– Да.

– А еще о чем?

– О том, что оказывается, счастье бывает тихим. Тише, чем ветер. Это откровение для меня. Спасибо тебе.

Вот такое признание, но на душе сразу становится тепло и радостно. И хочется еще долго-долго стоять рядом с Рыжим, прижавшись спиной к его сильной груди, чувствуя, как его руки ласково обнимают меня, а губы целуют макушку. Вместе смотреть на мир, раскинувшийся под нами – яркий, живой, необъятный, распахнутыми глазами, и верить, что у нас еще все впереди. Что для нас с Рыжим в этой жизни все только начинается.

Следующим вечером, заметив красивую молодую пару на ступенях бродвейского театра «Амбассадор» с билетами и программкой мюзикла «Чикаго» в руках, вышколенный чернокожий швейцар в смокинге и белых перчатках распахнет перед парой дверь, и поприветствует молодых людей профессиональной улыбкой. Он проводит молодую леди – красивую, стройную, безукоризненно одетую восхищенным взглядом, и в который раз с сожалением подумает, что его крошке Мередит, уроженке черного Бронкса, как бы она ни старалась, никогда такой не стать. Что настоящей леди надо только родиться и никак иначе, он-то это знает наверняка.