Янина Логвин - Коломбина для Рыжего

– А наша жизнь сама меняется, пап, хотим мы этого или нет. Неужели не видишь? И когда свадьба? Ты ведь думал об этом?

Крюков отпускает смешок, закатывает рукава рубашки выше локтя, и я вновь отмечаю, какой отец у меня еще молодой и красивый. Засмотреться можно. Немудрено, что тихоня Элечка влюбилась в него по уши.

– Таня, шутишь? Я только что развелся с Эсмеральдой. Какая свадьба? Да и ты у меня вот, совершенно неожиданно невестой оказалась. Не до того сейчас.

– И что? – удивляюсь я. – Какое мы с матерью имеем отношение к вам с Элей?

Вот теперь возмущение в глазах Крюкова затмевает смущение от разговора.

– Ну, ты и скажешь, дочка. Не думал, что однажды услышу от тебя такое.

– Пап, послушай, я не о том! Я знаю, что ты меня любишь! Очень любишь! – Я подхожу к отцу, обнимаю его под грудью, и он тут же целует меня в макушку, обнимая в ответ. – Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, раз уж повстречал свою Элечку, чтобы не ошибся. Она-то в отличие от тебя надеется и ждет. Вон как смотрит, я же вижу, а если еще и ребенок… Ну к чему вам пересуды, пап?

– Ох, Таня. Странные мы разговоры с тобой ведем. Совсем взрослая ты у меня стала. Я не откажусь от Эли и Пашки, конечно нет, просто…

– Просто ты полжизни прожил с человеком в браке, который и браком-то было нельзя назвать, а теперь пасуешь перед возможностью узнать, что такое семья.

– Много ты понимаешь.

– Немного, но кое-что понимаю. Если тебе не повезло с одной женщиной, Крюков, это еще не значит, что жизнь закончилась, ясно?..»

«… – Ну, здравствуй, мальчик. Давай знакомиться?

– Зд-дравствуйте, Баба Яга. Д-давайте.

– Надо же, какой непосредственный ребенок. Правнучек, твоя работа?

– Не знаю, Ба, о чем ты.

– А м-меня Пашкой зовут, по фамилии П-петров. А у вас, бабушка, п-правда есть метла и настоящая ступа?

Я порываюсь что-то сказать, чтобы исправить ситуацию, пока побледневшая Элечка от смущения хватает ртом воздух под хохот Максим Аристарховича, но Рыжий уже тянет меня к себе, шепча на ухо:

– Не переживай, Танька. Сейчас Яга отведет Пашку на кухню, соврет, что ступу с метлой свистнули домовые, а потом накормит твоего Снусмумрика до отвала конфетами. Бабуля в детях души не чает, так что отличный вечер нам и родителям обеспечен!..»

«… – Таня! Держи дверь! Держи!

Поздно. Хрипящий Шрэк и визжащий Снусмумрик врываются в спальню и вихрем проносятся по ней с лаем и хохотом, запрыгивая на кровать и скатываясь с нее кубарем.

– Дядя Витя! Дядя Витя, а ты видел, кто быстрее пробежал?! Я! Тань, скажи, что я быстрее Шрэка! Скажи!

Я не успеваю ответить, как глаза Снусмумрика вдруг широко округляются, наткнувшись на Рыжего, замершего в балконных дверях.

– Дядя Витя, – мальчишка почти шепчет, уставившись на дымящую сигарету в его руке, распахнув от изумления рот. – А ты что, к-куришь?!

– Хм, – теряется Рыжий, оглядываясь в поисках пепельницы. – Вроде, да. А что не так, малыш?

– Мой п-папа курил, а потом обижал маму. Я помню! Ты же не б-будешь курить, как папа? Я не хочу, ты хороший. Таня, он же хороший, да?

– Э-эм, – теряется Артемьев, пряча сигарету сначала за спину от укоряющего взгляда Снусмумрика, а потом и моего, увидев, что я встала рядом с малышом, уперев руки в бока.

– Дядя Витя, – потребовала сердито, – ответь ребенку. Ну?

– Танька! Танюш, ну чего ты, – пробует канючить Рыжий, но мы сегодня со Снусмумриком настроены категорично, и ему приходится не без сожаления, но решительно затушить о пепельницу недокуренную сигарету.

– И помни, Артемьев, что слово данное детям нарушать нельзя!

Но Рыжий уже улыбается, поднимая руки вверх, окончательно сдаваясь на нашу волю.

– Да, я хороший! Я самый лучший, малыш! Не стоило во мне сомневаться.

На эту его обаятельную улыбку невозможно не ответить, и вот уже Снусмумрик крутится у его ног вместе с фыркающим Шрэком, заглядывая в глаза:

– Дядя Витя, а ты еще п-про-окатишь меня на шее? Мы п-побегаем с тобой наперегонки, ну пожалуйста!

Квартира у Артемьевых просто огромная и Снусмумрик, впервые оказавшись в ней, сначала прятался за высокими спинками мягких диванов, боясь показать нос, пока Шрэк его оттуда не выгнал, заставив бегать, игриво кусая за пятки. Малыш долгое время был привязан к Элечке и теперь, оставшись на выходные в гостях в «Орлином гнезде» вместе с Бабой Ягой караулить домовых, искать потерянную шапку-невидимку и старый сапог, в котором каждое утро сами собой появляются конфеты, на глазах оживает, превращаясь из стеснительного и тихого ребенка в радостного, забавного мальчугана.

– Бежим, дядь Вить! – взвизгнув, снова со Шрэком уносится прочь, и мне остается только пожать плечами, когда Бампер с криком: «А вот сейчас догоню! Кто первый, тот с Бабой Ягой идет гулять!» с извиняющимся видом, исчезает из комнаты…».

Сегодня субботний летний день и в городском парке полно народу. Возле «Моста Влюбленных», истаявшей радугой перекинутом через широкий пруд, кроме нас с Рыжим крутится еще с полдюжины пар молодоженов, все со своим личным эскортом гостей, но я все равно смущаюсь, когда мой муж, легко вскинув меня на руки, собирается у всех на глазах пройти по мосту (увешанному вдоль кованых перил шелковыми лентами и навесными замками), кинув вызов традиции.

Мы только что отбежали от свадебных стендов с отверстиями для лиц, позируя фотографу, изображая комических персонажей, и я все еще не успела отсмеяться, увидев Рыжего в роли льва Алекса из мультфильма «Мадагаскар», а себя – пышкой Глорией.

– Вить, перестань! Ты же не собираешься нести меня через весь мост у всех на глазах?

– Вообще-то, репейничек, именно это я и собираюсь сделать. Это же «Мост Влюбленных», детка! Здесь надо признаваться друг другу в любви и нести свою любовь на руках, иначе нельзя.

– Но он же длинный!

– Ничего, я у тебя сильный! Надо – всю жизнь носить буду! Или ты сомневаешься, Танька? – игриво кусает меня за подбородок и целует в шею. – На том конце будка ключника, так что нам туда.

– Сумасшедший, – я смеюсь, любуясь улыбкой своего Рыжего – широкой, белозубой и открытой. – Еще и свадебный замок на перила повесь. Крепкий!

– И повешу! Два! – прикрывает он темными ресницами голубые глаза, лаская меня взглядом. – Вдруг ты меня разлюбишь? А так сразу перестрахуюсь, чтобы наверняка любила.

– Глупый ты, Витька. Скажешь тоже.

– Значит, любишь?

Рыжий несет меня по мосту на руках, пока наши родители и гости радостно кричат и смеются нам вслед, считая шаги и подначивая недавнего жениха на подвиг.

– Ты и так знаешь.

– Я? – наигранно удивляется Артемьев. – Даже не догадываюсь! Ну, скажи, Коломбина: «Я тебя люблю», это же так просто.

– Ну, люблю…

– Кого? Васю Пупкина или меня?

– Отстань!

– И не подумаю! Весь день будем ходить по мосту вперед-назад, пока не скажешь, а гости подождут! Не только женщины любят ушами. Я, например, тоже люблю, когда мне говорят, что любят.

А вот это уже не смешно! Кажется, у меня сами собой надуваются губы.

– И что, часто говорят?

Глаза Рыжего забираются в щелки.

– Случается иногда.

– Врешь!

– Вру! Так ты скажешь или нет, Тань? А то ведь разведусь, так и знай!

– Только попробуй!

Он снова смеется, заражая смехом и меня. Легко касается губами губ.

– Тогда скажи, репейничек. Очень хочется услышать.

– Я люблю, э-э, тебя.

– Ну, тогда и я, э-э-э, – кривляется Рыжий, – люблю тебя.

Он несет меня бережно, и вместе с тем уверенно и легко. Не таясь от всех, не стесняясь своего чувства, не пряча ни от кого желания в глазах – гордо и счастливо. Я смотрю на него и удивляюсь: как могла жить без этого парня раньше? Без его шуток и ласковых слов, без его рук, оберегающих меня. Без этих широких плеч, которые так люблю обнимать.

Мой Рыжий. Только мой. Единственный и любимый.

Не знаю, что отражается в моих глазах, надеюсь, все чувства к нему, но он вдруг перестает улыбаться, когда я поднимаю ладонь и провожу пальцами по его щеке. Ласково огладив, потянувшись к лицу, целую в губы.

– Люблю, – говорю тихо, не разрывая взгляд. – Я люблю тебя, Вить.

– Еще скажи! – выдыхает он, и теперь уже я не могу сдержать улыбки: надо же, до чего мой муж серьезен.

– Люблю.

– Еще! Тань, ну, пожалуйста!

– Люблю, Артемьев! Очень-очень люблю! Люблю…

А потом мы вместе вешаем свадебный замок на кованые перила моста и бросаем ключи в воду.

– Мы обязательно построим с тобой дом, Танька, просторный и светлый. Свой собственный дом, где станем жить, – обещает он. – А сейчас я хочу, чтобы ты была здесь, со мной, рядом. Там, где я был счастлив столько лет и любим.

Он поет на английском, без стеснения сообщает, что песня его авторства и посвящена мне. И я не смущаюсь. Больше с ним не смущаюсь. Я гордо улыбаюсь и обнимаю его за плечи. Или просто слушаю рядом. Он потрясающе поет. У Рыжего очень красивый голос, самый лучший голос, который мне доводилось слышать, и звучит он только для меня. Всегда для меня. Иногда, засыпая, я слышу тихую мелодию на ухо. Уж не знаю, почему так, но в разговоре он как-то признался, что споет колыбельную нашим детям…

…Но взгляд прямой твой не может лгать,

Понятно без лишних слов.

Ты любишь меня,

Ты любишь меня,

Клянусь, детка, это любовь!

Машка у Женьки – чудо. Маленькое, улыбчивое и розовощекое. Кареглазое в папу, и светленькое, кудрявое – в маму. Она смотрит на меня, складывает губки уточкой, кряхтит, пуская пузыри, машет ручонками… Я осторожно вкладываю в них погремушку, и малышка тут же с довольным сопением тянет ее в рот. Смешно сучит ножками минуту спустя, отбросив погремушку прочь, заметив новую игрушку в моих руках.

– Да, малышка, я хитрая крестная и очень-очень коварная.

Но, конечно, я шучу. Как такое чудо можно обидеть или не любить? Вычеркнуть из жизни? Не знаю. Как же все-таки хорошо, что у нее есть птичка и Люк. Любящие мама и папа.

– Таня, да возьми ты уже Мышку на руки! Видишь, как тянется к тебе! Не бойся! – с улыбкой замечает Люков, когда я принимаюсь агукать вместе с малышкой, щекоча ее голый живот и смеясь.

– Действительно, Тань, хватит уже бояться сломать Машку. Смотри, как она подросла! – гордо замечает Женька, подойдя со спины, с любовью глядя на дочь из-за моего плеча. Потянувшись к малышке рукой, заботливо поправляет на ней то ли платьице, а то ли рубашонку. – Еще совсем немного и сидеть начнет, так старается поскорее вырасти.

Воробышек совсем не изменилась, все такая же хрупкая, изящная девчонка. Материнство ей очень к лицу, и мне даже завидно, как бесстрашно она решилась на такой важный шаг. Как они оба с Ильей решились.

– Таня… – но я уже пячусь спиной к двери, сбегая в прихожую. До конца так и не понимая, что же меня заставило сегодня прийти в дом друзей.

– Извини, Жень, обязательно! Как-нибудь в следующий раз! Я к вам так, на минуточку заглянула. Меня в гараже Сашка, водитель Максима Аристарховича, ждет. Он тут надумал впервые в жизни купить машину, вот и попросил помочь дельным советом. Ну и вообще, посмотреть что и как, а я и забыла совсем…

– До свидания, Воробышек! Пока, Илья! Расти умницей, Машка!

– Пока, Таня.

И вприпрыжку по лестнице, чтобы убежать, вот только от кого и куда? – непонятно.

Встреча с Сашкой назначена через час. У меня еще уйма времени, и я не спеша бреду по тротуару, пиная сапогами февральский снег, оглядывая хмурым взглядом шумный проспект и снующих в делах людей. Пролетающие мимо автомобили. Смотрю на рекламные постеры и яркие вывески магазинов, пока не замечаю, что снова, второй раз за сегодняшний день, остановилась у витрины с детскими игрушками.

Да что же это за наваждение такое! Я еще не готова, совсем не готова! Этого просто не может быть!

Я возвращаюсь домой одна. У Рыжего этим вечером назначена важная встреча в поместье Градова вместе с отцом и Люком, и мне приходится трижды ответить Виктору по телефону, что со мной все в порядке, и да, я почти на пороге дома. Конечно, тепло одетая, в шапке, с плиткой горького шоколада в сумке, – я же обещала.

Машина Сашки оказалась стареньким фордом, цена – на пределе возможностей парня. Я провозилась с внутренностями подержанного немца почти три часа и, зная, что в ближайший год Сашка точно ничего лучше купить не сможет, видя, каким ожиданием горят глаза парня, обещаю ему помочь привести автомобиль в порядок.

Меня встречает Шрэк и Толстый Джо – черный как смоль и такой же старый, как его хозяйка, кот Ядвиги Витольдовны, на недельку отлучившейся в гости к внучатой племяннице во Францию. Они крутятся у моих ног, пока я раздеваюсь, и тут же наперегонки мчатся на кухню-студию, где за большим столом над кучей эскизов с карандашом в руке колдует Карловна.