Нет, я не могу ответить. Не могу. Потому что больше не могу объяснить свое влечение к нему простой похотью, и потому что он бросил признания, смутившие меня. Совсем не присущие парню, настолько правдиво забавляющемуся своей игрой «в отношения», что границы этой игры почти стерлись, и страшно от мысли, что будет после.

«Только не тогда, когда ты со мной», – что он хотел этим сказать? Почему упомянул о вкусах эстета? Ведь не может его признание быть правдой? Скорее шуткой. И, наконец, почему мне не все равно, если он пойдет на праздник с другой? Разве я на самом деле не приняла его условия и не согласилась помочь? Сама согласилась?

Не знаю, или Бампер хороший актер, или я воспринимаю все очень серьезно.

Всего одна ночь рядом с ним, один проклятый сон, а я уже думаю, думаю, думаю о нем, словно дышу Рыжим. Да что же это такое?! Уже не похоть и не пустое желание. Это желание, о котором я даже думать не хочу, но думаю. Возвращаюсь мыслями снова и снова, как к близости с Рыжим, от одного воспоминания о которой, у меня сводит ноги и ноет грудь. И щемит что-то под ложечкой, словно болит. Как будто страх прокрался под ребра и вскинул голову. Потому что было в ней что-то еще, помимо удовольствия и горького раскаянья в слабости. Потому что в близости Рыжий что-то обещал мне. То, что я не готова была принять, не поняла и не понимаю сейчас. Потому что не могу, не могу поверить, что он такой лишь со мной. Что он настоящий.

Мне было хорошо с ним, к чему отрицать. Он заставил меня решиться на большее и выйти за принятые рамки. До него я смущала Вовку, теперь смутили меня. Показали, как бывает, когда наслаждаются телом так откровенно, заставляя отдаться желанию. Я останавливала его каждый раз, и даже страшно представить, на что мы оба решились бы, обрушься между нами запреты и страхи. Мои страхи. Кажется, обвинять в них Бампера – лгать себе.

Ох, Рыжий. Лучше бы ты не спрашивал, что я чувствую. Не смотрел так серьезно с ожиданием в голубых как летнее небо глазах. Все было бы куда яснее и проще.

Зачем, вот зачем я сейчас второй раз за день приняла душ? Стояла под холодными струями в надежде собрать рассыпающийся от страха предстоящего вечера остов и вернуть себе былую уверенность. Ведь легче не стало, и мне все равно придется пройти через испытание праздником.

Я бреду из душевой по узкому коридору общежития, распахиваю дверь и замираю на пороге своей комнаты, обводя ее взглядом. Даже здесь столько ярких пятен. Как странно, что раньше я не замечала их аляповатости.

После того как Женька съехала к Люкову, я умудрилась и ее стену обвешать цветными постерами. Только любимого подругой Стивена Кинга, запечатленного на выдранной из журнала обложке, не сняла. Оставила висеть, как напоминание о Воробышке. О том, что эта кудрявая и светловолосая, солнечная девчонка еще недавно жила здесь и что любила.

Поговорить с ним, что ли? Вдруг поможет? Вон как смотрит хитро сквозь очки и прищур умных глаз, улыбается тонкой улыбкой. Как будто знает, что все усилия Таньки напрасны. Что не поможет. Ничего не поможет стать красивее и лучше. Изысканнее и воздушнее. Что Коломбина, она и есть Коломбина, смешная, яркая и несуразная девчонка, сколько под холодными струями не стой.

– Крюкова, держи!

Лилька вбегает в комнату шумно, открикиваясь через плечо кому-то из соседок, бедром впечатав дверь в стену, ссыпая с ладоней на стол баночки с ярким лаком.

– Вот, смотри, что я принесла! Все, как ты любишь! Это ультра-желтый, это синий, это трава на солнце, а это – самый бомбезный – экстра-абрикос! Выбирай! Тут много чего есть! Все самое лучшее у девчонок вытрясла!

Я подхожу к столу и заглядываю через плечо девушки. Поджимаю в сомнении губы, глядя, как она свинчивает с бутылочек крышки, макает в лак кисточки и тут же принимается демонстрировать цвет лака на своих пальцах.

– Лично мне абрикос больше всех нравится! – обернувшись, растопыривает пятерню у моего носа. – Не избито и модно!.. А, Тань? Что скажешь?.. А еще можно по два пальца разным цветом накрасить – сейчас все так делают! А хоть бы синий и абрикос! Хотя, – задумчиво крутит ладонью в воздухе, – лучше бы желтый и мята. Да! Определенно, лучше бы желтый и мята!

Не знаю. Скорее всего, мне нравится, но это точно не то, что я хочу. Что я должна хотеть, чтобы быть рядом с Рыжим. Совсем не то, и я говорю, опускаясь на стул, стягивая с волос полотенце:

– Лиль, а может, все-таки розовый?

У Еременко даже щеки провисают от унылого удивления. Она смаргивает его с глаз и печально вздергивает брови:

– Крюкова, какой нафиг розовый? Шутишь? Ты что, на похороны собралась? Сказала же, что у людей юбилей!

– Да. Серебряная свадьба.

– Во-от! Не поминки же! А значит, никто нам с цветом не указ! Да сегодня розовый вообще не в тренде, ясно! Между прочим, я «Вестник моды» каждую субботу по центральному каналу смотрю и знаю, что говорю! Сказала тоже: ты и розовый – умора!

– Почему, Лиль? Думаешь, мне не пойдет?

Девушка глубоко вздыхает, пожимая плечом. Отбирает из моих рук баночку с лаком, только что взятую со стола.

– Думаю, в твоем случае, Тань, его просто никто не заметит. У тебя же и ногтей почти нет. Так, единичка по шкале из пяти.

– Ну, я не очень люблю длинные, ты же знаешь.

– Знаю, потому и говорю! И что это за волдырь на указательном пальце? А ну покажи! – решительно поднимает к глазам мою кисть. – Хочешь, чтобы все решили, что ты мимо ногтя промахнулась?.. Нет, Крюкова, определенно, розовый не для тебя. Уж лучше тогда малиновый. Правду я говорю, а, Насть? – Отпустив руку, оглядывается в сторону незаметно вошедшей в комнату подруги. – А лучше так вообще – синий с серебром! Если наденешь под мой голубой топ свою цветастую юбку в желтых ирисах – будешь звездой вечера!

После слов Еременко в моих мыслях кружит чехарда, любимое оранжевое платье лежит на кровати комком, новый фиолетовый сарафан – сброшен с плечиков и забракован, я поднимаю голову к тихоне-соседке, надеясь, что она не откажет мне советом.

– Не знаю, Лиль, – девушка поджимает губы в сомнении, проходя к столу, – все же праздник серьезный, это тебе не студенческая вечеринка. Там наверняка будет семья в полном составе, гости, а Таня для них человек новый… Очень важно составить первое мнение. Кстати, Крюкова, ты так и не сказала, куда идешь? К родителям своего парня, да?

Казалось бы, обычный вопрос, почему же он застает меня врасплох, заставляя опустить взгляд?

– Ну, в общем… да. Наверно.

– Так «наверно» или все-таки «да»?

– Насть, отстань, а? – я поднимаюсь со стула, ероша ладонью волосы. – Какая разница?

– Колоссальная! – тут же вмешивается Еременко, останавливая меня, разворачивая к себе лицом. – Огромная, Крюкова, это же совсем другой компот! Почему сразу не сказала? Я еще помню, как Серебрянский воротил нос от твоих ядовито-зеленых сапог! Вот же удод! А про его семейку чистоплюев и вовсе молчу! Нет, второй раз мы на старые грабли не наступим!

– А мне нравятся.

– Так и мне нравятся! Я до сих пор помню первый курс, твои сапоги, голубые меховые наушники и лимонный плащ. Я тогда подумала еще, что передо мной сумасшедшая или фрик! Но такая классная… Мы просто не умеем так, как ты, ясно!

– Ну, спасибо! – Действительно, хоть смейся, хоть плач. Посочувствовали.

– Пожалуйста, – кивает Лилька и задумчиво подпирает подбородок кулаком, отступая к стене, чтобы смерить меня свысока критическим взглядом. – Что делать будем, Насть? – спрашивает подругу. – Таню нашу нужно приодеть, это факт. И приодеть как можно лучше! Так-с… Что у нас есть?

Я со страхом смотрю, как соседки обмениваются задумчивыми взглядами. Все равно лучше девчонок мне ничего не придумать.

– У меня есть белое шелковое платье с синим кантом, осталось еще с выпускного вечера. Я его всегда на торжества надеваю. Могу дать.

– Длинный клеш с кружевным бюстом?

– Да, а что?

– Красивое, Насть, но не годится, – решительно отметает предложение подруги Лилька, скрестив на груди руки. – Подумают еще, что Танька в невесты метит, и сразу же невзлюбят, а нам это надо? Я его когда на втором курсе у тебя взяла, чтобы к Сафронову на день рождения сходить, – тысячу раз пожалела! Думала, меня его мамаша со старшей сестрой живьем сожгут, так недовольно смотрели!

– Тогда, может быть, черное трикотажное подойдет?

– Точно! – вскидывает палец Еременко, кивая. – С открытой спиной!

– Не надо с открытой! – а это уже я, хмуро опускаясь на стул. – Еще чего не хватало.

– Тогда мое надень! – находится Лилька. – У меня тоже есть черное коктейльное. Правда, оно короткое, зато я его у турков на распродаже купила. Качество – закачаешься! Всего в одном месте затяжка, но если не присматриваться, почти не видно! А, Тань?.. Такое миленькое с разрезом? Там еще стразы черные вдоль горловины слезкой пришиты, переливаются.

– Нет! – не успев как следует сесть, я снова вскакиваю на ноги. – Пожалуйста, девочки! Только не короткое! Это же праздник родителей, понимаете?!

Понимают. Еще как! Вон как вздыхают тяжело.

– Тогда давай платье у Ленки Куяшевой возьмем? У нее точно есть красивое, и даже не одно! Помнишь, такое бордовое из тафты, чуть ниже колен? Оно мне особенно нравится. Там еще сетка-металлик по лифу сборочкой? Такая мелкая-мелкая.

– М-м… кажется, да.

– Или у Инки Казаковой! – помогает подруге Настя. – У нее есть фуксия с гипюром, а у меня босоножки под цвет. Тань, ты какой размер обуви носишь?

– Тридцать восьмой.

– Да? Че-ерт! Вот не повезло, – кручинится искренне. – У меня нога тридцать девять, выпадешь.

– Зато узкая! – не унывает Лилька. – Так что примерить все равно придется!..

* * *

За окном темнеет. Вечер почти спустился на город, но я не чувствую его безмятежного настроения, обещающего приятную компанию и новые встречи. Уже прошло столько времени, а я так и стою у зеркала в полный рост, боясь открыть глаза, чувствуя, как потеют ладони и дрожат колени. Как стынет заполошное сердце от одной единственной мысли о скором приближении праздника.

Рыжий звонил столько раз, что я успела сбиться со счета, а ответила только на первые два звонка.

«– Привет, Коломбина. Я приехал. Ты готова?

– Не совсем. Дай мне еще пять минут, пожалуйста!

– Конечно».

И еще пять минут.

И еще пять.

И еще…

Я не успела сделать макияж, на голове в четыре руки заплетена и растрепана новомодная французская коса… Я открываю глаза и стараюсь произнести тихо. Так тихо, чтобы не обидеть девчонок, и чтобы голос не предал меня, сорвавшись птицей в звенящую нотами ужаса пропасть.

– Девочки, уйдите.

– Да чего ты, Тань? Хорошо ведь!

– Правда, Танька, отлично!

– Да. Просто идите. Пожалуйста.

Настя соображает первой. Вытянувшись у моего плеча струной, говорит обижено:

– Пошли, Лиль. Кажется, мы с тобой сделали все, что могли.

– Чего это она? Что такого-то? Это же все, как Танька хотела! Не понимаю.

– Просто пошли!.. Крюкова, если что-то будет нужно, ты все же зови, хорошо? – оглянувшись у порога. – Не забывай, что мы рядом.

И я отвечаю беззвучно, уже в тишину опустевшей комнаты:

– Хорошо, не забуду, – оставаясь один на один со своим отражением, сейчас, как никогда прежде откровенно сказавшим мне, что чуда в жизни не бывает, и мне и близко не подступить к нижней ступени лестницы, на которой стоит красавица Карловна.

Это поражение. Полное и бесповоротное. Крюкова в своей лучшей ипостаси бестолковой комедиантки.

Дверцы шкафа открыты, на ковре лежит ворох белья, снятая с платяной штанги одежда… Я на негнущихся ногах перешагиваю через груду ткани, обуви, деревянных плечиков, сажусь на кровать и, взвыв немым криком в потолок, роняю голову, пряча лицо в ладонях.

Жизнь кончена.

* * *

Как медленно тянется время. Я не видел Коломбину четыре часа, а уже схожу с ума от ожидания. Нет, терпение и выдержка не для меня, я хочу видеть свою девчонку рядом каждую чертову минуту. Ругаться, спорить, заниматься любовью, говорить – какая разница, лишь бы быть с ней. Не думал раньше, что можно так нуждаться в человеке.

Она так и не ответила, что чувствует. Сбежала раньше, чем я повторил вопрос. Ну и пусть, когда-нибудь она скажет мне. Обязательно скажет. Я знаю.

Я в сотый раз смотрю на часы и выхожу из машины. Хлопнув дверью, задираю голову, чтобы найти взглядом окно Коломбины. Интересно, узнаю ли, где живет моя колючая девочка?.. Кажется, да. Только она могла покрасить окно охряно-желтой краской, брызнув зелень на ржавый протекший карниз.

– Вы куда направились, молодой человек? У нас без пропуска нельзя! Это вам не Дом Союзов, а студенческое общежитие, так что извольте следовать правилам!

Худощавая старушка, выглянув из вахтерской, важно машет рукой, привлекая к себе внимание. Отложив в сторону вязание, выбегает в небольшой холл, чтобы преградить мне путь, потрясая в руке устрашающего вида устройством с бутафорской красной кнопкой.