Невероятно, но это тонкая ветка пышной белой сирени – тот аромат, что витал вокруг Рыжего. Я только сейчас замечаю ее в его руке и спешу найти небольшую вазочку из синего стекла, забытую в комнате кем-то из моих предшественниц.

– Это тебе. Снова не удержался и оборвал куст возле входа. Пришлось заплатить штраф строгому вахтеру.

– Выдумщик. В этом городе нет такой красивой сирени.

– Есть. Теперь в этой комнате.

Я не знаю, что сказать и говорю «спасибо», на долгую-долгую секунду пряча нос в пенных лепестках настоящего чуда. После прыгаю за дверцу шкафа и послушно натягиваю на себя топ и любимую юбку в ирисах, пока Рыжий набирает в вазу воду и ставит цветы во главе стола, старательно избегая смотреть в мою сторону. Машинально пробегается по поверхности стола пальцами, расставляя предметы в новом порядке. Так удачно, что стоит запомнить, иначе самой ни за что не повторить! И не найти убранную на полку расческу.

– Я готова. Но деньги отдам, так и знай! И не смотри так. Это не вопрос и не ответ, это – факт, так что условий я не нарушила.

Я стою перед Бампером в топе и цветастой юбке, с расплетенной косой, и он серьезно смотрит на меня. Молча открывает дверь комнаты, пропуская вперед, следует за спиной тенью, но тут же уверенно обнимает за плечи, притягивая к себе, едва три студента четверокурсника останавливаются у края лестницы, чтобы бросить навстречу удивленное и не совсем привычное:

– Привет, Бампер!

И только после:

– Привет, Тань!

– Ну, привет.

А Рыжий и вовсе отделывается сухим кивком.

На улицу спустился прохладный вечер, я опрометчиво забыла куртку, и он провожает меня до машины, так и не отпустив от себя.

– Надень! – заставляет накинуть на плечи поднятый с кресла пиджак, и только после этого усаживает в черный как уголь «BMW», чтобы отвезти к торговому центру. К той его части, где никогда не бывала, потому что такой, как я, там делать просто нечего.

Даже сейчас, выстукивая каблуками лиловых туфель по мрамору напольных плит торговой галереи, ведомая рукой Рыжего, я все время оглядываюсь по сторонам, желая удостовериться, что действительно попала в запретное до ныне царство красивых манекенов и стильных ценников, выстроившихся в ряд у входа в дорогие бутики.

– Гарик, здравствуй, – слышу, как Рыжий набирает на сотовом номер неизвестного абонента, скользя внимательным взглядом вдоль витрин, пока я украдкой стараюсь приноровиться к его твердому шагу, раздумывая над тем, насколько же всерьез он принял мою просьбу.

– Это Виктор Артемьев. Ты мне нужен, и да, прямо сейчас. Нет, не для Карловны, для меня. Конечно, знаю. Все по двойному и благодарному, обижаешь. Двадцать лет. Мне не нужны твои советы, старина, мне нужны твои руки, только и всего. Хорошо, скоро будем, времени у нас в обрез!

– Вот сюда, Коломбина, – Рыжий подталкивает меня к распахнутым настежь стеклянным дверям и заводит внутрь большого бутика, разделенного рядами одежды. Оставляет стоять у стойки с зеркальной нишей в обществе девушки-менеджера, пока сам проходится вдоль невысоких, длинных кронштейнов, изредка касаясь вещей пальцами.

– Здесь нет ничего, что нам нужно. Идем!

И в следующем бутике нет.

И еще в двух.

Наконец он отводит меня к примерочной и просит примерить платье, – черное, атласное, такого странного кроя, что я не сразу понимаю, как именно спрятать в шелковых лентах грудь и застегнуть молнию, но когда таки надеваю, не могу оторвать от своего отражения глаз, настолько кажусь себе откровенной и гибкой.

– Покажись! – просит Рыжий напряженным голосом, и я с готовностью отворяю шторку примерочной, выступая наружу. Ожидаю, что он сейчас одобрит свой выбор, но он лишь бросает, сухо блеснув глазами.

– Что ж, неплохо. Немного смело для тебя, вечерний вариант платья для приватного коктейля… И все же, это репетиция, Таня, а нам нужен финал.

Он заставляет меня примерить еще с дюжину модных платьев, раскрыть десяток коробок с обувью, ничего не говоря, лишь требуя, все больше мрачнея во взгляде, и когда мы, наконец, возвращаемся к машине, я не могу удержаться от вопроса, хотя знаю, что не имею права задавать его.

– Артемьев, скажи, все так безнадежно, да? Мне ничего не подходит?

И услышать в ответ совершенно неожиданное, сказанное почти со злостью, избегая смотреть в глаза:

– Глупости! Эти платья просто недостаточно хороши для тебя, вот и все.

Вот и все. И я не знаю, что думать, пока «BMW» Рыжего везет нас по ярко освещенному проспекту в самый центр города, прочь от торговой галереи и промелькнувшей в моей жизни череды модных нарядов. Красивых, дорогих, стильных, но, как оказалось, недостаточно хороших для Коломбины.

Рыжий-Рыжий, а говорил кольчуга.

Здесь самое время объявить: «Занавес!» и оглушить тишину ожидания громким зловещим смехом, навсегда оставляя глупую затею с перевоплощением Коломбины в прошлом.

– Ну, здравствуйте, молодые люди. Я – Гарик!

– Очень приятно. А я – Таня.

– Скажите пожалуйста… Какой интересный экземпляр для работы.

Мужичок, открывший нам с Рыжим дверь квартиры в обычной пятиэтажной хрущовке, оказывается худым как щепка человеком лет пятидесяти, с унылым лицом, красными космами волос и походкой стареющей балерины. Он важно покашливает в кулак, хлопает неестественно длинными ресницами и морщит лоб, разглядывая нас, и мне приходится оглянуться на своего провожатого, прежде чем решиться переступить порог ярко освещенного дома.

– Проходи, Таня, не бойся. На Гарика все так реагируют, он уже привык.

Ну и ладно. Обещала не задавать вопросов – не буду. Я смело шагаю в прихожую, протягиваю хозяину квартиры руку для приветствия, но ее неожиданно берут двумя пальцами, словно блоху пинцетом, и вздергивают над головой, заставляя меня медленно повернуться вокруг своей оси.

– Вульгарщина. Безвкусица и дешевка. Простота на уровне художественного свинства.

– Ч-что?

– А то! – тонкие губы Гарика куксятся, как у ребенка, пока серые глаза смеряют меня оценивающим взглядом, не позволяя обидеться. Искренне оскорбляясь представшей перед ним картине. – Дорогуша, чтобы носить такие вещи безнаказанно, нужно как минимум ненавидеть окружающий мир, а как максимум – чувствовать себя в душе Черной вдовой, готовой вонзить смертельное жало в горло каждому, кто оспорит твое частное право на индивидуальность. Голодной паучихой, а не трусливым зайцем. Улавливаешь разницу?

Улавливаю, но едва ли могу найти сейчас слова оправдания.

– Гарик, полегче, – приходит на помощь Бампер, закрывая за нами входную дверь, ободряюще мне улыбаясь. – Помнишь мой подбитый глаз пару лет назад? Ее работа. С этой девчонкой можно обжечься, поверь личному опыту.

– Правда? – похоже, мужчина удивляется не на шутку. Картинным жестом откидывает со лба косую челку и вскидывает голову, чтобы недовольно заметить. – Какая грубая выходка! – Но тут же вновь меняется в лице, неспешно поворачивая меня перед собой, отдаваясь на волю мысли. – И какая тонкая кость. У девочки потрясающая кожа, восхитительная линия рук и груди… Плечи не хуже, чем у самой Беллуччи. Определенно, за нее стоит взяться.

– А вот льстить не обязательно.

Рыжий с Гариком переглядываются, но я решаю оставить их молчаливый ответ без внимания. Разве что одергиваю порядком занемевшую руку, прижимая ладонь к себе, удивляясь знакомому Бампера. Но меня не намерены отпускать так просто, и под ярким светом настенных ламп пальцы-пинцеты странного мужчины вновь касаются тела, на этот раз приподнимая вверх мой подбородок.

– Замри! – неожиданно вскрикивает хозяин дома, когда я в обход собственному желанию норовисто вырываюсь из брезгливой на вид хватки, не понимая, что он от меня хочет. – ВиктОр, ты видел? – делает ударение на последнем слоге, подзывая к себе Рыжего. – Какие выразительные глаза! Она всегда такая? Вот как сейчас?.. И губы. Бог мой, какой потрясающий рот! Камера такой любит! Давно не видел ничего подобного. Детка, тебе говорили, что таким ртом только…

Я бы и сама ответила, если бы успела, но голос Рыжего опережает меня, прозвучав над нами неожиданно холодно. Не дав мужчине закончить мысль:

– Гарик, а не заткнулся бы ты? Давай без проезда по ушам и лишней философии. Ближе к делу, маэстро, иначе прямо сейчас свернем наш гешефт нахрен.

В голосе Бампера слышится неприкрытое раздражение и сугубо мужская злость, и красноволосый маэстро тут же вскидывает руку в защитном жесте.

– Но-но! Полегче, парниша. Я эстет, а не змей-искуситель, не забывай. И да, от фантазий не застрахован! На всякий случай напомню, ВиктОр, что я – выбраковка гендерного порядка, моей душе милы цветы Адониса и Париса, а не юной Персефоны, отнюдь!

– Вот и держи свои фантазии и любовь к цветам при себе. Ты знаешь, Гарик, о чем я. С девчонками Карловны можешь вести себя, как посчитаешь нужным, а с моей – помолчи, Коломбина, когда тебя не спрашивают! – не дает Рыжий возможность вставить хоть слово, превращаясь в уже знакомого мне по клубу циничного типа, – выбирай выражения. Я твои условия принял, прими и ты мои. Меньше философии, больше дела. И помни, что мы спешим.

Сказано довольно грубо, но странный мужчина не обижается.

– Окей, молодые люди! Как скажете! – поджимает рот в намеке на высокомерную улыбку, манерно всплескивая руками. – Больше ни слова, одна работа! Если это именно то, что вам нужно от Гарика, вы получите все в исключительном виде! Не будь я самим маэстро Синявским!

Мужчина хлопает в ладоши и проходит в дом, по-девичьи развернувшись на носочках домашних туфель. Вежливым жестом приглашает следовать за ним, и Рыжий устало выдыхает вслед, качая головой. Увлекая меня за плечи внутрь квартиры.

– Извини. Если бы мы располагали временем, я бы справился сам, а так надо довериться, потерпи.

– А кто он, этот красноволосый?

– Гарик? Да так, философ от моды, ты же слышала. Мастер образа и художник человеческих душ. Неплохой мужик, если разобраться, и если там от мужика что-то осталось. Когда-то тесно работал с матерью, а теперь больше самостоятельно «пишет» портреты моделей для журналов и частных фотосессий. Карловна любит эксперименты, Гарик же человек камерный в прямом и переносном смысле. Ему тишину и объектив подавай.

Я верю Рыжему, все в квартире Гарика так и кричит о связи хозяина с индустрией красоты: расставленные по углам аксессуары для фотосъемок, детали мебели, греческие статуи, элементы египетских фресок и даже макет фентезийного дракона. Дорогая техника в хаосе красивых и непонятных вещей, множества мужских и женских фотографий в разных образах, вот только почему нервничаю до дрожи – не пойму. И почему со страхом встречаю гримерную комнату, где на специальном столике разложено столько косметики, что ее хватило бы, чтобы загримировать под мир Средиземья знаменитый хор имени Пятницкого – тоже.

Как же это все глупо и опрометчиво! Вся эта затея с преображением! Все равно из меня ничего не выйдет, ничего! Не стану я чернить и без того темные брови, и ресницы себе клеить – не дам!

Гарик усаживает меня в кресло, включает специальное освещение, чуть запрокидывает голову, упирая затылок в подголовник… Предлагает втянуть щеки, чтобы рассмотреть какие-то там линии… И вдруг обиженно упрекает, после тщетных попыток справиться с моей намертво зафиксированной в заданном положении головой.

– Нет, так не пойдет! Она вся сжата, я не могу работать!.. Дорогуша, твое лицо в моих руках должно плавать! Плавать, понимаешь! Поворачиваться и подниматься, ловить и отражать свет, а что я имею сейчас – наскальный барельеф? ВиктОр, сделай же что-нибудь!

– Но мне неудобно!

– Коломбина, процесс запущен. Ты помнишь, что не можешь сказать «нет»?

– Да. Но я не думала… Не так это себе представляла!

– Что обещала не оспаривать мое единоличное право решать, что для тебя лучше?

– Да, но…

– Что не станешь противиться и задавать вопросы?

Я молчу, и Рыжий вздергивает бровь. Не дождавшись ответа, легко опускается возле кресла на корточки, беря мою руку в свою ладонь. Глядя в глаза, осторожно переплетает наши пальцы, и я чувствую, как с его прикосновением в меня вонзается тысяча игл, перехватывая и без того учащенное дыхание. Что он делает?

– Таня, успокойся, хорошо? Если мы хотим успеть на праздник, нам нужно поспешить. Гарик – профессионал и сделает все очень быстро, ты просто должна ему немного помочь. Расслабься, ну же, будь умницей.

Я послушно опускаю голову на подголовник кресла и поднимаю лицо навстречу красноволосому, потому что это куда легче, чем смотреть в голубые глаза Рыжего. На его губы, понимая, как же хочется прикоснуться к ним. А нельзя. Нельзя!

– Вот так, моя хорошая, – слышу ободряющий шепот и уже деловое к хозяину квартиры, – Гарик, где у тебя крем?

– Держи, ВиктОр!

– Отлично. Ух, какие у нас волдыри на пальцах, и кто тебя просил лезть в мотор? Упрямица. Колючая и своенравная. Невозможная Коломбина. Да расслабь ты руку, Тань! Не съем я тебя! Разве что покусаю в некоторых местах, слегка, но это исключительно ради взаимного удовольствия.