– Кто?

– Моя бабушка, а точнее прабабушка – Ядвига Витольдовна.

– По рождению – пани Бжезинская, – поправляет бабуля ладонью перманентные кудряшки на затылке и тут же признается, – а по жизни – Комарова. Так что будем знакомы, деточка.

Стол накрыт на шесть персон. Закуски и напитки расставлены, шампанское налито, и отец широким жестом приглашает всех сесть за стол, раз уж нас ждет такое количество людей. Ведущий, не снимая приклеенной улыбки, обходит с микрофоном столики, приглашая гостей присоединиться к поздравлению, поддерживает шумные тосты, и мы с Коломбиной поднимаем свой первый бокал за здоровье молодых.

Горько!

Бабуля щебечет капризной сорокой, отец вежливо поддерживает разговор, а я молча смотрю на профиль своей невозможно красивой Колючки, сидящей сейчас на стуле так прямо и чинно, что хочется провести ладонями по оголенным плечам, расслабляя их и утешая, и в какой-то момент понимаю, что все смотрят на меня, ожидая ответ на заданный матерью вопрос.

– Что?

– Сейчас должен прийти Серж Лепаж, самолет уже приземлился.

– И?

– Не вмешивайся, сынок. Я постараюсь объяснить сама. Все равно, думаю, на этом наше сотрудничество с мэтром можно считать завершенным.

– Ну и пусть. А чем тебе наши девушки хуже парижских?

– Ничем. Лучше, и ты доказал это. Но Серж… – Мать тяжело вздыхает, глядя на меня так, как бывало в детстве, когда я огорчал ее глупыми проделками. – «Нежный апрель» в наступающем сезоне – отправная точка его вдохновения. Он собирался приобрести его для своего дома моды. Я открыла продажу весенней коллекции всего несколько часов назад, в честь праздника…

– Условия были равные. «Галерея платья» открыта. Ты выставила работу сама, предложив и оценив, так что я играл по-честному.

До Карловны не сразу доходит смысл сказанных мной слов, а когда все же доходит, она так и ахает, роняя салфетку из рук, опуская дрогнувшие ладони на стол.

– Витька, только не говори, что ты его купил! Это же была цена для Сержа!

– Не могу. А как иначе, Ма? Ты заслужила.

– Но… зачем?

– А вот с подобными вопросами к отцу. Он должен меня понимать, как никто. И потом, хотелось сделать тебе приятное. И не только тебе, – говорю с намеком, рассчитывая на родительскую сообразительность. – Между прочим, я работаю, как проклятый, имею право.

– Ты сумасшедший!

– Есть немного. – Я только пожимаю плечами. Кто знает? Рядом с Коломбиной все возможно.

– А вот я так не думаю! – вмешивается отец. – Молодец, сынок! Вот это поступок, я тебя понимаю!

– Мам, Пап, Таня немного не в курсе происходящего, все потом, ладно?

– Даже так? – вздергивает мать высокую бровь, и я киваю:

– Даже так.

Неужели она и вправду подумала, что такая девчонка, как Коломбина, могла выклянчить у меня платье?

Признание состоялось, все остались при своих думах, и я боюсь, что за столом вновь повиснет тишина, но бабуля спасает дело, как всегда лаконично оформив точку зрения.

– А вот я не люблю французов. Чванливые снобы, которые терпеть не могут шум и иностранцев. Помню, нам с Виктором в Париже, на Монмартре, когда он был маленький, в одном бистро пришлось трижды просить чашку кофе, а все из-за его шутливого обращения ко мне – пани Яга и заливистого смеха. И что это за глупая манера у мужчин кутаться в гофрированные шарфики? Натягивать на чресла узкие штанишки, как будто в помине не было французской революции и их знати начисто не срубили головы… Тоже мне, Людовики.

Лампы по центру зала погасли, ведущий дал гостям передышку, и сейчас со стороны эстрады звучит легкая живая музыка, приглашая пары на паркет. Я ждал этого момента целый день, девчонка наверняка не согласится, но руки сами тянутся к ней и поднимают за талию из-за стола. Обвивают туже, увлекая за собой…

– Таня, пойдем, потанцуем.

Хоть пару мгновений наедине с Коломбиной, я так соскучился! Зеркальная сфера под потолком начинает вращение, и кожа моей преобразившейся комедиантки в ее раздробленном свете сияет особенным светом под мелкой россыпью камней, платье льется атласной волной… В новом образе она боится вздохнуть и по-прежнему ступает за мной очень осторожно в жемчужных туфельках, но мягкий блеск в карих глазах говорит мне, что она довольна. Что ей нравится. Что Рыжий фей справился с заданием на все сто и получил одобрение своей ершистой Колючки.

Нет, все-таки Карловна волшебница. Я всегда знал, что это платье особенное – лучшее из ее творений. И для особенной девушки. Но, черт, как же хочется снова увидеть Коломбину перед собой в одних чулках. Прижать к себе, сходя с ума от ее податливости, провести ладонями по голым стройным бедрам и зарыться губами в шелк темных непослушных волос… Так хочется.

Удивительно, но она не сопротивляется. Разрешает положить руки на плечи, привлечь к себе и прижаться щекой к ее виску.

– Послушай, Артемьев, я не так, чтобы очень умею…

– Где-то в этом зале сидит Светка и смотрит на нас. Помнишь, ты обещала быть убедительной.

– Думаешь, смотрит?

– Уверен.

– Обещала. – И пальчики Коломбины послушно скользят на шею, пока я раскачиваю нас в такт музыке. – Обещала, – повторяет как будто себе, вскидывая голову, чтобы найти мой взгляд.

– Да, вот так, ближе. У тебя отлично получается.

Мне хорошо с ней молчать. Чувствовать рядом, смотреть, не мигая, в черные глаза, в которых плещется море эмоций и чувств. Этой девчонке никогда и ничего не скрыть от меня, даже укрывшись за стеной упрямства, и сейчас я читаю в них то, что заставляет мое сердце стучать быстрее, а дыхание рваться на сухом вдохе. Кусать пересохшие губы и видеть, как она смотрит на них, как в ответ приоткрывает свои. Опустив ресницы, гладит взглядом подбородок, шею… и снова находит глаза.

Да, Коломбина, мне хочется того же, что и тебе, но ты должна разрешить себе быть настоящей. Еще немного я готов подождать. Еще совсем немного.

– Ты, правда, был в Париже?

– Был. – Мой ответ ее впечатляет, и я спешу добавить. – Так, всего несколько раз. Очень давно.

– И в Нью-Йорке?

– И в Нью-Йорке.

– А я думала, что ты пошутил. А в Италии был?

– Нет, – вру, и она легонько хлопает меня по плечу, показывая, что распознала маленькую ложь.

– А в Роднинске? – улыбается, и я готов смотреть на эту улыбку вечно.

– Конечно, там же твой дом.

– Подумаешь, – вдруг вздыхает, глядя на меня как будто бы со стороны. – А еще у тебя есть бабушка. Надо же, так странно.

– Что именно тебе кажется странным?

– Видеть вас всех вместе. У тебя хорошая семья, настоящая.

– Это да, – с этим очень легко согласиться. – Я счастливчик.

– Артемьев?

– М? – я позволяю своим пальцам поглаживать ее спину. Мне решительно нравится настроение девчонки и то, как доверчиво она смотрит на меня.

– За столом был разговор… «Нежный апрель» – что это? Мне кажется, утром я уже слышала это название. Звучит красиво.

– А выглядит еще лучше, поверь, – улыбаюсь я. – Это, Коломбина, сказочная мечта для многих. Из-за некоторых реалий совершенно недостижимая.

– Правда?

– Абсолютно. Так что не будем о нем.

– Ну и пусть, – слишком серьезно отвечает она своим мыслям. – Ты сегодня сделал для меня гораздо больше.

Эти слова, оброненные вроде бы случайно, тихо и почти невзначай, звучат наивысшей похвалой, и я чувствую, что готов сказать это ей прямо сейчас:

– Таня… – Все что чувствую, что не дает мне покоя, мешая спокойно спать, дышать, находиться вдали от нее. – Тань…

– Пойдем. Танец закончился. Неудобно, стоим тут одни… Все смотрят.

Плевать. Мне всегда было плевать на чужое мнение, но только не на ее. Во всяком случае, не теперь, когда получил от девчонки так много.

Я возвращаю Коломбину за стол и сам сажусь рядом. Родители вернулись раньше, и мы успеваем услышать, как бабушка заканчивает свой монолог тяжеловесным и весьма проницательным, обращенным к внучке:

– Деточка, я вышла замуж в семнадцать, а в двадцать уже была матерью двоих детей! Я знаю, что такое наследственность и глупое выражение лица! Я до сих пор вижу такое же у него, – она без лишнего смущения тычет пальцем в сторону отца. – Поверь, я не ошиблась: попался голубчик!

– Ядвига Витольдовна, так никто и не спорит! – смеется отец, а мать, заметив нас, устало пожимает плечами.

– Бабушка, ну сколько можно. Когда ты уже оставишь Максима в покое?

– Люд, да брось ты! Наша пани Яга такая потешная, пусть веселится. Надо будет, я для вас обеих «Яблочко» на табуретке спляшу, ты же знаешь!

Официанты обновили холодные закуски, Коломбина сидит тихо, как мышь, и когда в бокалы разливают шампанское для нового тоста, я наклоняюсь к ее уху, обнимаю за плечи, чтобы сказать:

– Таня, хватит делать вид, что ты на празднике. Ты в самом деле на празднике, родители на угощения не поскупились, пожалуйста, уважь их и свой желудок вниманием. Перед тобой фуа-гра с трюфельным соусом – попробуй. Я уверен: ты сегодня так ничего и не ела, а это блюдо просто пальчики оближешь. М?

Я опускаю салфетку на ее колени. Расправляю долго, оставив руку на стройном бедре.

– Хочешь, я покормлю тебя с рук? – предлагаю тихо, и она тут же поспешно вскрикивает:

– Нет! – Но увидев на моем лице довольный оскал, бурчит привычно, скосив на меня взгляд. – Вот еще. Только попробуй, Рыжий, вытворить нечто подобное, и я…

– Откусишь мне важную часть тела, я помню.

И после застольной паузы, когда тарелки пусты, а бокалы подняты и опрокинуты:

– Пойдем, Коломбина, покусаемся. Сегодня отличный вечер, и я ни за что не дам тебе скучать.

Мы снова надолго забываемся в объятиях друг друга. Сколько прошло танцев – два, три? Неважно. Важна лишь близость Коломбины, и ее желание быть рядом.

– А вот и акула, – замечаю неохотно, вспомнив свою легенду, шитую белыми нитками, когда нарядная Уфимцева проплывает мимо нас, впившись в плечи какого-то важного мужика. Смеряя девчонку свысока обиженно-завистливым взглядом.

«Вау!» – читаю восторженное на лице соседки, едва отворачиваю Коломбину к ней спиной, и вижу, как одноклассница оттопыривает вверх два больших пальца, показывая, что искренне впечатлена происходящим.

Светке можно верить, она всегда умела радоваться за друзей, и сейчас, когда девушка качает головой, показывая знаком: «Ну, Витька, ты молоток!», мне остается только признать ее правоту широкой улыбкой.

Да, я молоток. Я чертов хреновый умник, что поймав яркую бабочку в руки, не может думать ни о чем другом, как только: попалась, милая! Глупая, наивная Коломбина, пожелавшая для Рыжего Карабаса стать лучше!

Черт! Так бы и въехал себе кулаком по роже.

В зале происходит неожиданное оживление, и я понимаю, что прибыл новый гость. Он просит ведущего вечера не поднимать вокруг него шумиху, проходит качающейся походкой через весь зал, помахивая парчовым саквояжем, и мне хватает двух секунд, чтобы понять: он мне не нравится. Не нравится эта длинная кудрявая каланча «под шафе», у которой даже нет сил подтянуть к яйцам мешком болтающуюся у колен мотню и снять с шеи обмотанный в три огиба дурацкий шарф.

Мы не на приеме в посольстве, не на официальном мероприятии награждения избранных, мы на званом ужине, но даже на такой светской вечеринке существует негласный протокол вежливости, и я не намерен его нарушать.

Я даю время Ядвиге обработать гостя, родителям – встретить его с должным радушием, и возвращаюсь с Коломбиной к столу. Как раз в тот момент, когда француз, оставив руку пани Бжезинской, к неудовольствию отца расцеловав мать по-свойски в обе щеки, опрокидывает в себя бокал дорогого шампанского, между фееричными комплиментами хозяйке и празднику, давая знак официанту налить ему что-нибудь покрепче.

– Тань, этот кудрявый малый немного с придурью, не обращай на него внимания, – на всякий случай предупреждаю девчонку, оглядывая черноволосого кутюрье, умудрившегося даже под шарф нацепить бабочку из парчи. – Не удивительно, геи все такие.

– А он что, гей? – тут же распахивает глаза Коломбина, и я уверенно заявляю, не давая повода усомниться в моих словах:

– Конечно, неужели сама не видишь? Не удивлюсь, если он и дружка какого-нибудь с собой притащил, – шепчу доверительно на ухо, наблюдая, как она проникается новостью. – С такого станется. Лезут потом ко всем со своими поцелуями…

Не факт. Но девчонке о том знать не обязательно. Лучше сразу облегчить всем жизнь, настроив струны на нужный лад.

Мы подходим, и мать считает нужным что-то сказать. Замечает с улыбкой наше появление, но француз не слышит ее. Стоит нам приблизиться, он застывает, медленно отставляя бокал в сторону. Вскидывает над головой руку, наклоняется вперед… Я не силен во французском, до Ядвиги с Карловной далеко, но и моих знаний хватает, чтобы разобрать его восторженный лепет и тут же захотеть придушить. Все же чутье меня не подвело.