– Что? Ты о чем? Я не совсем понимаю.

– Разве можно не узнать свою дочь? Смогли бы твои родители не узнать тебя?.. Пусть даже вместо своей привычной одежды ты бы вырядился в лохмотья?

Он не сомневается ни секунды.

– Ерунда какая. Конечно, нет!

– А ведь мы с отцом думали, что она на конференции в Гонконге. Или на своем чертовом шельфе ищет нефть. Что у нее куча важной работы и нет дела до нас. Нет лишней минуты на телефонный звонок, как всегда, потому что ее звонки стоят дорого, а время еще дороже. Но ведь сейчас она здесь. В городе. Рядом. Ладно отец, она всегда врала ему, но я… Мне, мне получается тоже?..

Не знаю, что Бампер видит в моих глазах, но он как-то натужно сглатывает, сжимая рот добела в бесцветную линию. Играет желваками на красивых скулах, а я вдруг касаюсь его щеки холодными пальцами. Потому что хочу. Потому что не могу не коснуться. Потому что мне очень нужно сейчас почувствовать хоть немного человеческого тепла.

– У тебя ссадина на губе. Ты все-таки подрался.

Он не отвечает, и я прошу:

– Прости меня, Вить, за все. Сначала Гарик, теперь вот это. Не хотела портить тебе праздник, просто видишь, как вышло.

– Не говори так.

– Но это правда! А еще я дочь механика, пусть даже в красивом платье. Не смогла соврать твоей бабушке, и кажется, ей эта новость не понравилась. Наверно, зря ты меня привел сюда, только огорчил родных. Все равно ведь не поверят.

– Не зря. Я всегда делаю то, что хочу. Плевать я хотел на чье-то мнение!

– А разве так можно? – я незаметно от себя затаиваю дыхание: как же Рыжий не похож на Вовку!

Но он не успевает ответить, мы оба оборачиваемся на звук взволнованного женского голоса, раздавшегося в дверях:

– Таня? – И уже громче, с каким-то испугом и недоверием. – Таня, дочка, неужели это и правда ты?

– Привет.

– Господи, милая, как я рада тебя видеть!

Мать подходит и обнимает меня, целует в щеку. Что-то радостно щебечет о том, какая я у нее взрослая и красивая. Касается щеки, волос, повторяет несколько раз, как удивлена нашей встрече и не верит своим глазам, а я не слушаю ее. Я прошу Рыжего, почувствовав кожей образовавшуюся после него пустоту:

– Не уходи. Пожалуйста.

– Не уйду, я буду рядом. Ну что ты испугалась, Тань? – улыбается. – Я просто подожду за дверью…

Здесь, близко, возле тебя – обещает взглядом, и я ему верю. Не бросит и не уйдет. Удивляюсь и радуюсь его близости. Тому, что он есть у меня. Тот, кто мне так нужен.

– Дочка, ну ты даешь! Это ведь сын Максима Артемьева? Он что, твой парень? Ты знаешь, что его отец известный спонсор? Мы познакомились лет пять назад в Германии, его фирме нужна была моя консультация, с тех пор и общаемся. Господи, ну и дела. Я-то думаю, что моя девочка занята учебой, или с отцом в гараже возится, как всегда, а она отхватила себе видного парня и преобразилась в настоящую красавицу! А мы еще за столом гадали, что за пассию привел на праздник сынок Артемьевых!..

Я молчу, и мать продолжает, сняв с меня свои руки.

– Ну чего ты обижаешься, Таня. Ну, опростоволосилась я. Выпила, расслабилась, с кем не бывает. Да даже Андрей бы тебя сейчас не узнал!

– Узнал бы. Из тысячи бы узнал. С первого взгляда.

Раньше матери всегда удавалось смехом сгладить неловкий момент или очень важной отговоркой, но не теперь.

– Ты давно прилетела? Я не знала, что ты в городе.

– Да… третий день, как вернулась. Хотела сразу же позвонить домой, но понимаешь, дочка, сам перелет дался сложно, я ведь уже не девочка, отчет руководству, конференция, подготовка к презентации совместного с китайцами проекта… Мы почти подписали контракт на совместную разработку месторождения, представляешь! Я не успела.

– Я давно не живу в Роднинске, если ты забыла. Мне не трудно приехать. Двадцать минут городским транспортом, это не пересечь океан. Неужели я совсем не нужна тебе?

– Господи, Танечка, ну что ты такое говоришь! – вот теперь знакомый смех. Точнее, остатки былого смеха, приправленные искренней горечью и сожалением. – Конечно, нужна, ты же моя дочь!

– Говорю то, что чувствую. В который раз говорю, только ты разве слышишь? Отец – он давно понял, а я все еще продолжаю надеяться. Точнее, продолжала надеяться, пока сегодня не увидела тебя здесь. Давно поняла, но отказывалась верить.

– Это Андрей, да? Он что-то сказал обо мне? Поверь, доченька, это не так! Я всегда…

– Не смей при мне полоскать его имя! Дружкам своим рассказывай, какой у тебя плохой муж, если они вообще знают о его существовании, не мне! Я помню, как вы жили. Как мы с ним жили. Не мучила бы, отпустила человека. Он еще может быть счастлив.

– Так я и не держу.

– Не правда!

– Правда, – в этот раз горечь в голосе матери какая-то женская, незнакомая мне. – Мы давно с Андреем все решили. А штамп в паспорте… Я ведь человек выездной, Таня, с репутацией, с именем, наш брак – чистая формальность. Мне так удобно.

Надо же, оказывается, я могу улыбаться. Лучше уж так, чем позорно разреветься при ней.

– Удобно? А я думала: дело во мне, в твоем ребенке. Даже в этом отец оказался добрее тебя. Во всяком случае, он разрешал мне верить, что у меня есть не только отец, но и мать.

Она вздыхает и покорно кивает. Опирается спиной о стену, чтобы вынуть из сумочки на плече сигареты. Закуривает одну дрожащей рукой, запрокидывает голову, выпуская из легких крепкий дым.

Господи, как же я ненавижу его – специфический, едкий, терпкий дым ее любимых «Captain Black». Когда-то я хранила пустые смятые пачки под подушкой, в детских книжках, засовывала в карманы отцовских брюк, вдыхала табачный запах, как дорогой аромат, пока не поняла, что он ассоциируется у меня с потерей. С тем, что назавтра исчезнет, рассеется, пропадет без следа, как рассеется перед глазами этот белый дым, оставив в душе непреходящую тоску. Очень рано поняла, вот только принять до последнего не могла.

И сейчас, когда я смотрю на нее, мой взгляд недружелюбен и колюч, в горле гуляет ком, но я не дам ему выдать себя, позволив голосу сорваться. Лучше потом, все потом, не теперь. По крайней мере, спасибо отцу за то, что позволил так долго жить в тени иллюзий.

И все равно следующие слова матери звучат неожиданно.

– Я знала, что когда-нибудь мне придется сказать. Объяснить тебе, Таня. Но не думала, что момент откровения произойдет вот так вот…

– Как? В туалете ресторана?

– Нет. Не знаю, – она роняет горький смешок, – спонтанно, что ли. Понимаешь, в нашей сегодняшней жизни… В том, как мы все живем, есть и вина Андрея.

Горло все-таки перехватывает, отчего ответ получается полузадушенным.

– Даже слышать не хочу. Ты не имеешь никакого права так говорить!

Она смотрит на меня, наклонив голову. Совсем не зло. Так, как смотрит на своего ребенка мать.

– Просто удивительно, дочка, как ты его любишь. Андрей всегда хотел тебя. С первой секунды, как узнал о моей беременности, был уверен, что родится девочка. А я ждала сына. Только не прими на свой счет, я рада, что ты есть у меня, но мечтала показать сыну мир… Передать свое дело.

– Мне не интересно сейчас слышать о твоих фантазиях. Не думаю, что пол ребенка что-то бы изменил в твоем отношении к материнству. И к отцу, – все же решаюсь сказать я.

– Да, – она ведет рукой, соглашаясь. Снова затягивается дымом, докрасна разжигая огонь в сигарете. – Сейчас я понимаю, что да. Я знаю, Таня. Знаю, что плохая мать. Увы, какая есть. Ты должна понять: материнство – не мое призвание. Я человек-скиталец, человек, принадлежащий всем, и в то же время никому. Так случилось, что в моей жизни интрижка с симпатичным студентом закончилась рождением ребенка. Когда-то я считала этот факт ошибкой. Когда-то, – она все же находит силы выдержать мой взгляд, бледнея в лице, – но не теперь. Андрей оказался честнее и смелее меня. Никогда бы не подумала, что он сможет справиться со всем один.

– Знаешь, – продолжает рассказ, после затянувшейся между нами паузы. – Он так смотрел на меня, когда мы встретились, как будто я составляла для него целый мир. Он любил меня, нас разделяло десять лет, и твой отец казался мне наивным мальчишкой. А потом вдруг этот мальчишка повзрослел.

И снова пауза, и я ничего не хочу говорить.

– Это было желание Андрея сохранить наш брак. Ради тебя, Таня. Ты уже взрослая и должна понимать. Возможно, сможешь понять меня, как женщину. Долгое отсутствие вдали от семьи, мужской коллектив… Да, моя вина в том, что я ошиблась, что не устояла. Но Андрей… Он так и не смог простить меня. Упрямый норовистый мальчишка. Мы перестали быть близки восемнадцать лет назад. По сути, наш брак давно распался. А ты… Я всегда была уверенна, что вам хорошо вдвоем. Спокойно без меня.

Это слишком – такое признание. Мне так плохо, что я едва могу дышать. Да, я думала, что преодолела обиду и научилась жить без нее, но… разве у меня был выбор? Все это время, пока я ждала ее домой, ждала ее звонка, весточки, хоть какого-нибудь внимания, она думала, что нам с отцом хорошо вдвоем. Обида не просто душит, она разрывает грудь, застилает слезами глаза, но я не хочу, чтобы мать видела момент моей слабости, и просто бегу. Бегу, как бежала в детстве, чувствуя ее равнодушие, к тому, с кем мне хорошо. Кто меня любил, любит и будет любить всегда.

Да, нам хорошо с отцом вдвоем! И больше никто не нужен!

Вот только у отца появилась Элечка.

И маленький Снусмумрик.

И я не помню, где оставила свой телефон…

– Стой, Коломбина! Ты куда?

Руки Рыжего ловят меня и прижимают к теплому боку парня. Он тоже курил, но запах его табака – легкий, смешанный с запахом туалетной воды, кажется мне сейчас милее чистого воздуха, и я затихаю в его руках, как пойманная в силки птица, растерявшись и не зная, что сказать.

– Пойдем выпьем, Тань. Немного. Со мной можно. Хорошо?

– Да.

– Вот и умница. Не сейчас, – а это моей матери. – Позже, если она захочет. – И снова мне, уводя в праздничную толчею зала. – Надо же! Ты у меня не просто Золушка сегодня, ты у меня ходячий сюрприз!.. Ну, успокойся, слышишь, уже все позади. А хочешь, я докажу тебе, что умею ходить на руках?

Нас встречают за столом тепло. Родители Бампера мило щебечут между собой, Баба Яга что-то нашептывает на ухо улыбающемуся французу, потерявшему где-то свою бабочку, шарф и даже парчовый саквояж… У мужчины подбит глаз, взъерошены волосы, а к носу приложен носовой платок, но в целом он выглядит неплохо, и я сажусь на свое место и жду, когда Рыжий нальет мне немного вина.

– А? – спрашиваю в ответ на его вопрос, поглядывая в сторону стола матери, не замечая, как его пальцы отбирают у меня бокал и промакивают салфеткой у тарелки небольшую светлую лужицу. – Извини, не расслышала, ты что-то сказал?

– Ты пролила на стол вино. Тебе так плохо?

– Нет, – вру, понимая, что должна взять себя в руки. Мать тоже вернулась за стол и, кажется, чувствует себя в кругу друзей вполне комфортно. Я отворачиваюсь, чтобы больше не смотреть на нее. Чтобы очень постараться не смотреть на нее. – Все хорошо, правда, – успокаиваю парня, – просто отвлеклась.

– Я хочу, чтобы ты улыбалась. Не могу видеть тебя такой.

– Прости, не получается. Но если я замечу на горизонте акулу-Светку, я постараюсь оскалить все тридцать два клыка, обещаю.

За столом мать и отец Рыжего, рядом – десятки любопытных глаз… Ему бы задуматься, но он, не смущаясь никого, придвигается ближе, переплетая наши пальцы. Играет ими на глазах у всех, не отпуская мой взгляд.

– Коломбина, но разве дело в Светке? – спрашивает, понизив голос.

– А в чем? – выдыхаю я, поймав его взгляд на своих губах.

– В нас. В тебе и во мне, неужели ты до сих пор не поняла?

Лицо Рыжего серьезно, рот плотно сжат… Я боюсь вздохнуть, так открыто он смотрит на меня.

– Никуда не уходи, слышишь! – просит вдруг, отпуская пальцы, и прежде чем я успеваю что-то ответить, стремительно встает из-за стола. – Никуда! – повторяет, коротко обернувшись, и я вижу, как широкая спина Бампера скрывается в кругу танцующих пар, чтобы показаться у самой сцены.

Конечно, Рыжему не нужны ступени. Подойдя к возвышению, он едва задевает край ладонью и легко вспрыгивает на подмосток. Уверенно расправляет плечи, подходя к музыкантам…

– Чтоб мне до ста лет дожить! Людочка, кажется, сейчас что-то будет! – удивленно, по-старчески весело восклицает бабуля, и Карловна с мужем тут же прерывают разговор. Смолкают на полуслове, оторвавшись друг от друга, как смолкает каждый человек в этом большом, красиво украшенном зале, потому что музыка вдруг затихает, а в руках у Рыжего оказывается микрофон.

Я тоже смотрю на него во все глаза, не зная, как расценить сказанное, понимая, что не смотреть на него невозможно. Обаяние у этого парня в крови, гибкая спортивная фигура в белой рубашке притягивает взгляд… Каким бы серьезным он ни ушел от меня, сейчас на его губах снова играет улыбка, делая его особенно привлекательным для женских глаз.