– Надо поговорить.

Он загораживает дорогу и смотрит тяжелым взглядом. Подходит ближе, сжимая ладонью мое предплечье.

– Уйди! – не выдерживаю я его прикосновения. – У нас контрольная. Другого времени не мог найти, чтобы поговорить?

– Не мог. Почему у тебя телефон отключен? Почему не отвечаешь на телефонные звонки? Я звонил тебе весь день и позапрошлый день тоже. Где ты была?

Не знаю, что там решил написать Рыжий, но прислал он сообщение очень вовремя, чтобы опровергнуть упрек Вовки.

– Работает, как видишь.

– Вчера не работал. Почему?

– Потому что снег еще не выпал, чтобы я тебе ответила, понял! Подожди своей очереди к Рождеству! Как раз под елочкой и нарисуется ответ!

Ничего себе! Разве это Вовка? Ты смотри, как кадык задергался. Взгляд по мне ползет цепко, отмечая каждую деталь.

– Я хотел отвезти тебя к родителям. Собрался при всех сказать, что мы вместе. Надоело все до смертной икоты! Предки со своим нытьем, дом, Наташка, ее мать с грибными пирогами… Как дурак торчал два дня возле общаги, а ты…

– А что я?

– А ты, смотрю, без меня не скучала. Ну и как, хорошо провела время? Я слышал возле кого ты крутишься, только не хотел верить. Думал, ты обижена на меня из-за Сомовой. Решила проучить. Даже простил тебя! А ты…

– Кажется, ты повторяешься, Серебрянский. Так что я? Ну, договаривай.

Мы оба краснеем от прозвучавших слов.

– Ты думаешь, что нужна ему? Своему мажору? Нужна такому, как Бампер?.. Я еще не забыл, с кем он тут зависал и как посмеялся над тобой на даче Алинки Черняевой. Он не для тебя, поняла! Поиграется и бросит! Посмотри на себя, посмотри, на кого ты похожа! Хоть бы шею прикрыла и губы закрасила, так распухли. Превратилась в какую-то засосанную дешевку!

Я не хочу знать, откуда Серебрянский узнал о нас с Бампером. Не хочу знать, что он обо мне думает и верить его словам. Видеть себя его глазами. Да, он был – этот чертов зимний вечер и смешные носки в стрекозах! Был Мишка, Вовка, была вина, сомнения и боль! Моя некрасивая история. Была ночь с Рыжим – нежная, искренняя, настоящая, – и память о ней еще свежа, чтобы я вот так запросто зачеркнула все старой обидой.

И было «прости», которому хотелось верить.

– Таня?

Поздно. Дело сделано, и на щеке Вовки алеет след от горячей пощечины.

– Бросит? Пусть! – Я смело смотрю парню в глаза. – Зато я была с ним сама собой! Такая как есть, понял!

Я обхожу Серебрянского и направляюсь к аудитории, уверенно стуча каблуками по старому паркету пустого коридора.

– Таня!

– Уйди, Вовка, – вырываюсь из цепких пальцев, пытающихся меня задержать, – иначе, ей-богу, расквашу тебе нос. Ты знаешь, что я это сделаю.

– Подожди!

– Нет! Никогда. Никогда больше не подходи ко мне!

Но Вовка снова становится на пути, упрямо сжимая губы.

– Он тебе нравится, да? В этом все дело? В дорогой тачке и шмотках? В клубе? Конечно, куда мне до него. По части горячих девочек я не такой спец.

– Что ты несешь? Совсем рехнулся?

– А то! Не думал, Крюкова, что ты окажешься такой же дурой, как все!

– Пусти!

Но Вовка сегодня удивляет упрямством и напором.

– Скажи, сколько надо подождать? Неделю? Две? Месяц?.. Сколько, пока ты перебесишься? Пока не накажешь меня? Я знаю, что Наташка была ошибкой, наша ссора была ошибкой, но ты сама виновата! Неужели так сложно было уступить?! Знай: я не собираюсь хранить верность, пока ты будешь трахаться с ним! У меня тоже есть гордость!

Нет, это не Вовка Серебрянский. Не тот тихий парень, которого я знала. Который так боялся расстроить родителей и так стеснялся при них поцеловать свою девушку. У меня внезапно глохнет голос и пропадает все желание выяснять, кто из нас прав, а кто виноват. Я говорю неожиданно тихо и равнодушно. Навсегда вычеркивая наше общее с ним прошлое из головы.

– Пошел ты!.. Взял и убил все хорошее, что между нами было. Ну и зачем, а, Серебрянский? Ведь перегорело все?

Он не отвечает, и я ухожу, так и не оглянувшись. Захожу в аудиторию, где уже минут двадцать как идут занятия, чтобы нарваться на грозный взгляд преподавателя, устремившийся на меня с кафедры, и вопрос, прозвучавший донельзя вовремя:

– Вот сейчас нам всем студентка Крюкова и напомнит, кто впервые в экономической теории ввел понятие «Воспроизводство» и что оно в себя включает. Татьяна, озвучьте вашу версию, пожалуйста!

Слава Богу, это азы макроэкономики, но все равно ответить получается не сразу.

– Француа Кенэ, к-кажется. Включает процессы производства и реализации. Их постоянное повторение.

– Отлично, – кивает мужчина, удерживая меня на пороге. Он спускается с кафедры и замирает у первого ряда парт, глядя на меня с неподдельным интересом. – И? – вскидывает густую бровь, закинув руки за спину, перекатываясь с носков на пятки и обратно. – Продолжайте, Крюкова, – великодушно разрешает. – С кем мы имеем дело? Основателем какой школы был Кенэ? Ученый, врач, экономист. Человек, приближенный к королевскому двору, личный лекарь мадам Помпадур, совершивший важные шаги в такой науке, как «Экономика». Одним из первых применивший комплекс методов для проведения макроэкономического анализа?

Вот за что мы все любим нашего Генриха Азаровича, так это за то, что на свои вопросы он большей частью отвечает сам.

– Французской. Экономической школы физиократов.

Фу-ух, это не сложно. Я заслужила вопросы своим опозданием и прогулом, и пусть руки все еще дрожат от разговора с Серебрянским, щеки горят, а дыхание сбито от ссоры и бега, кажется, профессор экономики решает великодушно избавить меня от личного гнева.

– Именно! – Он возвращается на кафедру и окидывает притихших студентов хмурым взглядом. – Из чего мы с вами, уделяя внимание истории экономического развития Европы, можем сделать соответствующие выводы: первая попытка описания макроэкономических закономерностей была предпринята еще в середине восемнадцатого века, во Франции, ученым Француа Кенэ. Запомните это имя, пожалуйста, мы к нему еще вернемся. А сейчас я бы хотел услышать от вас ответ на вопрос: какие именно вы знаете методы, возможно, комплекс методов, применяемых для макроэкономического исследования? Вика Григорьева! Пожалуйста, расскажите нам, что с вашей точки зрения характерно для данного рода наблюдений…

За спиной открывается дверь и входит Серебрянский. Я чувствую его взгляд, уткнувшийся между лопаток, сердитое сопящее дыхание шевелит затылок, и этого достаточно, чтобы я, наконец, сорвалась с места. Буркнув преподавателю: «Извините», бегу к крайнему ряду парт, сажусь за последнюю у окна, старательно делая вид, что не заметила, какими заинтересованными взглядами встретили меня одногруппники.

Странно. С чего бы к моей скромной персоне проснулся подобный интерес? Неужели и правда, все выдают губы? Я ведь на себя толком и взглянуть не успела. Надеюсь, все не так ужасно, как сказал Вовка, и в открытом вороте блузки, под упавшими на плечи волосами не очень заметны следы поцелуев Рыжего, усеявшие шею и ключицы. Я помню, как он припадал ко мне, но ведь отвечала тем же!

Господи, кого я обманываю! Если бы не мысли о ночи, с которыми проснулась, если бы не три минуты свободного времени, я бы наверняка сообразила надеть что-нибудь более закрытое, а теперь хоть голову прячь в песок как глупый страус.

Лилька Еременко все же успела на ленту первой и теперь подмигивает мне под самым носом у профессора, щуря наглые глазки. Тычет пальцем в сторону соседки по ряду, Алинки Черняевой, чье симпатичное личико сейчас растянуто в улыбке, большой палец правой руки оттопырено смотрит вверх, а глаза говорят о большом секрете, который она вовсе не обещает удержать за зубами, и я впервые замечаю в ее чертах сходство с братом.

Это все улыбка. У Бампера она отцовская. Рыжий неисправим, и когда телефон снова вздрагивает в вибро-режиме, словно нарочно выбрав момент полнейшей тишины в аудитории, я быстро отключаю его, спрятавшись от всевидящих глаз Генриха за широкой спиной Валерки Корнеева.

Вот черт! Что он как маленький! Знает ведь, что я на учебе!

Но прочитать так хочется!

– Татьяна! – возвращает меня с небес на землю недовольный голос преподавателя, прозвучавший, кажется, под самым потолком. – Не думайте, что я не видел в журнале посещаемости ваши «Н» – ки! Очень надеюсь, что к следующей ленте вы соберетесь, и напишите контрольную работу, как следует! У меня не так много свободного времени, чтобы уделять его каждому студенту!

Плодить хвосты к летней сессии никому не хочется, это верно, так что собираться приходится всей группе. Контрольная по профильному предмету – дело серьезное, и перемена пролетает незаметно, пока студенты шуршат учебниками, справочниками, конспектами, в надежде одолеть «Макроэкономику».

Я невольно вспоминаю о Вовке и поднимаю на парня глаза. Последнее время мне часто приходилось помогать ему, но сейчас к его плечу склонила светловолосую голову отличница Наташка Сомова, и я спешу отвернуться, не чувствуя абсолютно ничего по поводу их близости. Не чувствуя горячей обиды, разве что легкое сожаление о чем-то безвозвратно утраченном. О том, что было, но уже не вернется никогда.

Генрих Азарович как всегда точен и требователен. Задание для контрольной мне попалось сложное, и я стараюсь выложиться по полной, третий час кряду рассуждая в тетради на тему «Управление и регулирование социально-экономических процессов». Вяло высказываю свое тихое и субъективное мнение насчет «Теории Кейнса», затронув основные принципы анализа рыночных отношений. Усиленно грызу колпачок ручки, строя догадки, где же именно зарыта та самая точка равновесия в экономике между рынком и государством, чувствуя, что в моей цепочке ДНК появляется лишняя хромосома, когда слышу короткий стук в дверь.

Я как раз работаю с карандашом и линейкой над таблицей, когда знакомое имя, сорвавшееся с удивленных губ профессора, заставляет меня вскинуть голову.

– Виктор Артемьев?! Счастлив вас видеть, молодой человек, но будьте добры, озвучьте цель визита? Если вы не заметили, у моих студентов контрольная, и я сейчас тоже немного занят.

У Рыжего взлохмаченные волосы и темная щетина на лице. На парне джинсы и простая черная футболка, но улыбка настолько широкая и уверенная в себе, что кажется, смущает даже Генриха.

Он входит аудиторию и прикладывает руку к груди. Смотрит на мужчину по-доброму, почти ласково.

– Генрих Азарович, позарез нужно! Забыл своей девушке ключи передать. Всего-то секунда дела! Кто же виноват, что ваши студенты так увлеченно пишут контрольную, что выключают телефоны силой мысли, забыв об обеденном перерыве. Так вы не возражаете? Очень надо!

Возражает, еще как! Сердитый рот поджимается в щель под колючими усами. Но нет такой нерушимой стены, какую бы не пробило обаяние Бампера.

– Возражаю, но что это меняет? Мы знакомы не первый год, Артемьев, не думаю, что способен остановить вас. О вашей наглости, уважаемый, можно слагать стихи. – Ясно, что профессор почти сдался.

– Скорее писать байки, – тянет кривую улыбку Рыжий. – Однако вы правы, Генрих Азарович, это все равно не лечится.

Он отворачивается от кафедры и спокойно пересекает аудиторию, легко отыскав меня взглядом, словно в ней не сидит без малого тридцать человек, разом позабывших о секторах экономики и валовом продукте. Поравнявшись с сестрой, треплет довольную Алинку по макушке, подходит ко мне, наклоняется и быстро целует в висок, не замечая, как широко открыты от удивления мои глаза и рот.

– Танька, я сейчас должен уехать. В конверте ключи и адрес, приеду к вечеру. Что-нибудь куплю на ужин, не хочу никуда идти. И… только попробуй не быть на месте! Слышишь! Найду и покусаю. Ты знаешь, где и как. И я не шучу!

И снова легкий поцелуй, на этот раз в нос.

Не шутит? Он не шутит?! А чем тогда занимается?

Сумасшедший! Он что, и правда, вот так запросто взял и прервал итоговую контрольную? У самого Генриха?!

– Скучаю по тебе.

И все. Всего минута, и Рыжего след простыл, а я так и продолжаю пялиться в закрытую дверь. Сижу еще час над таблицей, чувствуя, как у меня от любопытных глаз согруппников алеют уши, все еще не веря в поступок Рыжего. Не веря, что он при всех поцеловал меня. И только к концу ленты, когда профессор просит сдать тетради, а студенты гремят стульями, выползая из-за парт, понимаю, что так и не задалась главным вопросом: «Что он сказал про ужин? Какие еще ключи?»

Алинка Черняева крутится у стола, и я не выдерживаю:

– Алин, перестань так на меня смотреть.

– Как? – улыбается девушка.

– Как будто ты видишь меня впервые, или у меня на голове расцвела чудо-яблоня.

– Не могу, Тань, – она подходит ближе и садится на парту. Накручивает на палец длинный темно-русый локон, чуть склонив голову. – Потому что так и есть.

– Что? – я складываю в сумку учебные принадлежности, вскидывая на девушку удивленный взгляд. – Вот прямо расцвела? Серьезно?