Мы слышали, двор затих. Хорошее настроение у королевы теперь бывало редко. Чаще всего она оставалась в своих покоях. Когда ей приносили дурные новости, королева взяла в привычку топать ногой и хвататься за шпагу, которой сотрясала воздух в гневе. Шпага возле ее кресла появилась именно после неудавшегося мятежа Роберта. Так как он собирался захватить королеву и заставить действовать по его разумению, шпага должна была как-то защитить Ее Величество или уж, по крайней мере, придать ей уверенности. Опасность миновала, а шпага осталась стоять у кресла.

– Я заверил королеву, что не собираюсь покидать свой замок в Ирландии, – уезжая, сказал сэр Портман. – В других местах будет только хуже. Некоторые уехали, но я так не поступлю. Я буду есть кроликов и вылавливать рыбу, но не оставлю завоеванные кровью земли.

Некому было приносить королеве деньги в казну. Пора храбрых мореплавателей миновала. Жизнь словно застыла. Лондон замер без привычных фейерверков, праздников, спектаклей. Казнь Роберта по-прежнему обсуждалась тут и там. Открыто высказываться при дворе не решались. Но люди осуждали приговор королевы, словно забыв, кто к нему ее подталкивал. В то же время ходили слухи, что и парламент, и Тайный Совет все больше отдалялись от Ее Величества, постоянно выражая несогласие с решениями королевы. Враги Роберта стремились к власти. Их прежняя цель – устранить своих соперников – была достигнута. Им этого показалось мало. Ведь пока королева не собиралась умирать, они не имели возможности действовать по собственному усмотрению.

Мама Елизавету не жалела. Раньше она пыталась понять королеву и иногда оправдывала ее поступки. Теперь мамины слова стали куда жестче:

– Ничего хорошего не ждет впереди Ее Величество, – кривя рот, выговаривала мне мама, скорее разговаривая с невидимым собеседником, чем со мной. – Все вокруг ждут ее смерти. Заждались! Робин мог стать новым королем. Его великодушие не позволило бы поступить с королевой неблагородно. А те, кто окружают королеву после его казни, не будут тихо сидеть в стороне. Поверь, Пенелопа, ее отравят, как отравили многих. Как травят неугодных во Франции. Если королева не умрет сама, Сесил точно сделает все, что в его силах, но уберет ее с дороги.

Мамины слова пугали и заставляли задуматься. Королева осталась в полном одиночестве. Средства, которые она тратила на войну в Ирландии, не позволяли ей вести тот образ жизни, к которому она привыкла. Отчасти я оказалась в похожем положении. Муж не давал мне развода. Я жила в доме Чарльза на правах любовницы. Наши с ним дети оставались незаконнорожденными. Меня не принимали при дворе. Знакомые порой не здоровались, увидев на улице.

Маме оставшегося после смерти Роберта и Кристофера наследства едва хватало на весьма скромное существование. Долги графа Лейстера ей так и не простили. При жизни Кристофера они боролись вместе. Сейчас приходилось справляться в одиночку. Мне было чуть легче благодаря поддержке Чарльза. Я очень надеялась наконец его увидеть.

– Молись, Пенелопа, молись, – повторяла мама. – Нам с тобой осталось лишь грехи замаливать. Видимо, велики они в глазах Господа, раз нам ниспосланы такие страдания…

* * *

Казна опустела. В октябре королеве пришлось созвать заседание парламента. Процессия из дворца к месту заседания выглядела мрачной и даже зловещей. Обычно народ от души приветствовал королеву. Она привыкла к восторженным возгласам толпы, которые раньше всегда радовали ее слух. Но люди не простили королеве смерти Роберта. Они отказывались видеть в своем герое предателя и мятежника.

– Смотри, какая тишина, – мы с Дороти вышли посмотреть, как мимо проезжает Ее Величество. – Флаги не реют, не слышно смеха и радостных криков.

В парламенте обсуждали расходы королевы на войну в Ирландии, которые превзошли все мыслимые величины. Дополнительные деньги выделили в сумме, невиданной доселе. Таким образом приведя королеву в благодушное настроение, парламент рискнул вновь поднять тему монополий, которая являлась вечным камнем преткновения и которую пытался обсуждать предыдущий парламент, но без всякого толку.

Предоставление монополий на торговлю определенными товарами всегда являлось привилегией королевы. Так она одаривала своих фаворитов или, наоборот, как Роберта, наказывала, лишая выданной ранее лицензии. Парламент хотел лишить королеву абсолютной власти в этом вопросе, так как это порождало злобу, зависть и несправедливость. Ее Величество поступила мудро: она пообещала по собственной воле отозвать те лицензии, которые вызывали наибольшее возмущение у лордов.

Эта уступка, совершенно не решавшая проблемы, без сомнения, произвела впечатление на ее преданных подданных. Граф Нортумберленд, муж Дороти, присутствовал на том знаменитом заседании.

– О, как только ни хвалили королеву! – пересказывал он нам события. – Один представитель палаты назвал это «благой вестью». И остальные произносили фразы, не менее возвышенные и не совсем соответствовавшие случаю. Несколько человек направились к королеве выразить признательность парламента. Они простояли некоторое время у ее ног на коленях, в то время как один из них распространялся о непревзойденном такте, доброте и великодушии, которые она проявила.

Королева отвечала в том же духе. Она поблагодарила парламент за указание на совершенные ею ошибки, которые в ином случае ускользнули бы от ее внимания. Речь королевы оказалась прощальной: это заседание парламента стало последним, на котором она присутствовала. Попробую передать ее слова:

– Уверяю вас, нет правителя, который любил бы своих подданных сильнее и чья любовь могла бы превзойти нашу. Нет таких драгоценностей, сколько бы они ни стоили, которые я бы ценила больше, чем вашу любовь. И я действительно ценю ее больше любых драгоценностей и богатств, потому что они имеют цену, а любовь и благодарность я считаю бесценными. И хотя Господь меня вознес так высоко, я считаю гордостью моей короны то, что я правила с вашей любовью. И потому своим долгом я считаю довольство подданных. Я не желаю жить дольше, чем мой народ благоденствует, и это мое единственное желание. Я тот человек, которого прислал Господь, чтобы уберечь вас от бесчестья, тирании и угнетения, отчасти с вашей же помощью, которую мы принимаем, потому что она показывает вашу любовь и верность вашему правителю. О себе могу сказать, я никогда не была жадной, тратящей деньги зря. Я никогда не желала иметь богатства всего мира. Я не могу выразить благодарность, которую испытывает мое сердце, но не может выразить язык. Вы благодарите меня, но у меня есть больше причин благодарить вас. Если бы вы не предупредили меня о несправедливости, я бы могла совершить ошибку просто от неведения. Никогда не будет королевы на моем месте, более преданной своей стране, чем я, заботящейся о своих подданных, и которая готова была бы отдать жизнь за ваше благо. У меня нет желания править и жить дольше, чем моя жизнь и правление смогут быть вам во благо. И хотя на этом троне были и, может быть, будут правители, более могущественные и мудрые, чем я, но никогда не было и не будет того, кто любил бы и заботился о вас сильнее.

Перечитывая эту последнюю речь Ее Величества к парламенту, я плакала. Вот чего не хватило Роберту в его последний час – любви и снисходительности Елизаветы! Почему она сказала такие слова членам парламента и не смогла сказать самой себе перед его смертью? Мучения мои не прекращались. День ото дня я вспоминала прошлое, порой обвиняя себя в бездействии.

– Мы ничего не могли поделать, – твердила Дороти, стараясь меня успокоить и успокоиться сама. – К кому мы ни шли, везде слышали отказ. Нельзя корить себя так долго. Роберту уже не помочь. Надо помочь его детям, маме. О нем мы будем лишь вспоминать, не позволяя памяти лишить нас последнего, что связывает с Робертом.

«О, – думала я, – если бы со мной рядом был Чарльз! Он бы расставил все по местам. Он бы объяснил мне, как жить дальше. Но Чарльз и сам далеко, в опасности, которая поджидает его везде, куда ни посмотри. Ирландия спасает Чарльза от гнева королевы, но не спасает от смерти».

Хотя казалось, Ее Величество забыла или сделала вид, что забыла об остальных друзьях Роберта. О тех, кто волею Божьей избежал наказания.

– Без Роберта его друзья и сторонники – никто. Поэтому их не станут наказывать, – мнение мужа Дороти скорее всего было верным…

* * *

Прямо на Рождество в Ирландии случилось грандиозное сражение, которое Чарльз со своими солдатами выиграл. Но праздники прошли без него, а новости пришли в Англию гораздо позднее. Поэтому получилось так, что мы с мамой так и остались одни с детьми оплакивать Роберта и невесело размышлять о будущем.

Странная жалость, которую я испытывала к королеве, не уменьшилась. Я понимала, как разрывается ее сердце, а слухи, доходившие до наших ушей, только подтверждали правильность моих домыслов. Мама не разделяла испытываемых мной чувств. Ее обида на Елизавету стала гораздо сильнее. Одно дело – когда Летицию из-за свадьбы с графом Лейстером удалили со двора. Другое – когда казнят любимого сына.

– Она была вынуждена так сделать, – размышляла я. – Враги Роберта заставили ее. Королева тоже страдает, даже больше, чем мы. Рассказывали, когда приехал ко двору французский посол, она жаловалась на грусть, которой теперь овеяна ее жизнь. Глаза королевы наполнились слезами, когда она упомянула Роберта. Королева вздохнула и сказала, что понимает его амбиции и импульсивность характера. В последние два года она уговаривала Роберта удовлетвориться своим положением при дворе и прекратить относиться к ней с презрением, которое он начал тогда выказывать. А хуже всего, посягать на ее власть, иначе королева вынуждена наказывать его по законам Англии, а не по ее собственным законам, которые он находил мягкими и не оставлявшими места для страха. Но этому совету, данному от всей души, Роберт не последовал, мама!

– Он был загнан в угол, мой мальчик, – мама покачала головой. – Хорошо – давать советы или жаловаться французским послам после того, как дело сделано. Она страдает! Елизавета пошла в отца: казнить своих фаворитов, приближенных – обычное у Тюдоров дело. Вроде и дед королевы не брезговал такими методами. Несмотря на печаль и тоску, наверняка развлекается сейчас вместе со своими подданными.

– Наверное. Но говорят, развлечения королеву уже не радуют. Прошлое овладевает настроением и не дает отдаться веселью. Ее здоровье показывает признаки немощности. Королева совсем мало ест и постоянно жалуется на плохой вкус тех блюд, что ей подают. Многие при дворе ждут смерти королевы, которая избавила бы ее от боли и грусти.

– А я всегда говорила: жизнь вблизи природы, вдали от города с его пороками, куда полезнее для здоровья, – перебила мама. – Посмотри на меня. Я, конечно, печалюсь из-за смерти Робина, но никто не скажет, что я немощна, не могу воспитывать внуков, которые остались со мной.

Однако не все с нетерпением ждали смерти Ее Величества. Некоторые искренне любили королеву, негодуя на ее врагов. Однажды мы встретились с сэром Джоном Харрингтоном, заехавшим к маме поздравить с Рождеством.

– О, если бы вы знали, с каким сожалением смотрю я на свою крестную! Королева столько сделала для нашей семьи: для мамы, служившей ей фрейлиной, для отца, чье состояние увеличилось благодаря Ее Величеству. И для меня, ее крестного сына! Она следила за моим образованием, любила слушать мои стихи, которые я слагал во многом благодаря ее постоянной поддержке и похвальбе. Я не так часто теперь вижу королеву. Но при каждой встрече я вижу ее глаза, наполненные слезами.

– Она вспоминает Робина? – не удержалась от вопроса мама.

– Да, постоянно. Королева спросила меня при последней встрече, видел ли я лично графа Тирона. Я ответил, видел. И тут Ее Величество вспомнила, с кем я находился тогда в Ирландии. «О, ты ведь был один из них!» Она взяла свою позолоченную чашу, которую в последнее время постоянно подносит к губам, напиться. Но душу и сердце не наполнишь. Они опустели, и им нужно нечто большее, чем золотая чаша. Вечером того же дня королева снова приняла меня. Я старался развеселить ее. И я доволен, что мое чувство юмора позволило ей отвлечься от печальных мыслей и от дел, которые ее тревожили. Она спросила моего совета по поводу происходившего в Ирландии, и я с готовностью ответил ей. В конце я прочел королеве несколько новых стихотворений, которые написал в ее честь. И она сказала, что счастлива, ведь я не растерял своего таланта…

Сэр Джон уехал, еще раз посетовав напоследок о несправедливой судьбе Роберта. Он советовал мне писать королеве. Но я боялась следовать этому совету. Навредить Чарльзу, напомнив о себе, было слишком просто. Просить развод я не осмеливалась. А Рич словно бы забыл обо мне и детях. Он не навещал нас, стараясь полностью отгородиться от нашей семьи, запятнавшей себя изменой Роберта.

– Вот уж кто вызывает у меня презрение! – негодовала я. – Рич! Когда Роберт был фаворитом королевы, он делал вид, что не замечает моей связи с Чарльзом, и всячески поддерживал Роберта. Сейчас все переменилось. Даже наши дети отвергнуты им.