Розалин Майлз - Королева

Я ощутила прикосновение его пальцев к своим и поднесла их к его губам. Его мимолетное лобзание было теплым, словно мартовское утро.

— Ответил, что глаза у вас и серые, и голубые, и черные временами и даже одновременно, ибо вы королева и можете все, и что вы — целая Вселенная!

И вот они потянулись, мои ухажеры, в надежде заполучить целую Вселенную. Поначалу я веселилась.

— Подай мне хлеба, Кэт, и кусок ветчины, чтобы переварить все эти предложения!

Так почти каждое утро за свежими депешами я дразнила смеющуюся, хмурящуюся Кэт, которая грезила о моей большой любви, и Парри, которая размышляла теперь в терминах придворного бракосочетания и мечтала для меня о лучшей партии в приходе — что теперь означало весь мир.

— Столько мужчин и такой маленький выбор — кого вы мне присоветуете? — Я перебирала потенциальных женихов, как девушка на ярмарке — разложенный товар. — Номер первый — король Испанский.

Бывший зять, побывавший в употреблении как муж и теперь изрядно поистасканный, однако за ним числится одна заслуга: он первый сделал мне предложение, еще при живой жене. Можно сказать, почти двоеженец, зато он писал чудесные любовные письма — или кто-то писал за него…

Номер второй — король Шведский.

Эрик Только Позови, он сватался ко мне еще при Эдуарде. Теперь он слал духи и гранаты, ковры и горностаев, а под конец и свата — своего доброго братца, герцога Финляндского…

Говорите, надо назвать преемника? Что ж, тот же герцог Финляндский, вчерашний сват, очевидный наследник и официальный преемник, вернувшись из Англии, с помощью яда отнял у брата сперва трон, затем зрение и, наконец, жизнь…

А наследник Филиппа, юный Карлос, как он покушался на отцовскую жизнь, покуда Филипп сам не отправил его к праотцам, помните?

Я не буду назначать преемников!

— Вы слышали, дамы? Еще хлеба, Кэт, и ломтик вот этого сыра… Номера третий, четвертый, пятый — император Священной Римской Империи и два его сына, оптом…

— Кого ваша милость предпочитает? — В отличие от Кэт, Парри принимала все за чистую монету. — Самого Римского императора или кого-нибудь из эрцгерцогов?

— Парри, скажи, — без тени иронии в голосе, — поддержит ли меня Англия? После мужа сестрицы получить еще одного плюгавого, уродливого, кривоногого, косомордого паписта-Габсбурга в качестве английского короля-супруга?

— Мадам, мадам!

— О нет, миледи, фи, не надо так говорить!

— Теперь номер пятый, герцог Саксонский…

Из всех венценосцев мира проще было перечислить тех, кто не попал в этот список!

Нашлись и доморощенные женихи, почувствовавшие возможность и поспешившие ею воспользоваться. О первом таком претенденте я узнала однажды во время аудиенции, когда граф Арундел вошел в зеленой мантии из тафты и желтых чулках[2], сияющий, как Нарцисс.

— Не сомневайтесь, госпожа, он влюблен! — хихикнула Мария Сидни, сестра Робина, которую я взяла фрейлиной по его рекомендации.

Я вытянула шею, разглядывая его.

— Влюблен, Сидни? В кого же, скажите на милость?

Но едва старый козел приблизился к трону с коровьей улыбкой, бычьей грацией и ослиной почтительностью, меня замутило — я угадала ответ.

— Ваше Светлейшее Величество?

— Рада вас видеть, милорд Арундел.

Рада видеть?

Рада видеть, как сырой день святого Свизина: пятидесятилетний, папист до кончиков ногтей, лысый, пучеглазый, колченогий, с одышкой, трусливый и безмозглый, как видно из его разглагольствований в совете!

Полная противоположность другому… другому, которого я… довольно! Хватит!

— Мадам, отнеситесь к нему благосклонно! — Это вмешалась миловидная и стройная Екатерина Кэри. — Ведь он потратил на нас и горничных около шести сотен фунтов…

— Чтобы мы нашептывали Вашему Величеству его имя, внушали приятные пустяки о нем, когда вы спите! — давясь от смеха, закончила Филадельфия, сестра Екатерины.

— Что он вам дал? — зашипела я. — Любые подарки по праву принадлежат мне! — И заставила их отдать все — и деньги, и драгоценности — больше чем на две тысячи крон! — золотой, инкрустированный перламутром аграф, розу из рубинов, агатовое ожерелье и десяток прелестных колечек. Вещицы мне очень понравились в отличие от их дарителя. — При всем его богатстве и связях, Кэт, — шепнула я Екатерине Кэри, пока граф расхаживал по залу, — он уж, наверно, лет сто не пробуждал трепета в девичьем сердце!

Нет таких денег, за которые бы я согласилась взять в мужья римского католика, пусть даже затаившегося на время!

Однако на меня поглядывали и другие; моя зоркая защитница Кэт примечала их всех. Примечала? Да она читала будущее, как римская Сивилла.

— Посол вашего покойного брата во Франции шлет свои поклоны, — беспечно заметила она как-то утром. (Девушки готовили меня к парадному выходу и уже застегивали манжеты.) — Он прибыл вчера поздно вечером и умоляет принять его как можно скорее.

Вернулся из Франции.

— По-прежнему добрый протестант, — бросила Кэт как бы невзначай, прибирая мои книги, — приятный человек, отлично воспитанный, неизменно верный вашей семье.

«Если уж говорить о женихах, — читалось между строк ее реплики, — то на этого стоит взглянуть серьезно».

Я затаила дыхание.

— Пусть войдет.

Кэт кивнула одному из кавалеров свиты:

— Попросите сэра Вильяма Пикеринга.

— Сэр Вильям Пикеринг к услугам Вашего Величества!

Пикеринг! Паж моего отца, придворный моего брата, он сохранил верность Марии, когда другие переметнулись к Джейн, однако позже ужаснулся ее жестокости и примкнул к мятежу своего друга Уайета. Но прежде всего он был ближайшим другом того, кто был мне тогда ближе всех — моего незабвенного лорда Серрея.

Помнит ли он тот вечер на Темзе, когда я в последний раз видела моего лорда?..

— Искренно рада вас приветствовать, сэр… мы пообедаем вместе и поговорим о… о многом…

— Ваше Величество слишком добры…

— Нет, нет, Пикеринг, встаньте, будьте как дома…

Я могла бы полюбить Пикеринга только за это, за ту десятилетней давности любовь. Его приход разбередил старую рану, разбудил в сердце былую боль и даже желание, чтобы он эту боль утолил.

И он был высок, и красив той красотой, которую я всегда предпочитала, — светлолицый, поджарый, ладный, пусть и не первой молодости.

И моему парламенту он нравился, нравилась мысль об английском принце. И еще больше нравилась мысль о моем сыне с такими же длинными руками и ногами, с такими же русыми волосами, с тем же хладнокровным, беспечным, величавым обликом.

Но орлица вьет гнездо с орлом, львица находит пару в своей стае. Я, принцесса по крови, могу сочетаться лишь с принцем, мне не пристало ложиться с простым смертным.

И к тому же…

О, Господи, к тому же…

Тсс, послушайте…

Посещение Пикеринга странным образом вывело меня из равновесия. Я вновь и вновь прокручивала в мозгу всю головоломку. Разумеется, я должна выйти замуж. И, разумеется, где-то в мире есть человек, которого я смогу полюбить.

Однако часто ли в королевских семьях женятся по любви? Сколько себя помню, всегда считала, что в праве выбора мне отказано. При всех своих богатствах, титулах и привилегиях я была менее свободна, чем беднейшая молочница с подойником в руках. Ведь я должна выбирать не для себя — для Англии!

Но ведь и в династических браках случается любовь, разве не так? Сестра Мария любила Филиппа, любила до самозабвения. А он ее — нет.

— Бывают ли счастливыми королевские браки? — со слезами вопрошала я Кэт. — Есть ли у королей и королев надежда на любовь?

Она бросила уборку и удивленно вытаращилась на меня:

— А как же, миледи! Ваш отец влюбился двенадцати лет от роду, хотя свадьбы ему пришлось дожидаться еще шесть!

По приказу отца, после смерти старшего брата и отцовского решения помолвить младшего с бывшей невесткой, у Вестминстерского алтаря, перед толпой епископов и архиепископов в синем и белом, в золоте и пурпуре, принося клятву жениться на незнакомой испанке, ставшей женщиной в то время, когда он еще оставался ребенком?

Члены парламента были в восторге. Они любили Екатерину за ее приданое, за то, как долго она, словно бедная терпеливая Гризельда, сносила все тяготы ради желанного мужа.

Но больше всех любил ее сам Генрих. И она любила его — любила редкой и сильной любовью, тем более странной, что их обвенчали только что не насильно.

«Воистину, — писал ее отцу чрезвычайно довольный испанский посол, — браки заключаются на небесах».

К свадьбе Генрих украсил весь летний Лондон их общей эмблемой — переплетенными розой и гранатом, и все фонтаны в Сити били сладким, золотистым испанским вином.

Как-то вечером они ужинали в Вестминстерском дворце, и вдруг Генрих исчез. Через несколько секунд грянули трубы, слуги отдернули занавес, и взорам гостей предстала беседка, из которой открывался вид на роскошный цветник.

В саду стояли шестеро господ в алых камзолах, у самого высокого из шестерых, у Генриха, на груди сиял девиз, выложенный пластинками из чистого золота: «Мое сердце не лжет».

«Если я изменю, — пел он, — значит, верности нет на земле». Потом он положил к Екатерининым ногам золоченое сердце, и вместе, рука об руку, они открыли бал.

Любила? Конечно, любила. Какая бы женщина не полюбила?

Но кого мне с той же силой полюбить теперь, когда пришло мое время?

Хочу ли я выйти замуж?

Могу ли?

Могу ли выйти замуж, если я влюблена — в жизнь, в Англию, в мою корону, в себя самое?

Дни удлинились, зима растаяла и утекла ручьями, огонь в очаге поутих, а я все раздумывала. Уж если говорить о браке, я предпочла бы роль мужа, не жены! Я прекрасно видела на примерах Марии и Екатерины, что значит быть женой, покоряться мужу, его воле. В браке мужчина приобретает, женщина теряет. И еще кое-что я узнала о браке от моего покойного лорда, барона Тома: в любви женщина проигрывает, потому что мы всегда любим, мы не выбираем, выбирает мужчина! Так должна ли я выходить замуж? Да еще без любви?

Чтобы брак был по всем правилам — должна; королева не может руководствоваться только своим сердцем, как простая телятница. «Но женщина, которая отдается мужу без любви, — протестовала моя плоть, — торгует собой, как последняя уличная девка!»

Однако если женщина испытывает этот трепет, этот жар в чреслах, мужчины считают ее шлюхой! А дочери Анны Болейн следовало бы помнить, что ожидает шлюху…

Так за кого я могу выйти замуж, не согрешив против порядочности?

Ни за кого!

«Ты повенчалась с Англией, — кричала моя душа, — и каждодневно печешься о ней, как верная жена!» Я в сердцах повернула на пальце золотое коронационное кольцо. На эту стезю направил меня Сесил в день моего восшествия на престол. А забот было не счесть. Государство, которому я отдалась, гнило, как дуб, от сердцевины к краям. И сердцевиной этой были деньги.

Безденежье — проклятие королей!

Безденежье и войны!

И долги! Мария оставила долги по всей Европе, и под убийственные, безумные проценты: деньги, деньги, деньги…

День и ночь мы говорили о деньгах, Сесил и я. Потом Сесил нашел нужного человека: Томаса Грешема, европейского финансиста, но англичанина до мозга костей; каждое его слово было серебро, каждое дело — золото. Спокойная компетентность Сесила успокаивала мой смятенный дух — да нет, он сам был моим духом, моим добрым духом, я так и говорила: «Что бы я делала без вашего незримого руководства, без вашего невидимого присутствия, сэр Дух?»

Через несколько дней Грешем представил свой первый доклад. «Ваше Величество, вам надо восстановить национальную валюту! Она в полном небрежении, и само имя Англии чернится каждой сомнительной монетой. Если вы хотите вернуть доверие к нашей стране, здесь и за границей, это — единственный путь».

«Чтобы избежать войн, — сказал Сесил, — надо обороняться».

А для этого надо покупать оружие и людей.

А на это нужны деньги…

Деньги…

И Ваше Величество должны выйти замуж…

Замуж…

Выйти замуж ради денег?

Но у кого они есть?

Праздник Урожая прошел в слезах от рассвета и до заката; в Виндзоре я мучилась теми же невеселыми мыслями, что преследовали меня в Вестминстере и Уайт-холле. Как я ненавидела эти сырые августовские дни, когда нельзя ни гулять, ни ездить верхом — остается только сидеть взаперти. Даже жаркий, не по сезону, огонь в очаге не согревал дворец: в комнате пахло сыростью, как в склепе.

Замужество и деньги, Франция и Шотландия, деньги и замужество…