— Просто невероятное общество любителей коз, — заметила я.

— Совершенно верно. Но мои друзья интересуются всем. И находят время для тех занятий, которые их больше всего интересуют. Именно поэтому они мне нравятся. А козы — первоочередное дело для всех нас.

— Они практически королевской крови, — усмехнулась я, наблюдая, как козы зарываются мордашками в сено. Это были красивые животные: лоснящиеся, нежно окрашенные, с приятными умными мордами.

— Тоггенбургеры, — объяснил Том. — И в некотором роде действительно королевской крови. Самая старая порода, какая у нас есть. И дает намного больше молока, чем остальные. Эти барышни все вместе могут дать двенадцать тысяч фунтов молока в год, если захотят. Сейчас у меня дойная только Афродита, потому что другие недавно были спарены и не будут давать молока почти до весны, когда у них появятся козлята. Но одна Дита снабдит молоком и сыром меня и Мисси в течение всей зимы.

— Они все девочки? — подала голос Хилари. — А где же мальчики?

— Я их не держу в таком количестве, как девочек, — кратко ответил Том.

Я бросила на него взгляд. Том поймал его и указал на отдельное стойло в конце сарая, куда не достигал свет из люка. В голубой тени я увидела очертания массивной головы, просунувшейся между прутьями и спокойно жующей сено. Темные уши были направлены вперед, а великолепная борода волочилась по зерну.

— Вирбиус — „главный музыкант" года, — представил его Том. — Десятимесячный козел, один из лучших, каких я когда-либо видел. Обычно я держу двух, одного для поддержки, но когда появился старина Вирбиус, я понял, что явился еще один король, и поэтому оставил только его. Первый день рождения Вирбиуса еще не наступил, а у этого молодца уже все девочки, кроме одной, в интересном положении. Когда придет время окота, мы узнаем, что он на самом деле собой представляет.

— И он тоже умрет? — внезапно спросила Хилари.

— Вероятнее всего, нет. Он проживет долго. — Голос Тома звучал ровно.

Девочка не продолжала расспросы. Мы пошли обратно в дом; его окна светили, как маяк в сгущающихся сумерках. Маленькая козочка топала вслед за Хилари. Эрл поковылял в сторону в поисках Рэкуэл, ужина и сна.

— Оставайтесь на ужин, — предложил Том, — у меня есть овощной суп, кукурузный хлеб и пирог с хурмой, который прислала дочь Скретча. Она собрала плоды со старого дерева в верховьях Козьего ручья, которому больше ста пятидесяти лет. Очень немногие люди в мире ели пирог с хурмой. Я дам вам что-нибудь выпить, пока готовлю, Хилари может поспать, если хочет, — Том заметил смежающиеся ресницы девочки.

— Но нам уже пора возвращаться, — начала было я.

— Мама, пожалуйста, — настойчиво попросила Хил. — Я хочу видеть, как спит Мисси под меховым покрывалом.

— Да, пожалуйста, — подхватил Том. — Я хочу кое-что показать вам. После восхода луны. Я не задержу вас допоздна.

— Мы будем опять танцевать? — сонно спросила Хилари.

— Лучше. Мы будем маршировать.

— Мама…

Внезапно мой мятущийся дух почувствовал облегчение и сердце успокоилось. Я поняла, что должна ощущать моя дочка: простую, задерживающую дыхание радость от ожидания чудесного, того, что может произойти здесь, в этом владении волшебника.

— Ну хорошо, конечно, — согласилась я. — Вначале пирог с хурмой, а затем мы маршируем.

Мы уложили Хилари и козочку в мягкую постель, натянули на них развращающе красивое покрывало, понаблюдали, как козленок и ребенок покрутились и свернулись, засыпая, и пошли обратно в гостиную.

Том натянул через голову синий велюровый свитер с круглым воротом, убрал черные волосы с глаз и поставил запись оркестра под управлением Солти, исполняющего Бетховена. Зазвучала чистая и могучая музыка. Хозяин домина разжег огонь и принес мне шотландское виски, которое я попросила, а себе сделал сухой мартини со льдом.

Том дирижировал музыкой Бетховена, двигаясь вокруг большой кухонной плиты, помешивая и пробуя, разговаривая сам с собой. Или со мной? Я не знала, с кем именно.

— Эстрагон? Я думаю — да. И может быть, капельку лимонного и базиликового сока, и еще хорошую порцию шерри… Так, да-да-да-да!.. Господи, это прекрасно, это просто прекрасно! Представляете? Иметь все это в голове!

— Вы со мной разговариваете? — лениво спросила я, располагаясь перед камином, где Том поставил для меня одно из своих замасленных старых больших кресел, набрасывая на плечи мягкий, пахнущий вереском старый плащ, чтобы спрятаться от ночного холода.

— Да, с вами или с тем, кто будет слушать, или ни с кем. Это одна из привилегий одиночества — разговор с самим собой. Ужасно недооцененный метод терапии и верная преграда скуке. Никогда не знаешь, кто ответит… Ну вот. Это почти готово. Хотите разбудить Хилари или пусть спит?

— Пусть спит. Она не будет голодной, когда проснется. Этого никогда не бывает. Я дам ей что-нибудь по приезде домой, если она захочет. Последнее время на ужин она ест хлопья и молоко.

— А вы хорошая мать, не так ли, Диана? — произнес Том серьезно. — Может быть, вы трясетесь над Хил немного больше, чем надо, но вы действительно любите своего ребенка.

— Конечно, — сказала я с удивлением. — Разве не все матери таковы? Нет, конечно, было бы глупо так говорить, не все, разумеется. Но… да, я действительно люблю ее. Намного, намного больше, чем кого-либо на свете.

— Тогда вы рискуете оказаться с разбитым сердцем, — заявил он. Я посмотрела на Тома, желая понять, шутит ли он. Но Том не шутил. Его голубые глаза казались очень темными.

— Тогда так же рискует и всякий другой родитель, любящий свое дитя. Что вы такое говорите? Что, мне нужно стараться меньше ее любить?!

— Нет. Но у вас должно быть что-то еще, что бы вы любили так же или почти так же.

— Не могу представить себе, что смогла бы полюбить кого-то с такой же силой, как люблю Хилари, — натянуто произнесла я. Том приближался близко к слишком щекотливой теме.

— Я не сказал „кто-то", я сказал „что-то".

— Тогда что вы любите так же сильно, как своих мальчиков? Музыку, преподавание, что?

— Леса, — просто ответил Том. — Я люблю леса.

— Так сильно?

— Да.

Мы притихли и ели овощной суп, пирог с хурмой и пили резкое сухое вино. И суп, и пирог были на редкость вкусными — Том не обманул, я съела по две порции. К тому времени, как он сварил кофе в старом плюющемся аппарате и подал его мне у камина, наступила полная темнота, а ручей и лес начали бледнеть от света восходящей луны. Я повернула голову, чтобы посмотреть на ее след, тянущийся поперек черной воды Козьего ручья. Свет был столь же диким и волшебным, как и в ту, предыдущую ночь. Я подумала, что жить каждую ночь в ожидании этого магического света — ценность, просто недоступная воображению.

Когда Солти и Девятая симфония подошли к сокрушительному финалу, Том потянулся и встал.

— Готовы маршировать?

— Вы это серьезно говорили?

Время приближалось к девяти часам. Если мы сейчас выедем, то будет уже десять, прежде чем я вымою и уложу Хилари, а завтра нам обеим рано вставать. Шутки в ночных лесах показались мне внезапно не такими уж волшебными.

— Да, я серьезно, — заявил Том. — Это недалеко, а света луны достаточно, чтобы было безопасно. Я действительно хочу, чтобы вы увидели кое-что. Такое случается только осенью, после наступления темноты и, может быть, раз или два в чьей-нибудь жизни. Если Хилари слишком сонная, чтобы идти, я понесу ее. Но она непременно должна пойти с нами. Она должна знать, что происходит здесь.

— Я не хочу, чтобы она опять подходила к воде, Том… — начала я.

— Господи, Диана, вы что, думаете, что я губитель детей из вашего местного интерната? Я сам вырастил ребят…

— Я хочу пойти с вами, — донесся голосок Хилари. Она стояла на пороге спальни, протирая глаза кулачками. Ее капризный тон говорил о том, что она была еще сонной. Я внезапно устала от собственного раздражения и поняла, что, наверно, похожа на слишком любящую глупую мать из телевизионного сериала.

— Присоединяйся, — бросила я сухо. — Если мистер Дэбни испытывает желание тащить все твои семьдесят фунтов по лесу в кромешной тьме, это его дело.

— Что составит для меня только удовольствие, — отозвался Том.

— Я могу пойти сама, — возразила Хилари с достоинством.

Том Дэбни как ни в чем не бывало взял короткий кривой нож с каминной полки и засунул его за пояс, натянул на тонкую тенниску Хилари один из своих свитеров и вывел нас в сверкающую ночь.

Девочка уставилась на нож, я тоже вопросительно подняла брови, Том объяснил:

— Для подлеска. Все змеи впали в спячку на зиму, а с аллигаторами я не связываюсь.

— А кстати, нуда это мы идем? — спросила я.

— К реке, — ответил Том. — Думаю, пришло время, чтобы вы обе познакомились с Биг Сильвер.

Двигаясь более бесшумно, чем я могла себе представить, в мягких мокасинах, в которые он переобулся перед выходом, он вышел с опушки и остановился у края деревьев, растущих вдоль Козьего ручья, чтобы подождать нас. Я обернулась к Хилари, а когда посмотрела обратно на опушку, Тома уже не было. Я глупо уставилась на край леса. Свет луны был почти таким же ярким, как дневной свет. Я должна была бы видеть Тома, но я его не видела…

Вдруг произошло легкое движение, как будто перестроились тени, и он вновь появился там, где я видела его до этого.

— Как вы это сделали? — изумилась Хил.

— Я наблюдал, как это делают олени. Вопрос движения: очень медленно, почти как при замедленной съемке на экране, как бы мысленно ставя ногу в следующий шаг. Ум сосредотачивается на лесе, деревьях, земле, и ты стараешься чувствовать себя их частью. Это не колдовство. Большинство хороших следопытов умеют так скрываться. А Скретч делает это лучше всех, кого я видел.

— А я могу научиться? — спросила Хилари.

— Думаю, что смогла бы, если бы сумела стать как бы мысленно вне себя и слиться с лесом. В один прекрасный день, мне кажется, тебе это удастся.

— А мама смогла бы?

— Да. Но я не знаю, захочет ли она.

Мы перешли ручей по крепкому бревенчатому мостику и направились на восток.

Как только мы сошли с опушки, огромные деревья сомкнулись над нашими головами как шатер. И если бы на деревьях была листва, то лунный свет вряд ли смог просочиться через него. Но теперь, когда большая часть листьев опала, свет пятнами ложился на землю, мягкую, как губка, так что, следуя по бесшумным стопам Тома Дэбни, и мы с дочкой могли продвигаться довольно легко. Подлеска было не много. Земля напоминала войлок из-за толстого слоя сырых листьев, но я чувствовала хруст бесчисленных желудей, а мокрая бледность мертвого папоротника-орляка касалась моих лодыжек.

Рядом со мной, держась за руку, решительно тащилась Хилари, глядя вокруг с сосредоточенным вниманием и интересом любопытного ребенка. Я гадала: боится ли она хоть немного? Но напряжения от страха в ее пальцах не чувствовалось. А вот по моей шее и рукам бегали мурашки от вида дикой чащи, от шуршания и плюхания каких-то животных, но я не ощущала настоящей тревоги. Мне казалось это странным. Никогда мне не было покойно в лесу. Впереди нас, не прерывая своего ровного мягкого шага, двигался Том Дэбни. Он тихо рассказывал:

— Болото Биг Сильвер не шире пяти миль в любой точке, но оно тянется на половину длины штата. Это часть наносной долины Миссисипи. Когда-то его площадь была двадцать четыре миллиона акров. Теперь — меньше пяти миллионов. Оно было засорено вырубками или высушено дренажом под поля соевых бобов, как вокруг Пэмбертона. Но то, что осталось, — один из самых старых лесов на земле. Некоторые животные и растения, такие, как тупело,[66] саламандры, аллигаторы, являются живыми ископаемыми. Они почти не изменились за миллион лет. А еще здесь, в глубине лесов, обитают несколько редчайших пород животных. Я видел кугуаров и красного волка, и я думаю, что однажды встретил редчайшую породу дятла. Хотя житейский опыт и подсказывает, что я не мог его видеть, но все же я больше чем уверен, что это был именно он. Вы не найдете в мире более диких лесов, чем леса вокруг реки Биг Сильвер. Хотя все быстро меняется.

Идя рядом со мной, Хилари спросила:

— А здесь есть какие-нибудь — ну, вы знаете — большие животные?

— Как что? Как тигры? — донесся до нас изумленный голос Тома.

— Я знаю, что здесь нет тигров. Я имела в виду медведей, — чопорно заявила Хил.

— Медведи не водятся на заливаемых площадях, — ответил Том. — Самый крупный зверь — рыжая рысь, да и то этих ребят не часто встретишь. Я видел всего четыре или пять за всю свою жизнь. И это случилось давно. Тогда еще был жив мой отец. Ты здесь наверняка увидишь оленей, серых лис, может быть, речную выдру, белок, болотных кроликов да еще около четырех миллионов родственников старика Эрла. И, конечно, гейторов, ну, аллигаторов. Да еще немного карликовых диких свиней. Но с этими голубчиками лучше не встречаться на узкой дорожке. Не бойся, ночью ты их не увидишь. Еще здесь обитает множество видов птиц, уток и гусей. Профессор Лонгстрит сказал мне, что более четырех миллионов лесных уток и двух миллионов крякв зимуют в наносных сырых землях. Мне кажется, лесные утки — самые красивые из крупных птиц, какие только живут в наших краях. Как-нибудь следующей осенью, когда они прилетят, я возьму тебя с собой, Хил, на озеро Пинчгат, чтобы полюбоваться на них. А еще есть дикие индейки — в День Благодарения ты ела как раз одну из них. Корольки с рубиновыми гребешками, золотые и пурпурные вьюрки, около миллиона певчих птиц…