– Вот как?..


Эмили заперла свою квартирку и отправилась пешком за двадцать кварталов, к дому Мика. День прошел хорошо. Джером остался доволен. Только бы вечер удался, только бы Мик больше не злился, что она согласилась фотографировать на свадьбе Монтгомери и Эллиотта, вместо того чтобы поехать с ним и его группой на двухдневный «джазовый вечер» на остров Санта-Каталина.

Мик все еще будет злиться, подумала Эмили, но она знала и то, что к тому моменту, когда она доберется до квартиры Мика на океанском побережье, его ярость уже можно будет побороть. Таблетка, которую она приняла, сотворит чудо, оглушит ее, не будет ничего невозможного.

Наркотик, синтетическая смесь мескалина и амфетамина, уже заставил небеса плясать, ветер – напевать, а пастельные краски летнего вечера – пульсировать, сиять и вибрировать. Похожие на сладкую вату облака плыли низко над землей, а уличные фонари казались бриллиантами тонкой огранки, отражающими свет, как тысячи призм. Дома вытягивались и таяли, кусты оживали, танцевали, кружились и покачивались в душистом воздухе.

Эмили легко отдавалась галлюцинациям. Ее мозг с готовностью принимал создаваемые наркотиками образы. Изменяющиеся очертания, вихри цвета и фантастические искажения не пугали ее. Это были старые друзья, мягкие, туманные видения в немом мире, спасительное бегство от того мира, который она знала.

Мескалин дарил ей галлюцинации, а амфетамин придавал смелости. Она могла справиться со злобой Мика. Могла обольстить его и снова вызвать его любовь. Эмили знала множество способов доставить мужчине удовольствие.

В кармане лежала еще одна таблетка, а Мик, если понадобится, даст ей кокаина.

Она справится.


– Эллисон, нет! – Уинтер решительно нахмурилась с трубкой в руке, будто выражение ее лица могло передаться лучшей подруге по телефонному кабелю.

– Я сообщаю тебе об этом только потому, что обещала, а не потому, что хочу, чтобы ты меня отговорила.

– Я просто не понимаю зачем.

– Потому что когда наездники падают с лошадей, они снова садятся в седло.

– Вообще-то ты не упала.

– Упала!

– А врачи действительно дали добро?

Уинтер уже знала ответ. Она помнила тот день, полтора месяца назад, когда врачи сказали Эллисон, что она может ездить верхом – ездить, но ни в коем случае не прыгать, – если захочет и если будет очень осторожна.

Уинтер помнила тот день со всей ясностью, потому что с того дня Эллисон начала меняться. Изменения были малозаметны – в ней просто появилась спокойная решимость. Эллисон начала строить планы, но взгляд ее серьезных зеленых глаз искусно скрывал важность принимаемых решений.

Эллисон не спрашивала у Уинтер совета и не обсуждала с ней свои мысли до принятия решений. А потом просто объявила их, все три удивительных решения, одно за другим:

«Я сказала Дэну, что не могу выйти за него».

«Я дала согласие Клер. После Олимпийских игр я начну работать в “Элегансе”».

«Я собираюсь снова ездить верхом».

– Ты не можешь прыгать через препятствия, – теперь уже мягко напомнила Уинтер, как напомнила об этом и полтора месяца назад. Что, если это было четвертым удивительным решением Эллисон?

– Я знаю, – с тихим вздохом ответила Эллисон.

– Тогда почему?

– Потому что я хочу. Мне это необходимо.

– А я хочу… мне необходимо быть с тобой в тот момент, когда ты сядешь в седло.

– Я всего лишь собираюсь сесть на Рыжую и проехать один круг. Предельно безопасно. Невероятно скучно. И невероятно рано.

– Отлично.

– Нам и правда нужно быть там во вторник к семи. – В этот утренний час, как заверили Эллисон, открытый манеж в клубе будет полностью в ее распоряжении.

– Я заеду за тобой в половине седьмого.

– Ты точно решила?

– Совершенно точно. Мне это совсем не трудно. До встречи.

«Совсем не трудно, – подумала Уинтер, положив телефонную трубку. – Я буду бодрствовать, потому что Марк только что уйдет».

Утром в воскресенье Марк уехал в шесть, спеша домой принять душ и переодеться, чтобы к семи успеть на обход в больницу. Марк и Уинтер не спали в шесть утра, потому что вообще не спали.

Сегодня они поспят. Марку придется поспать. В его голосе, когда он звонил за несколько минут до звонка Эллисон, Уинтер услышала нотки усталости. Он сказал, что будет поздно, слишком поздно, чтобы пойти куда-нибудь ужинать, но если она еще не будет спать…

Уинтер не будет спать, измученная собственной бессонницей, но неспособная уснуть. С той минуты как вчера – только вчера? – Марк покинул ее постель, сердце Уинтер беспокойно билось, скучая по нему, желая его, нуждаясь в нем.


Роб бежал легкой трусцой вниз по обсаженной пальмами дорожке в парке на гребне горы Санта-Моника. Пробежка принесла пользу – бодрящая интерлюдия между требованиями дня, отданного «Портрету», и удовольствиями предстоящей ночи с Элейн. Внизу искрился Тихий океан, темно-синий в летних сумерках, мягко бьющийся о белоснежный песок. Роб вдохнул душистый ветерок и в сотый, а может, и в тысячный раз подумал, как он был прав, уехав из Нью-Йорка и перебравшись в Лос-Анджелес.

Здесь присутствовали какая-то мягкость, тепло, обещание нового начала. Возможно, благодаря золотистому солнцу. Возможно, из-за удаленности от болезненных воспоминаний. А возможно, как пишут поэты, время залечило раны.

А может быть, его сердце наконец сказало ему, что невозможно жить одной только ненавистью, сердцу нужно и другое питание – немного любви, немного смеха, немного надежды.

Впереди на дорожке Роб увидел золотое сияние, сверкающий факел, зажженный солнцем, приводящее в смятение сочетание длинных золотистых волос и мешковатого грубого хлопка, противоречащих друг другу посланий…

Это была фотограф со свадьбы. Разумеется, Роб заметил ее тогда и удивился. Сначала он подумал, что ее одежда была явным вызовом, недвусмысленным обвинением в адрес богатых, которые потягивают дорогое шампанское, угощаются превосходной икрой и скользят по жизни в платьях от знаменитых кутюрье, шелковых смокингах и сверкающих драгоценностях.

Но по мере наблюдения за девушкой Роб решил, что в ее поведении не было ничего вызывающего, как раз наоборот. Она казалась кроткой, застенчивой, неуверенной и очень серьезно выполняющей свою работу.

Мешковатый деним был надет вовсе не из вызова, заключил Роб. Он призван скрывать, как длинные золотистые волосы скрывали ее лицо. Неужели у нее были шрамы, слишком безобразные, чтобы показать их окружающим? – задумался он с печалью и сочувствием.

Но когда она откинула назад голову, чтобы сделать одну из фотографий, золотистый занавес разошелся, открыв тонкие, фарфоровые черты бледного, как алебастр, лица. Ее глаза, такие серьезные, оказались светло-серыми, каким бывает ранний утренний туман.

Роба заинтриговала эта хрупкая, легкая и красивая молодая женщина, которая так ясно подавала сигнал держаться от нее подальше.

И вот теперь она стояла на обрыве рядом с его пентхаусом с видом на океан, по-прежнему наполовину из золота, наполовину из грубого хлопка.

Но теперь она была не одна. И в конце концов оказалась не такой уж хрупкой и застенчивой.

Она была с мужчиной, и они, пожалуй, сошли бы за молодых любовников, захваченных экстазом своей любви и с восторгом созерцавших солнечный закат, такие спокойные, романтические, нежные. Но он казался неприятным – отрицательная энергия, заключенная в черную кожу одежды, а она – жесткой и распутной. Он прислонился к пальме, страстный, сексуальный, а она прислонилась к нему. Его грубые руки шарили по ее телу, чтобы все видели, что эта территория принадлежит ему.

Она принимала эти интимные исследования без возражений, и ее золотистая голова была откинута назад, лицо обращено к небу, к розовым облакам.

Роб ускорил шаг, обойдя их так далеко, насколько позволяла узкая дорожка. Проходя, он увидел ее глаза. Бледный утренний туман сменился темным дымом, а серьезная ясность исчезла под остекленевшей поверхностью. Когда он шел мимо, ее взгляд скользнул по нему, не узнав. На него посмотрели пустые, безжизненные глаза, но что они увидели? Показался ли он ей чудовищем, искаженным и гротескным? Или оказался вихрем света и цвета? Или вообще ничем, не увиденный невидящими глазами тусклый образ в туманной мгле?

Роб быстро прошел мимо, желая, чтобы ему так же быстро удалось выбросить ее из головы. Воспоминание о хрупкой, легкой женщине, увиденной на свадьбе, до сего мгновения не оставляло его ни на минуту. И теперь это колдовское воспоминание было поколеблено, хрупкость безжалостно разрушена тем, что он увидел.

Новое гнетущее воспоминание преследовало его, как раньше приятное, но теперь к нему присоединилось другое чувство – злость. Роб был зол на них обоих, на мужчину – за его явное неуважение к ней, на женщину – за то, что позволяет так с собой обращаться, и на них обоих – за то, что они своим видом отравили приятный летний вечер.


– Извини, – сказал Марк, когда наконец добрался до квартиры Уинтер в одиннадцать вечера.

– Так вот что значит быть врачом? – с мягким упреком и ослепительной улыбкой спросила Уинтер. Она была так счастлива видеть его!

– Нет, – решительно отозвался Марк. – Если бы я был врачом, я бы вообще не пришел. – «Когда я буду врачом, вечерние дежурства станут еще длиннее».

– О! – Удивившая Уинтер резкость в голосе Марка застала ее врасплох, стерев с лица улыбку и заронив сомнение в искрящиеся фиалковые глаза.

Тон Марка отразил усталость и непрерывную тревогу, терзавшую его с того момента, как он покинул постель Уинтер. Эта тревога была напоминанием о тех тщательно продуманных планах, которые он выстроил для своей жизни. «Не привязывайся. Подожди хотя бы до тех пор, пока не закончится твоя послеуниверситетская практика. Для любви там времени не останется. И это будет непорядочно. Ты слишком хорошо знаешь, что может случиться».

Марк уже заранее посвятил четыре ближайших года своей карьере, как сделал это с тремя предыдущими. Это не было жертвой, это было осознанным выбором. Марк любил занятия в медицинской школе и с радостью ждал более сложных задач и более высокой ответственности, связанных с работой в больнице после университета. Он очень много занимался, получал самые высокие оценки, и его мечта – работа с проживанием в Массачусетской центральной больнице в Бостоне – была близка к осуществлению.

Разумеется, у него были женщины, серия идеальных взаимоотношений – секс без чувств, страсть без обязательств, смех без слез, отмененные свидания без сожаления.

Марк сделал свой выбор, выстроил свои планы, и до сих пор это было легко. Конечно, это включало и бессонные ночи, и усталость. И всегда – целеустремленность и решимость.

Но этого Марк и ожидал, планировал это.

Марк не запланировал лишь Уинтер Карлайл. Он даже не представлял, что его могут охватить такие чувства. Тревоги обрушивались на его разум, но все эти ракеты перехватывались и уничтожались в воздухе воспоминаниями о Уинтер. Она уже стала частью его, быстро и уверенно нашла себе дом в его сердце и в его разуме.

А как же его планы?

Марк взглянул в фиалковые глаза, испуганные, обиженные и смущенные его резкостью. Он дотронулся до щеки девушки и тихо прошептал:

– Я соскучился по тебе.

– Я тоже по тебе соскучилась, – негромко пробормотала Уинтер, но смущение и неуверенность не отпускали ее. Она немного отступила. – Есть хочешь?

– Я хочу тебя, – улыбнулся Марк, пытаясь ее подбодрить.

– После твоего звонка я прошлась по магазинам.

Это оказалось так увлекательно – купить для Марка продукты в торгующих деликатесами магазинах Брентвуда и Санта-Моники, а потом накрыть маленький кухонный стол, поставив на него розовато-лиловые фарфоровые тарелки, хрустальные бокалы для шампанского и вазу с маргаритками, и приготовить блюдо копченой лососины, нарезанные ломтиками груши и яблоки, и сыр, и икру. Так увлекательно, но сейчас…

– Ты сказал, что не успел поесть.

– Уинтер… – Губы Марка нашли ее губы, доказывая, как он изголодался по ней, извиняясь. Она не виновата, что перевернула его мир вверх дном. Он повторил: – Я соскучился по тебе.

Уинтер нежно дотронулась до темных кругов у него под глазами. Ее уверенность несколько восстановилась после его поцелуя, и она тихо прошептала:

– Но ведь ты все равно хочешь есть.

– Может быть. – Да, он умирал с голоду, но если бы мог утолить только один голод, он выбрал бы ее.

– У нас с тобой розовая еда, – пошутила она, держа бутылку охлажденного шампанского. – Сыр, крекеры, лососина, груши, копченые устрицы…

– Думаешь, нам понадобятся устрицы? – Марк протянул к ней руки. Она уходила за шампанским, и он уже успел по ней соскучиться.

– Нет, устрицы нам не понадобятся. – Уинтер прижалась к нему и поцеловала в край подбородка. Она могла простоять так вечность, плененная его силой, но…