Кэтлин Морган - Кристалл огня

– Аяй-яяя… аяй-яяя…

Протяжный скорбный вопль пронесся по комнате, хлестнув по напряженным нервам Мариссы Лаомед. Прошло несколько секунд, и она, не вынеся этого горестного стенания, повернулась и посмотрела на коленопреклоненных служанок.

– Вы что, решили доконать меня? – спросила Марисса сквозь зубы. – Кандре все это уже не поможет. Сейчас же замолчите!

– Прости нас, домина. Мы провинились, – пролепетала одна из служанок, употребив форму самого почтительного обращения к госпоже.

С колен поднялась старуха с растрепанными космами:

– Мы пытались защитить нашу Святую Женщину. Клянусь вам, мы сделали все возможное, но ведь они были мужчинами…

– Ну конечно, мужчинами, – с горечью прервала ее Марисса, – и ни у кого из вас не нашлось мужества выступить против них. Вы ведь никогда не бросите вызов мужчине, как бы жестоко и несправедливо он ни поступал? Но они даже не принадлежали к нашему племени! Так как же вы позволили им похитить мою сестру?

По щекам старухи катились слезы. Губы ее дрожали. Она снова упала на колени и завыла. Другие присоединились к ней.

Разочарованная Марисса отвернулась от них. Какие жалкие, нищие духом эти женщины Мораки! С каждым днем она сама все больше и больше радовалась тому, что уже не принадлежит к их сообществу. И все же немного странно вернуться назад, на родину, спустя девять долгих циклов. Если бы не мысленный призыв к ней Кандры, исполненный ужаса и отчаяния, Марисса никогда бы не появилась здесь, где давно уже не чувствовала себя дома…

Тогда ей, девочке, было всего одиннадцать циклов, она стояла на пороге жизни и особые узы любви и дружбы связывали ее с сестрой-близнецом Кандрой. Вот эти особые отношения и стали причиной ее столь горького изгнания.

Женщины-близнецы считались проклятием и благословением планеты Морака. В соответствии с древним обычаем одна из двойняшек непременно становилась Странницей, наделенной редким генетическим даром проникать мыслью внутрь материальных предметов и объектов и изменять их физическое строение. Этот древний дар, сокровенный смысл которого уходил в глубь веков, ценился чрезвычайно высоко. Но тот же обычай обрекал другую двойняшку на изгнание и смерть.

Марисса тряхнула головой, отгоняя от себя тягостное воспоминание о том ужасном утре, когда ее вырвали из объятий Кандры. Боль разлуки оказалась куда сильнее физических страданий. Она давно позабыла о мучительных днях и одиноких ночах, когда стояла привязанной к каменному столбу на Горе Изгнания, о голоде, терзавшем ее, и отчетливо помнила лишь тот момент, когда ее обнаружили содалитки.

Племя женщин-воительниц, изгнанных из другого мира, укрывало Мариссу от гнева ее соплеменников до тех пор, пока в этом не отпала необходимость. И хотя эмоциональная связь с сестрой никогда не прерывалась, Марисса, поняв, что прошлое осталось позади, смирилась и с тем, что никогда уже не увидит Кандру. Но это новое чувство физической разобщенности с сестрой растравляло старые раны.

Уверенность в том, что Кандра сейчас далеко от Мораки, окрепла и стала еще более болезненной. По какой-то непонятной причине неизвестные мужчины недавно похитили ее.

Подумав о мужчинах, Марисса осознала, что ее обычное отвращение к ним сменилось всепоглощающей ненавистью. Эти носители зла устанавливали законы, порабощавшие женщин и принуждавшие их неукоснительно подчиняться жестоким правилам и обычаям. Это они решили, что Кандра, а не Марисса станет Странницей…

Иссохшие пальцы робко коснулись ее руки. Серо-зеленые глаза Мариссы остановились на лице растрепанной старухи.

– Извини, домина. – Служанка протянула Мариссе клочок бумаги. – Мужчина – их предводитель – оставил эту бумагу и велел передать ее тебе, дабы ты знала, что делать.

Марисса пробежала глазами написанные от руки строки, но безнадежное отчаяние в ее душе мешало понять их смысл.

Почему-то Марисса уже знала, что эти слова, зову которых необходимо последовать, вырвут ее из привычного течения комфортабельной жизни, обретенной наконец в племени содалиток, и все в корне изменят. И Мариссу это ничуть не радовало.

Она откинула полу своей дорожной куртки и, скомкав записку, сунула ее в карман туники. Мужчина был прав. Она поняла, что следует делать.

Циклы, проведенные с содалитками, хорошо подготовили Мариссу к тому, что уготовила ей судьба. Выйдя из отрочества, она могла уже не опасаться своих соплеменников, не скрывать свое происхождение и свободно передвигаться всегда и везде, как и другие содалитки.

Она быстро сделала карьеру в этом военизированном обществе, став одной из лучших воительниц. Известность Мариссы простиралась далеко за пределы планеты Морака, за последние несколько циклов ее несколько раз нанимали для выполнения заданий, и она успешно их выполнила, значительно пополнив казну сообщества.

Да, невесело подумала Марисса, нет никаких сомнений. Совершенно ясно, что надо делать.

Марисса бросила последний взгляд на плачущих женщин и вышла из комнаты. Ее намерения определились. Одна строчка записки огнем горела у нее в мозгу, мучила… стучала в висках…

«Раздобудь мне Брейса Ардейна».

От сильного удара о каменную стену воздух со свистом вырвался из груди Брейса Ардейна. Он тяжело дышал, шаря руками по камням и пытаясь удержаться на ногах. Потом боль пронзила его, ноги подкосились, и он рухнул на пол.

– Вставай, Ардейн, – раздался над ним суровый голос. – В конце концов ты же волен выбирать. Или отрекись, или получай все тебе причитающееся.

В глазах у Брейса, как в калейдоскопе, кружились разноцветные огни. К горлу подступала тошнота. И еще – боль. О Боже, все его тело охватила такая боль, что он едва не застонал. Брейс попытался встать, но не смог.

– Дурак! – бросил стоявший над ним человек. – Безмозглый дурак!

Сильная рука схватила его за волосы и рывком поставила на колени. Голова Брейса откинулась назад, и взгляд уперся в жестокое лицо Мардока, последнего из приставленных к нему тюремщиков.

Брейс знал, что за этим последует. Он попытался порвать бериллиевые кандалы, но они не поддавались.

– На этот раз тебе не удастся выиграть, Ардейн. Его высочеству надоело твое упрямство. – Мардок улыбнулся. – Твои предыдущие тюремщики были слишком мягкосердечны. Они в отличие от меня не знали, как следует «уговаривать» тебя. Ты не отвертишься – мне платят пять тысяч империалов, и я не стану рисковать такой суммой.

Он оттянул назад голову Брейса, и боль усилилась.

– Итак, что же ты выбираешь? Готов ли смириться? Деньги приятная штука, но я получаю такое же удовольствие и от пыток. В любом случае я выиграю.

Видя холодную ненависть в глазах Мардока, Брейс понимал, что он говорит правду. Его не ждет ничего, кроме бесконечных мучений. Он неимоверно устал и ослаб после многих дней, проведенных на голодном пайке. Стоит ли держаться и дальше? И что он этим докажет?

Криво усмехнувшись, Мардок занес над ним свой огромный кулак. Брейс напрягся, чтобы встретить удар, но это не помогло. Боль ослепила его, все вокруг потемнело, потом вспыхнуло бело-голубым огнем предсмертной агонии.

Ему хотелось умереть.

Мардок разжал пальцы. Брейс, скорчившись, упал ничком, к горлу подступил комок. Его тошнило, но желудок был пуст. Наконец тошнота отступила, но он остался недвижим. Испарина покрыла его лицо.

С гримасой отвращения Мардок пнул Брейса в бок, заставив дернуться от боли. Потом тюремщик отошел от него, опустился на стул и удовлетворенно усмехнулся.

– Ну что, решил, как поступить? – мрачно спросил он. – Что ж, я потерплю. Можешь пару секунд подумать. Я знаю, как бывают мучительны вопросы чести.

Честь. О чем это говорит Мардок? От боли Брейс почти ничего не понимал. Как странно! А сам он считал это волевым противостоянием.

Честь!

Ах да, теперь он вспомнил! Та глупая идея, которая подвигла его более двух циклов назад предстать пред королевским Высшим Советом и выступить против тех, кто приговорил брата и их старого учителя к Смерти на планете Карцер. Эта ничтожная идея…

Но Беллатор уже забыл о том, что такое честь. В самом деле, во всей Империи уже нельзя найти даже следов честности и порядочности. К этому привела их утрата Магического кристалла, а случилось это сотни циклов назад. И единственной реальностью теперь была тюремная камера из железа и камня, а его жизнь зависела от человека, который сидел поблизости и ждал ответа.

Зачем он упорствует, надеясь продержаться и выстоять? Вероятно, просто обезумел.

Безумие!

О, какой трепет вызывает в нем это слово! Ужас охватил Брейса. Резко мотнув головой, он преодолел это чувство. Боги, он не должен был принимать такого решения! Разве не сумасшествие – броситься в заведомо проигранную битву?

Мысль, что безумие настигает его, преследовала Брейса. Это семейное проклятие дома Ардейнов унесло жизнь его отца, когда сам Брейс был еще ребенком, но теперь оно настигло и его. В нем было больше оттенков, чем в учениях Ватиса, всегда облаченного в длинные белые одежды наставника его и Тирена. Оно казалось более реальным, чем годы, проведенные им в Имперской Академии, куда легко поступил Брейс, достигнув необходимого возраста, чтобы служить вместе со старшим братом. Оно впечатляло больше, чем привитые там понятия о гордости и чести, чем строгая военная дисциплина и привычка к бездумному повиновению. Все эти принципы вошли в вопиющее противоречие с основами мировоззрения, заложенными их старым учителем…

И что же теперь? Он приговорен к пожизненному заключению в неприступной беллаторской крепости, если не отречется от того, что внушал ему Ватис. Как просто произнести формулу отречения, солгать и обрести свободу. Но Брейс не мог этого сделать. Не мог.

Отчаяние захлестнуло Брейса. Значит, он и впрямь сошел с ума…

Краем глаза он уловил какое-то движение и взглянул на Мардока. Тюремщик встал, глаза его загорелись знакомым жестоким огнем. Брейс судорожно глотнул, готовясь к неизбежному.

– Ты упрям, как стадо ослов, – заметил тюремщик, снова запустил пальцы в спутанные длинные волосы Брейса и сжал их. Брейс невольно застонал. Все так же медленно Мардок заставил узника опуститься на колени.

– Кажется, пора дать тебе новый урок?

Резким рывком Мардок приподнял Брейса в воздух и тут же ударил его кулаком в живот.

Брейса пронзила жгучая боль, мышцы живота свела судорога. Он снова застонал, и ноги его налились свинцом. Брейс повис в воздухе, удерживаемый мощной рукой, зажавшей в пятерне его волосы.

– Отрекись, Ардейн! – донесся сквозь звон в ушах голос Мардока. – Отрекись, и твои мучения прекратятся!

Отречься? Неужели так трудно раскрыть рот и произнести несколько слов? Во имя чего ему бороться? У него не осталось ни семьи, ни друзей. Он совершенно одинок.

«Скажи ему, – убеждал Брейса внутренний голос. – Скажи ему то, что он хочет от тебя услышать. Ничто на свете не стоит таких мучений. Нет ничего дороже жизни. Ничего…»

Живот снова свело от боли, которая тотчас распространилась по всему телу. Блаженная тьма почти поглотила его, но, к несчастью, сознание вернулось. О боги, он больше не вынесет этого!

«Я сделаю это, – думал он. – Я отрекусь от всего. Только не бей меня больше!»

Брейс попытался что-то сказать, но язык не повиновался ему. В мозгу так ярко вспыхнуло слово «трус», что Брейс почти забыл о боли.

Стыд охватил его. Неужели в нем не осталось ничего? Ни гордости, ни чести – и ни крупицы надежды?

Сердце отчаянно колотилось, глаза застилала тьма, сменившаяся вдруг ослепительным светом. Брейс судорожно вздохнул. Он должен произнести эти слова. Немедленно, пока не поздно. Еще до того…

Внезапно боль исчезла. Теперь он находился в какой-то другой реальности: здесь царил мягкий полумрак и слышались тихие голоса. Это пространство, простиравшееся перед ним, манило его. Но что это – блаженное забвение обморока или страшное обольщение безумия?

Но это уже не имело значения. Брейс рванулся туда со всем отчаянием обреченности, сознавая, что не оставляет за собой ничего.

Марисса едва не сорвалась, зажав нос, чтобы спастись от отвратительного запаха симианина. Выругавшись сквозь зубы, она еще крепче вцепилась в сальную, свалявшуюся шерсть громадного инопланетянина, спокойно карабкавшегося по наружной стене крепости, неся на спине Мариссу.

«Ради Хрустальных Огней!» – подумала она. Получив от нее такие деньги, он мог бы по крайней мере принять ванну.

Она пыталась не дышать, чтобы не ощущать резкого, омерзительного запаха симианина, но это помогло ненадолго. Не выдержав и сделав вдох, Марисса закашлялась.