Но она всерьез не воспринимала, отшучивалась: мол, строишь из себя морского волка, а на деле — комнатная собачка. Шуточка, прямо скажем, не больно умная, но Валерка не обижался — великодушный был человек.

А к Пехорке кучи песка навезли, теперь уж не припомнишь, с какими целями. Мальчишки туда в войну играть лазали. Гоняли их, конечно. Но разве уследишь за мальчишками? И то ли по весне река разлилась, то ли после летних ливней из берегов вышла — дело-то давнее, сколько лет прошло, — а только подтопило эти кучи, и получилось болото, самое страшное, песчаное — зыбучая топь. По нашим местам явление небывалое, незнакомое, может, поэтому тревогу никто не забил, а может, по извечной российской безалаберности и наплевательству, но только завязли в песке два пацаненка и начали медленно тонуть. Уж как они кричали: «Спасите нас, дяденьки!» Люди стояли в бессильном отчаянии, мужики плакали…

Пожарные приехали, а сделать ничего не могут: трясина затягивает — и сам погибнешь, и ребят не спасешь.

А Валерка домой обедать пришел. Никогда не приходил, а тут пришел. Будто смерть его позвала. Услышал он эти самые крики, увидел из окна, что делается, схватил бельевую веревку и побежал на выручку. Одним концом обмотался, другой кинул пожарным. Уж как его просили не рисковать — никого не послушался.

Всем городом их хоронили — двух мальчиков и Валеру Филиппова…

Сергей очень переживал, почернел аж от горя. И Люба сильно убивалась, уж так сильно — боялись, как бы чего над собой не сделала. Сергей ее, можно сказать, за руки держал. Но не углядел. Напилась какой-то дряни, еле откачали. Ребенка, конечно, потеряла, да и сама была не жилец. Врачи от нее отказались, сняли с себя всякую ответственность — медицина, мол, здесь бессильна, да и она бороться не желает, полная апатия.

Забрал ее Серега из больницы под расписку. «Врешь, — говорит, — не уйдешь! Друга потерял, а тебя, Люба, не отпущу».

Сколько он литературы разной перечитал, с кем только не консультировался, к старушке-знахарке мотался в Бронницы. Кормил Любу сырой печенкой — покупал на рынке у колхозников. И что уж тут сыграло свою роль — воля его могучая, печенка сырая или молодой Любин организм — науке не ведомо, а только выкарабкалась она, поправилась. Телом, не душой.

Потом они поженились. Конечно, он любил ее и получил как награду — выстрадал, выходил свое счастье, отбил у смерти.

А Люба его не любила…

Вот говорят: «Не делай добра, не получишь зла». Глупость ведь, парадокс. А не потому ли, что сделавший добро ожидает если не ответного добра, то хотя бы благодарности? И отсутствие ее почитает злом? Но когда это благодарность заменяла любовь? Да и не ждал он от нее благодарности. Ждал любви. А уж это давно известно — чем больше ждешь от человека, тем активнее он противится и даже сильно гневается на досадные притязания.

Но это уж так, для красного словца сказано. На самом-то деле все оказалось гораздо сложнее. А хуже всего было то, что начала Люба попивать, заливать пожар в груди и очень быстро превысила меру в этом своем роковом пристрастии. И в больном, перекошенном мире искала причину безрадостной жизни, источник своих бед и несчастий, и выходило, что это Сергей кругом виноват — средоточие зла.

Прибилась к ней на ту пору подружка — такая же неприкаянная душа, странная одинокая женщина — Ангелина.

Сергей невзлюбил ее с первого взгляда, и Геля отвечала ему полной взаимностью. Она была маленькая, худая, с мелкими чертами лица и тяжелым взглядом непроницаемых черных глаз. Полная противоположность высокой статной голубоглазой Любе.

Сергей не мог понять, что их связывает? Люба полностью подпала под влияние своей новой подруги. Ну не выпивка же, в самом деле? Или патологическая ненависть к нему, Сергею?

Однажды он с изумлением узнал, что жена пишет на него политические (!) доносы. Рассказывает соседям, как он жесток и неуправляем в гневе. Показывает синяки и ссадины, полученные в пьяных приключениях, выдавая их за следы мужних побоев. Она все чаще бросалась на него с кулаками и даже с ножом, не в силах сдержать сжигающей ее ненависти. И как-то он поймал себя на дикой мысли, что она запросто может убить его ночью, спящего…

Сергей всерьез продумывал различные варианты ухода, когда декорации чудесным образом переменились — чрезмерно располневшая за последнее время Геля неожиданно для всех родила ребенка, девочку. Сергей, естественно, не знал от кого, да и знать не хотел. Но уж точно не от Святого Духа, ибо в угоду чьей-то дурной фантазии назвали малышку потусторонним именем Гелла. Какая судьба ей была уготована? И сколь кардинально меняет суть всего лишь буква. Хотя божественное «Ангелина» никоим образом не сказалось на облике и характере странноватой матери новорожденной Геллы. Сколько, интересно, надо было выпить, чтобы соблазниться ее сомнительными прелестями? Но это уж так, от собственного бессилия вычеркнуть ее безжалостно из своей и Любиной жизни…

А Люба отныне практически все свободное время проводила с маленькой Геллой. И жизнь худо-бедно наладилась в этом своем новом качестве. Но тут пришла еще одна беда.

С Гелей творилось что-то неясное. Сначала грешили на послеродовой психоз — она всего боялась, не подпускала к ребенку даже Любу, даже врача, уверенная, что тот причинит малышке непоправимый вред. Но все оказалось намного страшнее. Она то впадала в беспросветную тоску, томилась предчувствием неминучей беды, то раздражалась, ища все новых поводов для ссоры, то вдруг полнилась оптимизмом и радостным возбуждением, мечтала, надеялась, строила сумасшедшие планы.

Душевная болезнь прогрессировала, тем более что в рюмочке себе никто не отказывал. И однажды лишь чудом удалось предотвратить попытку самоубийства. Второй раз чуда не произошло.

То ли Люба устала от Гелиных выходок, то ли усмотрела в трагическом финале перст Божий, указующий непосредственно на нее, но только после похорон, которые Сергею пришлось взять на себя, она преобразилась — обрела смысл жизни.

Решив удочерить Геллу, Люба пошла к своей цели с упорством маньяка и добилась почти невозможного — бросила пить, привела квартиру в идеальный порядок и снова стала похожа на ту прежнюю Любу, которую Сергей так хорошо знал и когда-то так сильно любил.

Но как только цель была достигнута, кошмар возвратился. И даже присутствие маленькой Геллы не спасло положения, а может быть, даже усугубило. Люба удочерила девочку одна, решительно отказав в этом праве Сергею. А он и не настаивал, не ощущая потребности в этом чужом ребенке, не находя в душе даже зачатков добрых чувств. Наверное, это было неправильно, стыдно, жестоко, но было именно так, и он ничего не мог и не хотел с этим поделать. Впрочем, возникни у него подобные желания, Люба все равно не подпустила бы его к малышке, охраняя свою территорию, как злобная цепная собака.

А Гелла все время орала, день и ночь, не плакала, не кричала, а именно орала, багровея лицом и до дрожи сжимая крохотные кулачки. Это было невыносимо.

— Покажи девочку врачам! — настаивал Сергей. — Одно из двух — или у нее что-то болит, или с психикой непорядок.

— Сам ты идиот, дебил! — взвивалась Люба. — Не нравится — убирайся! Никто не держит! А к нам не лезь! Не твое собачье дело…

Она все чаще прикладывалась к бутылке и все больше его отторгала. Обстановка в доме стала невыносимой — полная шизофрения. Надо было что-то делать, принимать решение. Любви не осталось и в помине, только брезгливая жалость. Да и в стране на ту пору все рухнуло, и завербовался он в «Югрыбпромразведку». Шесть лет боцманом проплавал. А Люба без него времени даром не теряла. Ему потом доброжелатели доложили.

И надо было ему, дураку, сразу порвать с ней всякие отношения. А он еще столько лет дергался, все пытался что-то сохранить, исправить. Жалел Геллу. Мать обращалась с ней неумно, да и умна ли пьяная мать? И та рвалась из дома, где всем было тошно. Дитя улицы быстро учится жить по ее законам. И Гелла усвоила урок на «пятерку» — врала, хамила, тащила из дома деньги и вещи. Сколько он вбухал в ее лечение, сколько речей произнес — все впустую. Пока не понял — если человек сам не захочет со своими проблемами разобраться, никто ему не поможет.

И главное, ненавидела она его так же сильно, как Люба, а может, еще сильнее, в своем детском максимализме виня в трагедии матери, а значит, и в своей собственной. «Уходи! — кричала. — Уходи! Мама возьмет себя в руки…»

Домой идти не хотелось. Он много работал и многого добился. Вокруг порхали красивые женщины — он их не видел. Он был пустой, мертвый, как выжженная безжалостным солнцем земля.

Отчего он так долго терпел эту дикую жизнь, эту злобную, похмельную женщину и шальную девчонку, плоть чужой, отвратительной ему плоти? Зачем? Ждал, что однажды, весенним солнечным утром, Люба протрезвеет и одумается? Мучился совестью? Нес свой крест? Кому это нужно?

Она сама его выгнала в припадке клинической ненависти, на сей раз не ограничившись проклятиями, — побросала вещи на лестничную клетку.

Сергей снял квартиру в Москве, подальше от бывших родственников, но с таким же успехом мог поселиться во Владивостоке. Не отпустили они его, держали, словно на привязи. Гелла вышла замуж за такого же придурка-наркомана, родила сына. Думали, образумится, почувствует ответственность за чужую маленькую жизнь. Какое там! Все без толку. Полгода только и продержалась.

И висят они на нем тяжкими оковами — то свет у них за неуплату отключат, то телевизор сгорит, то понос, то золотуха. И тянут, тянут, тянут деньги. И знает он, что пропьют, проширяют, а не дать совестится. Но должен же когда-то быть конец!

Сколько лет по чужим углам маялся! Вот дом себе построил — загляденье, а ни тепла в нем, ни уюта. Ну уют-то она ему, конечно, наведет, как-никак родная тетка, для того и приехала. А как быть с теплом? И где это видано, чтобы мужчина в самом соку погибал в одиночестве? Мужчина без женщины все равно что дом без хорошей хозяйки — казарма она и есть казарма. А допустим, появится у него кто? Любка быстро зубы покажет. Это ж не всякая женщина потерпит к мужику такую придачу: бывшая жена-алкоголичка, неродная дочь-наркоманка да безродный внучок — и все с протянутой рукой, всем давай.

Что-то надо делать, как-то их отвадить, дармоедов. Сам-то он точно не сумеет.

Горькие размышления прервал телефонный звонок, тетка бросила в ведро тряпку и, стягивая мокрые перчатки, рванула по дому в поисках аппарата, поскольку в гостиной сидел запертый Кеша.

— Слушаю! — сердито выдохнула она в трубку.

— Здравствуйте! — сердечно, как с родной мамой, поздоровался с ней задушевный девичий голос. — Вас приветствует аналитический центр «Триада плюс». Мы проводим социологическое исследование и просили бы вас ответить на несколько простых вопросов. Чем вы сейчас занимаетесь? — осведомилась девица, не дожидаясь согласия.

— Чиню велосипедные колеса, — охотно поделилась тетка своими проблемами.

— А на какой программе включен ваш телевизор? — не обескуражилась интервьюер.

— А ни на какой не включен. Что там смотреть-то, по вашему телевизору? Кровь да порнуху? Так этого и в жизни невпроворот. Вы бы лучше сны золотые населению навевали. А то вон мой последний супермен, насмотрится кровавых триллеров, а потом мечется всю ночь в кошмарном бреду — то сам кому-то горло режет, то ему кишки выпускают. Я говорю: «Ты бы лучше книжки хорошие читал, тогда и просыпаться будешь не от кошмаров, а от поллюций». Какое там! Чем страшнее, тем милее. А вам бы только деньги да рейтинги, а то, что идиоты плодятся как кролики, никого не волнует. Вот бы вы чем озаботились, милая девушка.

— А сколько у вас в доме телевизоров? — не позволила втянуть себя в бесплодную дискуссию сладкоголосая собеседница.

— А у нас вообще их нет, — не отказала себе в маленьком отмщении тетка. — Мы бедные и злые.

— А скажите, пожалуйста, где вы храните свои сбережения?

— Тю! — почему-то перешла тетка на украинский жаргон. — Ах ты, вертихвостка несчастная! Может, тебе еще номер сберкнижки продиктовать? Я тебя выведу на чистую воду! Враз в милицию позвоню!

Услышав короткие гудки, она гневно бросила трубку, но телефон будто только этого и ждал — зазвонил снова.

— Ну ты и нахалка! — подивилась тетка. — Чего тебе надо?

— Ой, — растерялась женщина на том конце провода. — Я, наверное, не туда попала…

— Тычут пальцами куда ни попадя… — Но голос явно был другой, и тетка сбавила обороты. — Набирайте правильно номер — попадете, куда требуется!

Она положила трубку и направилась прочь из комнаты, но телефон опять издевательски громко зазвонил.

— Это что же такое делается? — опешила тетка, но трубку все же сняла. — Ну? — грозно рыкнула она.

— Это пятьсот пятьдесят шесть, восемьдесят восемь, девяносто четыре? — прозвучал все тот же неуверенный женский голос.