Когда девушка закончила, то попросила своих тюремщиков показать ковер шаху. Его слуги развернули перед ним ковер, и золотая нить, казалось, наполнила холодный зал солнечным светом. Шах схватился за виски и в изумлении затряс головой, он словно услышал, как золотые птицы на ковре воспевают силу любви.

«Что это за чародейство?» — крикнул он.

Девушка рассказала ему о птице, которая была ее другом столько дней. Но шах потребовал доказать это, и она показала ему единственное белое перышко, уцелевшее на полу. Она привязала его на нитку и носила с тех пор на шее.

Тогда шах позвал умудренную старую женщину, известную своими волшебными способностями, и приказал ей снять нечестивые заклинания в его царственном присутствии. Женщина подержала перышко в пальцах и сказала все заклинания, а закончила словами: «Именем Бога в небесах, освобождаю тебя от заклятия!»

Перо задрожало так, что она выронила его, и превратилось в высокого мужчину со щеками, покрытыми мягким пушком, губами словно тюльпаны, глазами темнее ночи и иссиня-черными локонами, подобными гиацинту.

«Конечно, не может быть ничего удивительнее, даже поющий ковер! — воскликнул шах. — Кто зачаровал тебя?»

«Злой демон, — отвечал юноша. — Он был изгнан моими родителями, но отомстил им, заколдовав меня. Чтобы мучить меня сильнее, он дал мне способность превращаться во что угодно, кроме меня самого».

«А что у тебя общего с этой девушкой?»

Голос юноши смягчился.

«Когда я увидел ее порабощенной, мое сердце обратилось к ней, — сказал он, — ибо я тоже был в рабстве».

Но шах оставался жесток. Юноше он коротко сказал: «Теперь ты моя собственность».

А девушке добавил: «А с тобой мы сейчас поженимся».

Девушка вскочила и крикнула: «Клянусь Всевышним, ты ведь сказал, что освободишь меня, если я сделаю ковер, прекраснее, чем любой из твоих!»

«Сказал», — признал шах.

«И ты не поклянешься, что он прекраснее всех?»

Шах ткнул пальцем в визиря, заменившего ее отца. «Принести мои лучшие ковры», — велел он.

Визирь побежал выполнять повеление, и, когда три ковра легли для осмотра, девушка осмотрела каждый из них.

«Узор мой тоньше, чем на первом, — сказала она. — Мой ковер имеет больше узелков на радж, чем второй. И ни один из этих ковров не поет глазу, уху или сердцу, как мой!»

Шах не ответил, потому что не видел, чем можно возразить. А девушка быстро добавила: «Тем не менее я согласна стать твоей женой, но с одним условием. Освободи этого человека от своей власти, потому что он едва не отдал за меня жизнь».

Шах был готов согласиться, но мудрая женщина вмешалась.

«Великий шах, я прошу твоей милости, — сказала она. — Даруй этим рабам их свободу, ибо они жертвуют собой друг ради друга и уже стали легендой».

«Если это правда, я никогда не видел два таких чуда в один день, — воскликнул шах. — Почему я должен их отпускать?»

Голосом власти женщина сказала: «Потому что их запомнят навек — и твое великодушие тоже признают века спустя».

Шах очень заботился о своей славе. Девушке он сказал: «Я отпускаю тебя, ибо ты достигла того, что я повелел. Твой ковер прекрасней всех, какими я владею».

Юноше он сказал: «Дарю ее тебе, ибо ты отдал свою кровь за нее».

Шах задал им свадебный пир, длившийся три дня и три ночи, и они поженились на ковре, связавшем их воедино. Его золотые птицы пели им, пока девушка давала свое согласие, ибо нашла льва сердцем. И двое бывших узников служили друг другу утешением и нежностью до конца своих дней.

БЛАГОДАРНОСТИ

Этой книги не было бы в ее теперешнем виде, если б не неослабная помощь моего отца, Ахмада Амирезвани, и моей второй матери, Фирузе Фирузфар Амирезвани. Во время трех моих поездок в Иран за материалом для этой книги они возили меня по всей стране, к историческим местам и гробницам, поддерживали меня, пока я делала заметки и шныряла вокруг, и отвечали на мои бесконечные вопросы. Я многим обязана их терпению и любви.

Я хотела бы также поблагодарить моих верных читательниц: Джанис Кук Ньюмен, Рози Рули-Аткинс, Бонни Уотч и Стеф Пейне — и мою давнюю приятельницу, рассказчицу Рут Холперн, пролившую свет на искусство рассказывания историй.

Велик мой долг писательнице Сандре Скофилд, которую я встретила в общине писателей Скво-Вэлли. Прирожденная учительница, Сандра обогащала меня прозрениями, ободрением и полезными советами при каждом повороте дела.

Довести роман до конца требует усилий не только от автора, но и от всех, кто рядом с ним. За стойкую любовь и поддержку — моя благодарность Эду Гранту.

Моя сердечная признательность трудолюбивому персоналу «Литтл, Браун», особенно моему редактору Джуди Клайн и издателю Майклу Питчу, а также их столь же преданным коллегам в «Хедлайн-ревью», прежде всего моему тамошнему редактору Мэрион Дональдсон и заместителю директора Кэрр Мак-Рай.

Особенная благодарность моему агенту Эмме Суини за ее стойкость и вдумчивые предложения.

Наконец, я хотела бы выразить признательность выдающимся исследователям, посвятившим свои жизни постижению Ирана. Без их замечательных работ эта книга не была бы написана.

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

Девять лет я работала над «Кровью цветов» и все время чувствовала себя, как Али-Баба в «Тысяче и одной ночи», который произносит волшебные слова: «Сезам, откройся!» — чтобы открыть пещеру, сияющую золотом и драгоценными камнями. В моем случае богатства явились в виде книг о старинном Иране, его истории и культуре, точно так же спрятанных на пыльных библиотечных полках, куда забредают немногие читатели. Часами я изучала эти сокровища. И чем больше я читала, тем больше очаровывалась.

В своих исследованиях я то и дело возвращалась к царствованию шаха Аббаса (1571–1629), историческому периоду, не сравнимому с другими по великим бедствиям и таким же великим свершениям. Когда шах в семнадцать лет получил власть, в Иране царил кровавый разгул, многие приверженцы сафавидов были ослеплены или убиты в борьбе за власть, а целые армии и часть территории страны потеряны. Шах Аббас сумел проложить курс через этот хаос. За сорок один год правления он показал себя блестящим администратором, хотя его способы достигнуть справедливости по теперешним меркам показались бы жестокими. За его храбрость, ум и вклад в культуру Ирана он назван Шах-Аббас Великий.

«Кровь цветов» описывает 1620-е годы, когда шах успешно отстоял границы Ирана, одолел своих внутренних врагов и создал среду, в которой процветали искусства. Одно из искусств, которому увлеченно покровительствовал шах, было ковроделие. Персидские ковры жаждали иметь европейские короли, аристократы, богатые купцы; они останавливали взгляды таких художников, как Рубенс, Веласкес и Ван Дейк. Всегда чувствующий выгодные возможности, шах учредил по всей стране ковроткаческие мастерские вроде той, что описана в романе. По мнению ираниста Р. М. Сейвори, «под его покровительством ковроткачество поднялось до статуса высокого искусства», так что в дополнение к одиночкам, работавшим на собственных станках, ковры ткались и горожанами, выученными создавать шедевры для двора. Замечательные образцы персидских дворцовых ковров XVI и XVII веков сохранились в музеях и частных коллекциях, а некоторые искусствоведы считают, что ковры эпохи Сафави (1501–1722) — лучшие из когда-либо созданных.

Когда шах только пришел к власти, столица была расположена в Казвине, северо-западном иранском городе. К 1598 году шах перенес ее в Исфахан, более укрепленный город в центре страны, где предпринял одну из самых замечательных перестроек в истории градостроительства. При помощи своих зодчих за тридцать с лишним лет шах выстроил город, который великолепен и поныне. Гигантская площадь Лик Мира, получившая это почетное именование за свою величину, была больше любой городской площади Европы того времени. Шахский дворец, его личная мечеть, Большой базар и огромная Пятничная мечеть описываются в книгах того времени как невиданные чудеса, и до сих пор можно увидеть мраморные столбы там, где играли в чавгонбози, конное поло, которое шах любил смотреть с балконов своего дворца. Томас Герберт, юноша, бывший в Иране с 1627 по 1629 год с английским послом сэром Додмором Коттоном, описывает площадь как «без сомнения, столь же просторную, приятную и благоуханную, как любой рынок вселенной». Как Герберт и многие другие путешественники, я попала под очарование Исфахана, когда в четырнадцать лет впервые оказалась там. Город оказал на меня такое несомненное воздействие, что, когда десятилетия спустя я взялась за роман, выбрать местом действия Исфахан казалось совершенно естественным.

Хотя главные персонажи «Крови цветов» придуманы, я старалась быть верной событиям, очертившим их жизнь и образ мыслей. Например, комета, описанная в первой главе, и некоторые беды, ассоциирующиеся с ней, описаны Искандар Бегом Монши, официальным историком шаха Аббаса, оставившим 1300-страничную хронику о наиболее примечательных событиях его правления (я использовала перевод Р. М. Сейвори из серии «Персидское наследие»). Однако я позволила себе вольность сблизить события в романе, даже если они происходили за пределами описываемого отрезка времени.

Каждый великий период истории заслуживает своего великого писателя-путешественника, и Иран XVII века нашел такового в лице господина Жана Шардена, французского ювелира. Шарден путешествовал по Ирану в 70-х года XVII века и в десяти томах подробно изложил свои впечатления. Немногие хроникеры так подробны в своих записях и так интересны для чтения. Наблюдения Шардена были для меня важнейшим источником сведений об обычаях и нравах эпохи сафавидов, особенно когда он был достаточно чуток, чтоб записать интригующие противоречия вроде этого: «Вино и опьяняющие напитки запрещены магометанам; однако едва ли не каждый пьет некие виды крепких напитков» или «Два противоположных обычая исполняются персиянами: один — восхвалять Бога постоянно и говорить о его дарах, другой — изрекать проклятия и говорить непристойности» («Путешествия в Персию: 1673–1677»).

Во время своих поездок Шарден приобрел в Исфахане альманах и записывал его пророчества, по которым я воссоздала те, что описаны в первой главе. Предсказания о поведении женщин — прямая цитата из «Voyages de chevalier Chardin en Perse, et autres lieux de l’Orient» в моем собственном переводе с французского.

Многие путешественники были в восторге от персидских ковров; они были небольшой, но любимой частью и моей жизни, с тех пор как я подростком получила от отца свой первый ковер. Ковры, описанные в этом романе, в основном иранского образца по выбору цветов, способам окраски и вязанию узлов. Хотя я сверялась с десятками работ по коврам, двумя главными источниками информации оставались: «Традиционные ремесла Персии» X. И. Вульфа и «Узлы, которые связывают: Социальная история иранского ковра» JI. М. Хельфготта. Мысли о духовности, выраженной коврами Среднего Востока, обсуждались во множестве публикаций, включая выставочный каталог «Образы рая в исламском искусстве», изданный Ш. С. Блейр и Дж. М. Блумом, и в эссе, таких как «Символика восточного коврового орнамента» Ш. В. Р. Камманна. Сходные идеи об архитектуре изложены в работе Н. Ардалана и Л. Бахтияр «Чувство единого: Суфийские традиции персидской архитектуры».

Несколько читателей выразили любопытство касательно распространенности временного брачного контракта, описанного в романе, известного как сигэ. Эта форма брака была частью иранской культуры в течение сотен лет и сейчас активно используется и мужчинами, и женщинами. Главным источником информации для меня была исследователь Ш. Хаери и ее книга «Закон желания: Временные браки в шиитском Иране», включающая интервью с современными участниками сигэ и предоставляющая детальное отображение этого сложного и необычного института.

При разысканиях для этой книги я также заинтересовалась обширной устной традицией Ирана. Многие путешественники отмечали, что большинство неграмотных иранских крестьян могли прочесть наизусть длинные поэмы; даже сейчас иранцы играют в игру, когда каждый участник должен вспомнить стихи и прочитать их. Вдобавок к стихам устная литература передавала огромное число сказок, легенд, фаблио, рассказов, поучительных историй о духовном росте.

Наслоение или гнездование историй — обычная практика в фольклоре Среднего Востока, знакомая читателям «Тысячи и одной ночи». На меня в этом очень сильно повлиял Низами, персидский поэт XII века, написавший «Хафт пайкар» («Семь портретов»), книгу в стихах о подвигах шаха, которая включает в себя семь задумчивых рассказов о любви. На мой взгляд, сплетение историй у Низами совершенно параллельно переплетению орнамента иранского ковра, создающего узор бесконечного богатства и глубины.