Соня Сойер-Джонс - Крыса-любовь

— Ну вот, теперь нет времени по-человечески поесть, — простонал он, когда я наконец уселся за столик. — В два часа у меня сеанс. Новая клиентка.

Гордон терпеть не мог упускать дежурное блюдо, особенно по пятницам, когда ему не светит домашний ужин. У Мишель пунктик: готовка по пятницам — великий грех для католика.

— Грех готовить мясо в постный день, Мишель, — возражал Гордон в тех редких случаях, когда ему хватало духу постоять за себя. — Это не значит, что надо ходить голодными!

Будь он посмелей, мог бы начать с того, что Мишель вообще не католичка, но на такой довод он ни разу не отважился. Никто не смеет перечить Мишель. Кроме меня. Нельзя сказать, что я нарочно стараюсь вывести ее из себя, — она как-то сама собой выходит. Мишель меня на дух не переносит и считает неудачником, потому что у меня нет нормальной работы.

— Он скульптор, Мишель, — говорил Гордон, когда чувствовал прилив храбрости и знал, что я нахожусь в пределах слышимости. — Ты же знаешь, что он скульптор.

— Скульптор, ха! — отвечала она. — Да уж, я помню это «Будущее в руках»!

Мишель то и дело поминает «Будущее в руках» — скульптуру, которую я подарил им с Гордоном на свадьбу. Очень недурственная вещь, по моему разумению. К несчастью, Мишель не разделила моего мнения, и с тех пор отношения между нами напряженные. Она ясно дала мне понять, что мой подарок ей мерзок, поскольку она желала получить электродуховку из своего списка необходимой техники.

Короче, вы понимаете, почему я вернулся за столик и опрокинул в себя остатки красного вина, прежде чем взять мобильник Гордона и сообщить Мишель скверные новости. Гордон мог бы попросить у меня чего полегче — например, пожертвовать почку.

Когда Мишель услышала мой голос, повисла долгая пауза. Скорее всего, Мишель раздумывала, бросить трубку сразу или сперва сказать мне какую-нибудь гадость. К тому же я застал ее врасплох — определитель высветил номер Гордона, и она, конечно, рассчитывала услышать Гордона.

— С какой стати ты взял телефон моего мужа, Стори? Твой брат знает?

Мишель всех называет по фамилии. Сейчас она завхозша, заведует инвентарем в какой-то фирме, но в молодости была учительницей математики в школе для мальчиков. Видимо, там она и подцепила привычку обращаться к людям по фамилии.

Спасибо одной из официанточек — успела выдать мне полную хронику событий, поэтому я смог подробно объяснить Мишель, что случилось с Гордоном. Впрочем, некоторые детали я опустил. Ей совсем ни к чему было знать, что сам я в тот момент развлекался с аппетитными цыпочками в Париже.

— Я отгоню его машину к офису, — напоследок сказал я, — а потом схвачу такси и поеду прямиком в больницу. Встретимся там.

— Спасибо, Стори, — тихо отозвалась Мишель.

Я старался говорить как можно спокойнее, хотя это было нелегко из-за дрожи в голосе Мишель. Никогда прежде ее голос не звучал так… беззащитно. Мишель у нас женщина суровая, от ее обычного тона у любого мужика яйца могут отсохнуть. А теперь у нее был тоненький такой голосочек, и это меня напугало. Я будто снова почувствовал мягкую пухлость руки Гордона. Первый раз в жизни мы с Мишель оказались по одну сторону баррикады. На целую секунду.

— Тебе незачем ехать в больницу! — Она взяла себя в руки. — Я отвезу туда маму с папой и позвоню тебе, когда появятся новости. — Ее голос уже набрал прежнюю силу. — Да! Еще одно, Стори…

— Что?

— Мы не любим, когда курят в нашей машине.

Я отключился и закурил. Каких-то полчаса назад мой единственный брат сидел напротив меня, взвинченный и голодный (Гордон всегда голодный). Его портфель до сих пор стоял на полу, его плащ висел на стене. Но его самого не было.

Мне, конечно, стыдно за себя, но я встал и обшарил карманы его плаща в надежде откопать бумажник. Поймите, я-то не видел, как ОН оплатил счет, а сам я, увы, был на мели. Я не ограничился булочкой и заказал суп только потому, что Гордон сразу же пообещал заплатить за нас обоих.

— Возьми суп, — сказал он. — Я угощаю.

— Суп не буду.

— Будешь. Тебе непременно нужно поесть горячего.

Бумажника в его плаще не оказалось. И в портфеле тоже. Там была газета, шариковый дезодорант (Гордон ведет вечный бой с потом) и освежитель дыхания в бутылочке (то же самое с запахом изо рта). Под всем этим лежала папка, приготовленная для новой клиентки.

Должен сказать, что парень я, как правило, непрошибаемый. Наподобие боксерской груши: тресни меня — отскочу и тут же вернусь на прежнее место. Но у каждого бывают такие дни, когда все словно объединяются, чтобы послать вас в нокаут: один… два… три… КОНЕЦ!

Похоже, у меня как раз выдался такой день. Один — я провел утро в адвокатской конторе, бичуемый моей бывшей женой Марлен. Два — умирает мой старший брат (пусть и ненадолго). Три — мне нечем заплатить за обед. А еще предстоял финальный удар: перегнав машину Гордона, я должен был встретиться с агентом по недвижимости, который давно угрожал сменить замки в моей студии, если я не заплачу за аренду.

— Жаль, что так вышло с вашим другом, — сказала официантка, наклоняясь, чтобы забрать пустую винную бутылку.

Я не стал просвещать ее насчет нас с Гордоном. Но должен признаться, что мне порой бывает грустно и даже одиноко из-за того, что никто не признает в нас братьев. Я часто жалел, что мы не похожи. Ну не круто ли: входишь в какой-нибудь бар со старшим (хорошо бы красивым) братом, и все сразу понимают, что вы родня. Это как будто подтверждает твое право на существование. Понимаете, один человек всегда может оказаться генетической ошибкой, но если вы похожи на кого-то, а кто-то похож на вас, значит, ваш генетический код одобрен мирозданием. Вы — часть Великого Плана!

У нас с Гордоном не вышло. Прежде всего, он старше меня на восемь лет. Я тощий, а он плотный. Я брюнет, он почти блондин. У меня волосы густые и вьются, а у него… хм… постепенно исчезают.

— Ой, чуть не забыла его квитанцию! — спохватилась официантка и полезла в карман передника. — Простите. Такая суматоха поднялась.

Выпучив глаза на бумажку, я представил себе, как Гордон одной рукой отпихивает старуху с косой, а другой расплачивается за суп, съеденный младшим братом. Он умудрился даже высчитать чаевые. Ровно десять процентов — не больше, не меньше. Даже по пути в палату интенсивной терапии Гордон не позволил себе безалаберности в расчетах.

Я был спасен, но какой ценой! Не сиди я в «Pain et Beurre», где сострадание не в ходу, я наверняка всплакнул бы.

Я сидела за рулем своей машины и ела раскисший салат из лоточка, когда мой мобильник наконец-то подал голос. Звонила Софи да Лука, чтобы сообщить мне рабочий адрес Гордона Стори. Она нашла тот затерявшийся клочок.

— Ни за что не угадаешь, где он был! — хихикнула она. — Приклеился мне на попу! Ребята из спортивного отдела сказали. Я на нем сидела, представляешь!

Какая радость. Я вовсе не пришла в восторг от того, что мои рабочие материалы красовались на корме Софи. Это выглядело дурным предзнаменованием. Но переживать мне было некогда, и я внесла задницу Софи в мысленную памятку, чтобы попереживать позже, на досуге. Мне требовалось собрать мысли в кучку и в темпе двигать на встречу с мистером Стори.

Его «школа» помещалась в небольшом здании офисного типа, где раньше обитали налоговые инспектора и педикюрши, а теперь свили гнездо всяческие специалисты по личностному росту. Кабинет оказался на втором этаже, в дальнем торце коридора. Добираясь туда, я миновала двери консультанта по бизнесу, консультанта по отношениям, консультанта по саморазвитию, имиджмейкера и собрата мистера Стори — психотерапевта Далласа Улога. Его заведение именовалось «Центром творческого подхода к жизни».

Светящееся табло с логотипом над дверью Гордона Стори гласило:

УСТАЛ ОТ ЖИЗНИ ВО ТЬМЕ? СДЕЛАЙ РЕШИТЕЛЬНЫЙ ШАГ К СВЕТУ!

Сделать шаг, однако, не удалось, поскольку помещение было заперто, что могло значить одно из двух: либо Гордон опаздывал еще больше, чем я, либо он уже махнул на меня рукой и ушел. Сквозь тонированное стекло двери мало что можно было рассмотреть, вдобавок в офисе было темно (вот вам и девиз!). К счастью, из соседней, приоткрытой, двери мистера Улога доносилась очень занятная беседа, что и помогло мне скоротать время.

Психотерапевт заканчивал сеанс, изрекая все, что можно ожидать в подобном случае. У него был глубокий, хорошо поставленный голос диктора, и все свои фразы он разделял долгими доверительными паузами. Такая манера речи вызывает невольное почтение.

— У нас с вами большие планы на эту неделю. Мы определили наши цели и способы их достижения. Мы стоим на пороге великого прорыва, который изменит всю вашу жизнь.

Ответа клиента я не услышала — скорее всего, он беспрестанно кивал. Как игрушечный песик на приборной доске машины.

— Видимо, — увещевал мистер Улог, — нам предстоит великая неделя. Мы обязаны сделать ее великой. Это в ваших силах, я точно знаю. Вы меня понимаете?

Наверное, клиент уже не кивал, а мелко тряс головой.

— Я верю, вы достаточно велики для этого. Вы гигант, и вы непременно сделаете гигантский шаг вперед.

Я еле успела отскочить от двери, когда мистер Улог распахнул ее. Его клиент был прямо у него за спиной, хотя сперва я этого не заметила. «Гигант» оказался малогабаритный — почти кукольный, но идеально сложенный человечек в двубортном пиджаке, смахивающий на одного из тех пажей, что держат кольца во время венчания. Его макушка не доходила и до средней пуговицы рубашки психотерапевта.

На Улоге бросались в глаза синий костюм, красный галстук и дорогой загар. Едва увидев меня, он отработанным движением выбросил руку для пожатия и принялся источать радушие. Я объяснила, что жду его коллегу. Улог сник, но свою визитку мне все же всучил:

ДАЛЛАС УЛОГ,

Психотерапевт

Каждый человек — это жизнь, которая жаждет сбыться!

Затем он повернулся и эдак деликатно подтолкнул вперед своего клиента. Человеку среднего роста достался бы тычок в спину, но клиент был настолько мал, что ладонь мистера Улога опустилась на его затылок, — можно сказать, «гигант» получил затрещину. Однако человечек понял намек и представился, тоже снабдив меня визиткой:

ТОМАС КОРЕЛЛИ,

Театральный агент

Зажигаю звезды!

Визитку я взяла, точно зная, что она мне не понадобится. Моя мать Дебора — театральный агент, причем очень известный. (Да-да, та самая Дебора Тринкер.)

— Видите? Проще простого! — сказал Улог, провожая клиента до лестницы. — Каждая встреча — это шанс.

В эту самую минуту из-за угла коридора вывернул долговязый, худющий парень и рванул вперед, едва не опрокинув Улога и «гиганта». Тогда я не знала, что это Арт, и приняла его за Гордона Стори. Вполне логичный вывод, между прочим, учитывая, что я стояла возле кабинета Гордона Стори, а долговязый скакал к двери, звеня ключами.

Правда, его видок слегка сбил меня с толку. Футболка, джинсы, ковбойские сапоги и «конский хвост» как-то не вязались с моим представлением о психотерапевтах вообще и мистере Стори в частности. После нашего единственного телефонного разговора я почему-то воображала человека постарше, в костюме, с тщательно прикрытой лысиной. Долговязый ни капельки не походил на психотерапевта. Он выглядел полной противоположностью Улога.

В кабинет он ворвался, даже не глянув на меня. Я вошла следом и представилась:

— Джули Тринкер.

Он либо понятия не имел, кто я такая, либо плевать хотел на клиентов.

Меня здорово подмывало развернуться и сию же секунду уйти. Я бы так и сделала, будь у меня сил побольше. Но утренняя встреча с Шейлой меня подкосила. К тому же я понимала, что, если откажусь от этого терапевта, придется искать другого, а значит, снова звонить, договариваться, еще и оправдываться перед Шейлой. Честно говоря, у меня не было ни малейшего желания так напрягаться. Это на меня не похоже, понимаю, но в тот момент я подумала: что толку лезть из кожи вон, если тебя все равно никто не оценит?

Вот почему, вместо того чтобы продемонстрировать Арту Стори свою спину, я топталась у него за спиной, пока он шарил на столе, что-то выискивая. Через какое-то время я решила напомнить о себе:

— Я — Джули Тринкер.

Одна стена большой комнаты, отделанной в серых и бледно— розовых тонах, пестрела дипломами в рамочках и жизнеутверждающими изречениями, другую занимала доска вроде школьной и репродукция кого-то из фламандцев. Минимум мебели: серый пластиковый стол в углу, у окна; рядом картотека; в центре, друг напротив друга, две кожаные банкетки. И огромное неиспользованное пространство голого пола.