Мысли казались будто бы чужими, они текли в голове отчужденно, независимо от Амти. Теперь все перед глазами расплывалось, Амти провела рукой себе по лицу и почувствовала, что лоб мокрый от пота, а щеки — от слез.

Теперь Амти с трудом могла различать выражение его лица, оттого чувствовала себя перед ним еще более беззащитной. Движения его становились быстрее, ровно вместе с тем, как распалялся у нее внутри голодный, женский огонь. Амти поняла, что двигается ему навстречу не сразу, она инстинктивно двигала бедрами, подаваясь к нему. Шацар перехватил ее поудобнее, помогая ей, притягивая к себе, продолжая ее движения. Мыслей в голове не осталось, наслаждение расходилось внизу живота странной, почти болезненной пульсацией. Амти вскрикнула, голос ее звучал в пустом доме особенно громко. А потом все свело от его движений, и касание Шацара в сочетании с последним, почти болезненно глубоким толчком заставило ее кончить первой. Шацар запрокинул голову, кончая, и это было самое большое проявление его эмоций за все время, что они провели вместе. Амти дышала часто и коротко, как загнанный зверек. Между ног было влажно от его семени и собственной смазки. Шацар сбросил с плеч ее ноги, Амти почувствовала, как же свело мышцы. Она протянула руку, чтобы поймать его ладонь, он сжал ее пальцы поразительно асексуальным движением, будто играл с ребенком, потом улегся рядом. Некоторое время Амти не двигалась, потом перевернулась на живот и приподнялась на локтях, чтобы заглянуть ему в лицо. Взгляд у него оставался затуманенным, на губах играла легкая улыбка. Его пальцы отстукивали по косточке на запястье Амти неясный, неправильный ритм. Амти отчего-то вспомнились эти его психотические привычки из детства вроде черчения бессмысленных схем или повторявшихся, цикличных слов и действий.

Амти поцеловала его под скулу, ткнулась носом в щеку.

— Шацар? — позвала она. Он перевел на нее взгляд, как будто не совсем понимал, что она говорит. Амти поцеловала его, осторожно и медленно, скорее так целуют первого мальчика на первом свидании, чем мужчину в постели.

— Вы мне ничего не скажете? — спросила Амти и удивилась тому, как хрипло прозвучал ее собственный голос. Она не могла снова повторить то, что сказала ему в гостиной, но надеялась, что он не забыл.

— Если А похоже на B в определенных отношениях, есть шанс что А будет похоже на B и в других отношениях.

— Что?

— Обобщение — один из законов формальной логики.

— Вы издеваетесь?

Но Шацар не ответил, Амти вздохнула. Папин запах в комнате она больше почувствовать не могла, зато чувствовала запах Шацара, запах его кожи, ужасно приятный.

Амти вспомнила, как приходила спать сюда, к папе, когда ей было страшно. Она не привыкла оставаться одна, в школе рядом всегда спали девочки. Папа сидел рядом с ней, пока она не засыпала, а потом устраивался на краю постели. Иногда он читал ей сказки. Надо же, тогда Амти была совсем ребенком, и было лето, и рано рассветало. Множество папиных книг, фотография родителей на полке, улыбающихся и счастливых, все напоминало ей о детстве. Амти заметила, что Шацар тоже взглянул на фотографию.

Мама улыбалась, обнимая папу. Она была актрисой, ее резкая, надменная красота резко контрастировала с умилительной папиной остроносой мордочкой. Амти подумала, что, наверное, фотографировал их Шацар. Это было бы логично. Амти рассматривала фотографию довольно долго и подумала, что стоит забрать ее с собой. Это ведь ее родители. Они фотографировались в центре города, рядом с фонтаном, и Амти понимала, что через секунду после того, как сделано было фото, папу обдало водой.

Она засмеялась, подумав об этом. А потом, пискнув от неожиданности, почувствовала, как Шацар просунул руку ей под живот, приподнимая, поставил на четвереньки.

Он прошелся рукой по ее спине, чуть надавив. На этот раз он вошел резко, без подготовки, одной рукой он схватил ее за волосы, другой прошелся, почти грубо лаская ее грудь и живот. Шацар чуть потянул ее за волосы, и она вынуждена была податься к нему, глубже принимая его. На этот раз он трахал ее резко, почти собственнически, и Амти коротко вскрикивала, и наслаждение было совсем другое — вспышки, а не течение.

Если задуматься, все это было так неправильно, вся ночь эта была неправильной, но Амти не хотелось думать, не хотелось винить себя ни за что. Она скулила и просила его не останавливаться, послушно запрокидывая голову всякий раз, когда он тянул ее за волосы. Острое, болезненное наслаждение как будто одурманивало ее, не так, как пустота, а совсем по-другому, медленно и томительно. Колени все время подгибались, и Шацар поддерживал ее, продолжая трахать. Перед тем, как кончить, Шацар надавил ей между лопаток, прижимая к постели и впился зубами в загривок, не больно, но ощутимо.

Все продолжалось, как во сне, изредка ее выводила из этого состояния острая вспышка удовольствия или боли. Иногда Амти могла его гладить, иногда нет. Ей казалось, что прошла вечность, и она не совсем понимала, где находится.

Когда он целовал ее, Амти отвечала, и подавалась к нему, отвечая и на его движения. Амти так и не поняла, почему пришла в себя в определенный момент. Они целовались, он был на ней, в ней, но уже не двигался. Амти чувствовала себя опустошенной, изможденной, подушка была влажной от слез. Амти подалась к нему, уткнулась носом в шею, вдохнув его запах. Все теперь пахло им, она пахла им, папины простыни им пахли. Амти запустила пальцы в его влажные волосы, погладила, неловко и по-детски.

— Мне с вами хорошо, — сказала она, и поняла, что все еще говорит с ним на «вы». Он коснулся языком ее скулы, слизав каплю пота или слезу. Кое-чего Амти не сказала — мне с вами хорошо и страшно.

Но ей нравился страх. Страх был ее страстью. Она смотрела ему в глаза, стараясь сфокусировать взгляд, потом отвернулась к окну и увидела как блекнет в ожидании нового дня небо. Амти и не думала, что выражение «провести ночь с кем-то» может означать что-то настолько буквальное. Она широко зевнула и почувствовала, как Шацар ткнулся носом ей в макушку. Он так ни слова больше ей и не сказал, а может она не слышала.

Амти закрыла глаза, думая, заснет ли после всего, но усталость была сладкой и спокойной, и сон пришел удивительно легко, несмотря на то, что прямо перед ней занимался рассвет.

9 глава

Шацар слышал крики, ночь полыхала как день от зарева огней. Горело Государство, мир горел. Шацар выглянул в окно и увидел Халдею в огне. Люди кричали, они требовали свободы и смерти. Свободы себе и смерти людям, которые считали что их кровь дает им право быть хозяевами Халдеи. Они требовали головы царя.

Шацар знал, революция свершится. И, как всякая революция, омоет страну кровью революционеров и реакционеров.

— Они все время кричат, — посетовал господин Танмир. Шацар кивнул.

— У вас тоже слышно? — тихонько, с затаенной надеждой спросил господин Танмир, как будто ответ позволил мы ему не сойти с ума.

Господин Танмир был седым старичком, беспрестанно теребившим несвежую рубашку, его глаза перебегали с Шацара на окно. Он боялся, как и все родовитые люди. Шацару тоже стоило бы бояться, если бы кто-нибудь знал, что родовое имя связывает его с царем.

Но он был Инкарни, а Инкарни отказываются от рода и племени, от всего, что связывает их с порядком и системой.

Шацар размешивал слабый, почти прозрачный чай.

— Прости, — сказал господин Танмир. — Сахар кончился. Все кончилось, но я боюсь выходить. Они все время кричат.

И Шацар понял, что бедный, безобидный старичок на грани помешательства. Такого помешательства, какого не бывает с молодыми. Это особый вид безумия, безумие человека, мир которого рушится у него на глазах и он знает, что умрет в руинах, что не сумеет, не успеет создать ничего нового.

Старики умирают от горя, когда сменяются эпохи. Одного не знал бедный господин Танмир — эпох больше не будет.

Шацар мешал ложкой чай, хотя сахара в нем никакого не было. Движение просто завораживало.

— Спасибо, что вызвался привезти мне немного еды.

— Я довольно часто бывал у вас в мирное время, не вижу причин не приехать к вам. Если бы вы сказали про сахар, я купил бы.

— Пустое, — вздохнул господин Танмир. — Впрочем, глюкоза действительно необходима моему мозгу. Мне кажется, я не могу думать из-за этих криков.

Шацар часто приезжал к господину Танмиру, как самый прилежный из его учеников, он изъявлял желание помогать одинокому старику. Все потому, что господин Танмир не желал делиться своей документацией. Каждый из его студентов работал над строго определенными деталями, и картинка никак не складывалась.

Шацар, впрочем, не жалел. В конце концов, ему все равно нужно было бы достать каждую полную версию проекта тюрьмы для Инкарни. Было очень удобно, что она хранилась только у господина Танмира.

Да, удобно, лучше и не скажешь.

Квартира была старая, двухэтажная. Высокие потолки и дорогая мебель красного дерева, хрустальные сервизы и картины популярных когда-то художников. Вся ненужная роскошь молодости господина Танмира причудливо мешалась с разбросанными им записями. Части многостраничных формулы украшали каждую бумажку, затерявшуюся среди дурацких статуэток или валявшуюся на безвкусно-дорогом ковре. Все эти записи, впрочем, были просто бессмысленными игрушками, разминкой для мозгов. Шацар знал, что господин Танмир не разбрасывается ценными вещами.

— Как ты думаешь, чем все закончится? — с тревогой спросил господин Танмир.

— Предсказательная функция логики ограничена в ситуациях аффекта, — сказал Шацар. — Чем угодно. Пятьдесят на пятьдесят.

— Ты умный мальчик. Я до конца, вероятно, не доживу. Сердце.

— Не говорите так, — сказал Шацар, хотя прекрасно знал, что все правда. Он отпил безвкусного чая, пахнущего вчерашней заваркой.

— Тут говори не говори, все для меня здесь закончится, — махнул рукой господин Танмир. — Но вы с Меламом уж постарайтесь пережить эти непростые времена.

— Вы тоже их переживете, — сказал Шацар. Он говорил уверенно и убежденно. Ложь стала для него вторым именем. Мардих говорил, что всякая ложь правда, если в нее хоть немного веришь. Шацар всю веру свою вкладывал в ложь, которую произносил постоянно. Настолько, что ему стало казаться, будто и вправду он — одинокий и злой мальчишка из детского дома, неуживчивый, но вовсе не плохой.

Все было ложью, Шацар был чудовищем, инструментом в руках забвения. И он знал, за чем пришел сюда.

— Я хочу тебе кое-что отдать, Шацар. Я стар, я слаб. Мне не жить, но я хочу, чтобы ты закончил то, что я начал. Я хочу отдать тебе документацию на Бездну.

Они называли проект Бездной. В Бездне должны были быть заключены самые ужасные существа. Название Шацара всегда смешило.

Он отставил чашку, посмотрел на господина Танмира серьезно:

— Нет.

— Но ведь…

— Нет. Если хотите отдать его, отдайте кому-нибудь другому, — строго сказал Шацар. — А лучше — оставьте себе. Пусть это будет вашим стимулом жить. Пусть это заставляет вас бороться.

— Но я больше не могу бороться, — сказал он, и блеклые, лучащиеся морщинками глаза у него наполнились слезами. — Я устал. Я столько не спал.

— Так подите спать, господин Танмир. Когда я уйду. Вы нам нужны. Вы нужны Халдее.

— Ты и вправду так думаешь, Шацар? — спросил он.

За окном снова раздались крики, недалеко было здание городского управления, толпа тянулась от него через всю улицу.

— Да. И вправду так думаю, — сказал Шацар со всей верой, которую только способен был вложить в свои слова.

— Спасибо тебе, Шацар. Ты порядочный юноша. Это сейчас такая редкость.

Глаза его были полны отчаяния всякий раз, когда он видел зарево за окном. Люди жгли костры прямо на улицах. Видимый, настоящий огонь загорелся потому, что столько лет никто не тушил невидимый пожар, пылающий в Государстве.

Халдея горела задолго до сегодняшнего дня. И чем больше прольется крови с обеих сторон, тем сильнее вспыхнет огонь. Один из братьев Шацара приказал расстрелять мирный митинг, тогда все началось. Мелам рассказывал, что вся мостовая стала красной от крови. Его чуть не стошнило. Шацар бы посмотрел. Все-таки, это историческое событие. Одно из последних в истории.

— Я пойду, господин Танмир. Мы с Меламом будем баррикадировать окна. Скоро начнут стрелять. Может быть, вам помочь?

— Нет! — сказал господин Танмир неожиданно резко. — Я хочу видеть. Нет ничего страшнее, чем эти звуки! Хорошо хотя бы знать, где они.

— Вы так боитесь народа? — спросил Шацар, не удержавшись.

— И ты его еще будешь бояться, — хмыкнул господин Танмир. Он сжал руку Шацара своей холодной ладонью, сказал: