Наталья Труш - Куда он денется с подводной лодки

Моему другу, моряку-подводнику Игорю Орлову, и его верной по друге Аленке…

Небо, заштопанное на скорую руку серыми нитками кем-то наверху, снова порвалось. Пятый раз за этот долгий день! И мелкий холодный дождь, словно сорвавшийся с тонкой нитки прозрачный стеклярус, стал сеяться сверху нудно и бесконечно. Это не грибной теплый дождик в июле. Это холодная морось в конце сентября. Может, закончится так же, как и начался, – мгновенно. А может, будет идти всю неделю, затапливать темный и мрачный в это время года, и без того мокрый лес, в котором даже в хорошее сухое лето с трудом выживают напоенные влагой болота мелкие белесые грибы.

Ждать, что дождь закончится, значит, до сумерек терять время, а Инге очень хотелось завершить поскорее дела. Она и так была не очень рада, что развела эти огородные страдания, но бросать начатое не умела, даже самое гиблое дело привыкла доводить до конца.

Инга посмотрела в окно. На стекле была видна вечная «радуга» – как на перегретом металле следы побежалости – «бабьей жалости», как говорила подруга Тоня. Но, несмотря на эту стеклянную «радугу», за окном было сумрачно и гнусно. Дождь все так же сыпался, будь он трижды неладен! Инга достала с припечка просохшую старую куртку с капюшоном из выцветшей болоньи цвета линялых семейных трусов, шерстяные носки в веселую полоску и резиновые сапоги, которые были ей безумно велики и болтались на ноге, противно шлепая голенищами.

«Да-а-а… У Тосеньки ножка изячная!» – со смехом подумала в очередной раз Инга про подругу, которая любезно предоставила ей временное пристанище – собственную дачу во мшинских болотах. В крохотной прихожей подхватила ведерко и совок и, зябко передернув плечами, выползла во двор, придерживая ногой, болтающейся в сапоге, скрипучую дверь.

* * *

Если бы еще пять месяцев назад кто-то сказал Инге Валевской, что она будет жить в покосившейся на один бок из-за подгнивших венцов даче, посещать по утрам тесный скворечник в дальнем углу сада, в котором разместились «удобства», и топить по пятницам баню, она бы рассмеялась. Потому что этого даже в страшном сне она представить не могла.

Еще недавно Инга жила припеваючи и, как о такой жизни принято говорить, как сыр в масле каталась. Причем не какой-нибудь простецкий сыр, российский или голландский, а непременно французский «ле фромаж» – бри, рокфор или камамбер. Отец Инги и ее брата Ингмара оставил детям хорошее состояние, поэтому Золушкой Инга не была никогда, удивительно сохранив в папиной роскоши скромность и непритязательность. Рокфор рокфором, но, если жизнь заставляла, могла довольствоваться и кусочком черного хлеба, густо посыпанного крупной серой солью.

И хоть была она той самой принцессой, которая почувствовала под кучей тюфяков крошечную горошину, огромные резиновые сапоги, сваливающиеся с ног, ее не пугали, равно как и испорченный маникюр. Куда страшнее были предательство и последовавшее за ним одиночество. Его она, кстати, выбрала добровольно. Муж Инги, Стас Воронин, просил ее «не делать глупостей». Но Инге от его предательства было так плохо, что она готова была уйти на вокзал с чемоданом. Только бы не видеть его, ставшего в одно мгновение чужим.

* * *

А случилось банальное. Как в плохой «пиесе». Да еще с презабавным современным концом…

Инга вернулась из командировки раньше, чем собиралась. Работа была завершена, а ей оставалось торчать в далеком сибирском городке еще неделю из-за заблаговременно купленных билетов на самолет. Делать ей там было абсолютно нечего. Знакомые – только по службе. У каждого – своя жизнь. Пока была работа, все варились в одном котле, а когда работа закончилась – у всех появились неотложные дела.

Инга на выходные осталась совершен но од на в гостинице, где в ванной комнате шмыгали по полу тараканы. Чтобы скоротать время, Инга отправилась на прогулку по городу. Ноги сами занесли в здание касс «Аэрофлота», и она просто так, без всякой надежды, поинтересовалась у милой девушки, скучающей в окошке, нет ли, случайно, одного билета на ближайший питерский рейс?

– Случайно есть. Одно место, на сегодняшний рейс, вечерний. – Девушка внимательно посмотрела на Ингу. – Если хотите брать, берите сейчас. Билет только что сдали. Еще не успели купить…

Инга даже не раздумывала. Прикинула по времени – успевает сдать свой билет на рейс, который будет только через неделю, и собрать вещи.

Через час она поймала частника, мчалась в аэропорт, потом летела целую ночь. В призрачном тумане первомайского утра самолет благополучно приземлился в Пулкове. Сонные пассажиры недружно поаплодировали экипажу и авиалайнеру, удачно завершившему полет, потянулись с сумками и чемоданами на выход, не дожидаясь приглашения бортпроводницы.

А еще через час Инга приехала домой. Без звонка. Без предупреждения. Звонить мужу не стала и брату с сыном тоже. Накануне не успела, не до этого было, а потом будить не захотела. Зачем? Пусть мужики поспят…

* * *

«Пусть мужики поспят…» – пронеслось в мозгу у Инги, когда в своей спальне, на широкой супружеской кровати, застеленной красивым шелковым бельем, она обнаружила не одного любимого мужчину, а двух. В первый момент Инга подумала, что Стас спит с Денисом, как это бывало много-много лет назад, когда маленький сын просыпался утром, вылезал из своей кроватки, с закрытыми глазами находил родительскую спальню и забирался под теплый бок Стаса. Инга, приготовив завтрак, приходила будить мужа – и находила двух своих родных мужчин в объятиях друг друга.

Инга попыталась отогнать видение. Денису девятнадцать лет, вот уже год он живет у дяди в Финляндии, учится в университете.

«Стало быть, это не Денис», – подумала Инга, разглядывая незнакомого парня, нежно прикорнувшего на плече мужа. Ему было лет тридцать, может, чуть больше. Зрелый мужчина. Если, конечно, можно так сказать – «мужчина». Да и о собственном муже она теперь не знала, как говорить. Кто он? Мужчина? Женщина? Или вообще «оно»?

Ингу передернуло от омерзения, она уронила на пол ключи, и от металлического звука любовники проснулись.

Стас продрал глаза, увидев в дверях Ингу, уткнулся лицом в подушку, а незнакомый парень поспешно вскочил, обнажив перед дамой свои худосочные телеса. Прикрывая свое сокровище, он нашарил под подушкой трусы, стал наспех одеваться. А Инга не отрывая глаз смотрела на его тощую, с шишками позвонков спину, на которой красовалась цветная татуировка – бабочка. Парень шевелил лопатками, и издалека казалось, что бабочка помахивает крылышками.

Он оделся быстро, хоть и с трудом попал в штанины своих узеньких брюк из какой-то блестящей ткани. Набросил на плечи пеструю рубашку, пронесся мимо Инги, теряя на ходу шлепанцы. Через секунду она услышала, как внизу щелкнула дверь. А еще через минуту за домом взревел двигатель, и автомобиль вынесся на проселочную дорогу.

Стас все это время лежал, уткнувшись носом в подушку. Он, кажется, даже дышать перестал. Когда осмелился взглянуть на жену, ее уже и след простыл. Только ключи от дома остались лежать на полу в спальне.

Выматерившись вполголоса, Стас вылез из-под одеяла, надел белый махровый халат, валявшийся у кровати, допил прямо из горлышка конь як – бутылка с остатками напитка стояла на полу, – подождал две минуты и, когда алкоголь тепло побежал по жилам, отправился к жене.

Он знал, что не будет никаких разборок. Инга не была истеричкой и никогда не устраивала ему допросов с пристрастием, не пыталась узнать тайное. И это было плохо. Потому что разборка в семье могла хоть что-то объяснить, если объяснить что-то в данной ситуации вообще было возможно. А когда женщина молчит, все доводы, словно булыжники, падают в воду, даже волну не нагонят.

Инга стояла у окна в большой просторной кухне. Мыслей в голове не было, кроме одной – ее предали. Причем предали так, что даже поплакаться она никому не может. На работе сказать, что застукала мужа в постели с мужиком, – боже упаси! Сказать сыну и брату – тоже нельзя. Просто стыдно. Да и слов подходящих не найти. Слава богу, отец не дожил до этого дня. Вот уж кто бы докопался до всего сам! Да так, что пух и перья полетели бы от ее муженька.

– Инь… – Стас Воронин слегка тронул Ингу за рукав, отчего она брезгливо передернулась. – Инь! Я прошу тебя, выслушай…

Инга была так воспитана, что, если ее о чем-то просили, не могла отказать. Попросил Стас – выслушай, и она вынуждена выслушивать, хоть ее и выворачивает наизнанку от его слов, от его такого родного запаха, внезапно ставшего противным и тошнотворным.

Как она раньше не замечала, что он постоянно ноет?! Не говорит, а именно ноет, и не только в извинениях и объяснениях, но и в простых разговорах. Раньше это казалось Инге милым чудачеством. А сейчас его привычка не разговаривать, а ныть показывала его бабское начало. «Тьфу, черт возьми! – выругалась Инга про себя. – Как я раньше не видела этого?!»

Инга потерла пальцами виски. В голове шумело. Видно, давление… Она почти не слышала, что говорит Стас, улавливала только отдельные фразы:

– Инь, ну пойми ты, я как врач тебе говорю: нормальное это дело, со многими мужиками происходит. Особенно по пьянке…

Стас осмелел, видя, что его выслушивают, и уже аргументированно вливал Инге об особенностях мужской физиологии, о том, что в Древней Греции это было нормально, и что-то еще. В голове у нее стучало: «бла-бла-бла» – так, кажется, говорят ее студенты.

Инга не могла больше этого слышать. Для него это было физиологической особенностью, для нее – предательством. Это разные вещи.

* * *

Стас мучительно подбирал слова. Ну и сокровище ему досталось! Да другая уже давно бы поняла, что произошло недоразумение, что все это не повод, чтобы молчать, как мумия. Да он сейчас для нее в лепешку расшибется, чтобы только загладить вину. Хочешь на Бали? Завтра! Да хоть в Бермудский треугольник! Хочешь новую машину? Не вопрос! Любую!

Фокус был в том, что и Бали, и новую машину, и даже Бермудский треугольник его супруга Инга Валевская могла запросто устроить сама. Один звонок брату в соседнюю Финляндию – и на Бали можно было отправиться на вечное поселение. Впрочем, в Магадан тоже. И это Стас знал хорошо. Будучи мужиком сорока лет от роду, Ингиного пятидесятилетнего брата Ингмара Валевского Стас Воронин боялся как огня. А строгий тесть его еще на свадьбе предупредил серьезно: дочку не обижать! Ей было всего восемнадцать, и брак этот «по любви с залетом» отцу Инги был совсем не нужен. Спасибо, что шею не свернули жениху.

Стас тогда хорошо уяснил, что брак в этой семье – святое. И загулы «налево» были у него сродни вылазкам в тыл врага. Один неверный шаг – и пиши пропало. Тесть бы и разбираться не стал. В начале девяностых он внезапно разбогател, и вместе с достатком в его характере появились новые, неведомые ему самому ранее черты, такие как жесткость, властность. У него всегда было обостренное чувство справедливости. Мог всю зарплату отдать нищему на паперти. Но мог и размазать негодяя, если доводилось с таковым встретиться.

За Ингу со Стаса спрос был особый. Поэтому ни номера своего телефона в чужом мобильном, ни чужого волоска на собственной майке, ни – не приведи господи! – вынужденной консультации у венеролога он допустить не мог.

Потом старший Валевский заболел, рак сжег его за три месяца. Умирая, папаша, кроме денег, бизнеса и движимости-недвижимости в России и Финляндии, передал сыну заботу о семье Инги. Ингмар заменил ей отца во всем. До сих пор при встречах он кивает в сторону мужа и спрашивает, зверски улыбаясь:

– Не обижает?

Остается надеяться, что Инга постесняется рассказывать брату о том, что ее муженек наворотил.

Сказать по совести, наворотил по глупости и из любопытства. В мужской компании вели разговоры на эту тему, обсуждали, что да как. Кто-то плевался, но большинство помалкивало, видать, и правда было интересно, как это все происходит, если сегодня многие известные личности даже не скрывают своих наклонностей и пристрастий.

Стас даже не сразу понял, что говорит вслух. Просто увидел вдруг потемневшие глаза жены, сообразил, что уже и так далеко зашел в своих объяснениях, и замолчал.

Инга как будто ждала, что он наконец остановится. Она двинулась на выход и, не посторонись муж, наверное, прошла бы сквозь него. В своей комнате она вытащила из шкафа сумку и стала складывать вещи. Она еще не знала, куда поедет, где будет жить и что ей для этого нужно, поэтому положила в сумку самое необходимое. В конце концов, в свой дом она всегда может попасть. Это сейчас ей нужно уйти и побыть одной, чтобы не видеть Стаса.

Он стоял у нее над душой и стонал, что все глупо, что у других куда худшее случается, что он, в конце концов, любит ее…

На этом месте Инга так посмотрела на мужа, что он замолчал.