Потом, прожив на Севере какое-то время, Алла поняла, откуда эта страсть к украшательству. Все эти безделушки – частичка того дома, который остался у кого-то в Ленинграде, у кого-то в Воронеже, у кого-то в Ростове. Их везли из отпуска, изготавливали собственными руками, детские рисунки вставляли в рамки под стекло и вешали на стенку, фото любимых ставили на телевизор.

* * *

Прожив месяц в чужой квартире, отоспав тридцать ночей на чужой постели, Баринов по наущению долгожителей взял в руки топор и взломал двери бесхозной квартиры.

Она оказалась совершенно пустой. Мебель отсутствовала, паровое отопление тоже. Судя по россыпи черных горошин на полу, жилище было обитаемо.

Крысы! Вот кому до лампочки были и мебель, и паровое отопление, и прочие прибамбасы – цветочки, занавесочки, фотки в рамочках!

Что они жрали – непонятно, но были эти твари толстые и сытые. Капканы обходили аккуратно, причем умудрялись стырить из ловушки кусок приманки и уйти живыми.

Спасение от грызунов пришло в дом Бариновых вместе с полосатым бездомным котом, которому Илья дал соответствующее имя – Тигр. Он сам пожаловал откуда-то из подвала, когда Илья и Алла выметали из углов крысиный помет. Кот обнюхал углы, нашел нору и устроился возле нее.

Кормить его оказалось не обязательно: мяса в рационе у удачливого охотника имелось столько, что Тигр скоро стал похож на мультяшного Леопольда. У него округлились бока, а сытая морда лоснилась.

Вторая проблема – отсутствие отопления – решилась еще проще. На кухне в квартире была плита, а во дворе огромная куча угля. Три ведра угля в день – и такие комфортные условия для жизни еще поискать! Правда, отапливалась при этом только одна комната. Вторая – холодная – служила одновременно холодильником, погребом, сараем, складом для топлива и жилищем для Тигра. Ему хоть и не возбранялось гулять по всей квартире, но он предпочитал днем отсыпаться в нежилом помещении, скромно занимая там место на колченогом табурете, покрытом полосатым ковриком.

Баринов в свободное от службы время, вооружившись ведерком и лопатой, бегал вверх-вниз по деревянной лестнице, заготавливал уголек про запас.

Вообще, заготавливать пришлось все. Особенно продукты. В магазине – хоть шаром покати. Из мяса – только курятина со вкусом рыбы. Кур на местных птицефабриках кормили рыбными отходами, вот мясо и приобретало вкус рыбьего жира. Это было так отвратительно, что, вернувшись с Севера, Баринов куриное мясо не ел целый год. Даже зная, что в Ленинграде оно рыбой не пахнет, не мог пересилить себя и отведать симпатичную ножку, приготовленную заботливой тещей.

Теща спасала семью Бариновых от голодной смерти: раз в неделю Клавдия Васильевна перла на почту огромную сумку с продуктами и снаряжала посылку на Север. Посылать приходилось все, кроме макарон и сахарного песка. С этим проблем не было.

Раз Аллочка попросила мать послать им пачку ленинградской соли. Теща удивилась, но соль выслала. А в сопроводительном письме спросила: что ж это за место на карте родины, где жрать совершенно нечего и даже соли нет? А потом позвонила и уговорила Баринова отправить Аллочку в Ленинград на время его плавания, погостить.

Аллочка в ту пору уже была беременна, и они справедливо решили, что все складывается удачно: Илья – в море, Алла – к маме, рожать.

В подарок родным Алла повезла пачку местной соли. Была она чернее в сто раз той, которой в Ленинграде в гололед посыпали улицы. Задумаешь суп варить – приготовься к сложному процессу. Сначала варится соленая вода, затем фильтруется через слой марли с ватой, на которой остается черный осадок, а уж затем в соленой воде варится все, что положено для супа.

* * *

В день своего возвращения на родную базу из самого первого плавания Баринов получил из Ленинграда телефонограмму: у него родился сын. За рождение Андрюшки выпили у причала по соточке шила. А когда Баринов возвращался домой, в окне своей квартиры увидел свет. «Странно! – подумал Илья. – Алла в роддоме, в Ленинграде. Кто же тут у меня пристроился пожить?..»

Войдя в квартиру, увидел свои вещи связанными в узелки, вроде как собранными.

Не успел Баринов расположиться на отдых и откупорить бутылочку шампанского по случаю рождения ребенка, на пороге квартиры нарисовалась дама с двумя детишками в руках и тут же подняла хай, возмущенно потрясая бумажками.

– Ты хто таков? – вопрошала она, смешивая по-хохляцки три самостоятельные буквы русского алфавита «к», «г» и «х». – А вот это видел?

Дама сунула под нос Баринову листочек с лиловой расплывшейся печатью – ордерок на эту вот самую квартирку, в которой он жил. Спорить с напористой дамой у Баринова не было ни сил, ни желания. Покопавшись в узлах, он нашел кое-какие вещи, сунул их в большой пластиковый мешок, туда же кинул чистые носки и комнатные тапочки. Остальной нехитрый скарб сдвинул в угол, сказал, что на днях все заберет, и покинул квартиру. Дверь за его спиной захлопнулась с победным треском.

На лестнице, такой же бездомный, как и Баринов, сидел отощавший Тигр.

– С тобой-то что делать? – вслух подумал Баринов.

Потом махнул рукой, решительно подобрал кота, пристроил его поудобней на согнутой в локте руке и отправился в пристанище холостых и одиноких офицеров – в гостиницу с названием «Золотая вошь». Вообще-то официально – общага для одиноких, а в народе вот так красиво – «Золотая вошь»!

Там, то ли с горя – все-таки без дома остался, то ли от радости – сын родился, Баринов напился до бесчувствия в компании холостяков. А ночью ему снился сон, который не давал ему покоя весь год. Ему снился ромашковый луг и девочка, бегущая по лугу. Он знал, кто это, и очень хотел хоть раз догнать. Догнать, остановить, развернуть к себе, посмотреть ей в глаза. Ему казалось, что случись это во сне – и он узнает некую тайну.

Но догнать девочку ему ни разу не удалось. Он бежал, задыхаясь от бега, падал носом в траву, от бессилия плакал. Он боялся этих снов, потому что Алла пару раз говорила ему, что во сне он называет ее чужим именем.

Жена после этого подозрительно принюхивалась к нему, осматривала одежду, украдкой заглядывала в его записную книжку.

Однажды Баринов не выдержал и сказал:

– Это прошлое...

– Хорошенькое прошлое, если снится тебе чуть ли не каждую ночь...

Но сны тем и хороши, что нельзя ими управлять, нельзя распорядиться, чтобы кто-то кому-то перестал сниться! Илья тогда посмеялся беззлобно над плачущей Аллочкой, потом облапил ее в знак примирения, а она вырвалась, закрылась в ванной и что-то злое оттуда фыркнула.

«Зря она так, – подумал Баринов. – Я, что ли, виноват, что ей ничего подобное не снится...»

...Утром после той ночи в гостинице «Золотая вошь» мужики замучили его вопросами: что это за эротика снилась подводнику, что он никому не дал спать по пьянке? Только Тигр ни о чем не спрашивал Баринова. Смотрел с пониманием на хозяина. Тигр был первым живым существом, которое Илья увидел утром с похмелья, и сразу вспомнил о том, что остались они с котом без дома. Куда вести жену с сыном – не ясно.

К обеду историю о выселении Баринова из квартиры узнал его первый кэп. Он от души покрыл стоэтажным цветистым матом политотдел эскадры, схватил Баринова за шкирку и буквально ворвался в кабинет начальника политотдела.

От того, что Илья услышал в следующий момент, у него покраснели уши.

– Погуляй, Баринов! – попросил его кэп, и виновник происшествия покинул кабинет со вздохом облегчения.

Целый час весь политотдел ходил на цыпочках, прислушиваясь к шуму в кабинете начальника.

Наконец все стихло. Потом бабахнула тяжелая дверь, красный как рак начпо выскочил в приемную и гаркнул во всю ивановскую:

– Ну и где этот герой дня, мать его за ногу?!

– Баринов! – Это уже звал кэп.

Илья высунул нос из-за угла.

– Не боись, иди ордер получай! Мудозвоны хреновы, крючкотворы сухопутные!

Так лейтенант Илья Александрович Баринов получил ордер на одну комнату в трехкомнатной квартире в новом доме. Первым в новое жилище зашел Тигр – на счастье, чтобы в доме жилось всем...

* * *

Жизнь в том доме у них вроде получилась. Жили не хуже других. Алла была настоящей женой и матерью. Обед могла из топора и горсти крупы сварганить. В доме все было аккуратно разложено по ящичкам да по полочкам. Рубашки у Баринова переглажены, майки-трусы – стопочкой, носки попарно в шарики свернуты и спрятаны в коробку из-под ботинок.

И для ребенка лучшей матери желать было нельзя. Андрюшка накормлен по часам, прививки – как положено, садиться стал вовремя, пошел рано. Когда он первые шаги делал, Алла уже поднимать его боялась – второго ребенка ждала.

И все бы хорошо, только не было между Аллой и Ильей тех отношений, о которых мечтал Баринов, и это немного выбивало его из колеи. И так-то для себя не пожили, он даже разнюхать не успел, что это такое – настоящая интимная жизнь. Мужики говорили: не печалься, мол, потерпи, после родов куда «вкуснее» будет жена. Но не успел он понять нового «вкуса». Как-то все и сначала было не так, как представлялось, а уж потом и вовсе начались проблемы.

И вообще как будто повинность она в постели отбывала – молча, терпеливо. Будто и слов ласковых не знала никогда. А однажды заявила, что «долг супружеский» она выполнила.

– Я тебе детей родила! Я больше ничего не хочу!

– Как это не хочешь? – удивленно спросил Баринов. – Нам лет-то сколько? Да у других знаешь как все это происходит?!

– Не знаю и знать не хочу! Набрался где-то... – отрезала Алла, развернулась и поплыла мимо.

«Может, она права? – подумал тогда Баринов. – Предназначение мужчины и женщины – дать жизнь детям, что мы и сделали». Но это были разговоры в пользу бедных. Молодой мужской организм требовал своего. И в командировках Баринов отрывался по полной программе.

Странно, но Алла, догадываясь, что у Ильи на стороне кто-то есть, совсем не ревновала. Это так задевало его, что ему хотелось даже, чтобы жена узнала о его подвигах. Однажды в запале он выдал ей все, что думает по этому поводу. А в конце добавил, что ему есть с чем сравнить.

Жена выслушала его и холодно сказала:

– Ну вот и сравнивай! Только в семью дерьма не притащи...

Этим было сказано все. Как будто она главное озвучила: «Я не люблю тебя». Впрочем, мог ли он ее осуждать за это, если и сам относился к ней так же? Вот так с тех пор и жили параллельно: семья, родительский долг, дети, обеды и чистое белье – на одной линии и холодок в отношениях, который особенно пробирал к ночи, и изредка костер страстей, у которого грелся Илья Баринов по чужим постелям, – на другой. Две эти параллельные прямые никоим образом не пересекались.

Понятно, что вольности Баринов позволял себе только за пределами Большого Лога, как и положено подводнику. В Росте или в Мурманске, где частенько бывал в командировках. Или в Севастополе, куда порой его заносило на отдых. А в Большом Логе – ни-ни. Да и с кем? Любая женщина в поселке была непременно женой подводника, и подвалить к ней с чем-то, зная, что муж в море, – было все равно что икону в церкви осквернить. Потому что те, к которым можно было подвалить, с Севером быстро расставались. Или сами уматывали в большие города, или мужики их за выкрутасы высылали на хрен. Мучились потом, в запой уходили, но с женами, не выдержавшими испытаний, не жили. А те, которые верность свою доказывали, проживая каждый день за три, были достойны уважения. Еще бы! Одна лестница с сопки на сопку чего стоит! Двести тридцать пять ступенек вверх и сто девяносто восемь – вниз! И при этом в одной руке авоська с картошкой, а в другой – ребенок, которого из садика жена после работы тащит домой.

Такая если и придет глубокой ночью к одинокому соседу, так только затем, чтоб перегоревшую пробку в щитке поменял мужик. Ну, и пока шарахается он где-то под потолком с отверткой, накручивает «жучка» на древнюю, как Греция, пробку, может с ним поболтать мирно, по-семейному, о том, что муж прислал недавно сразу десять писем.

Такое бывало не раз. Письмо же в море не опустишь! Это ж не бутылочная почта, а морская, более того – военно-морская! Письма подводникам их жены и подруги писали на адрес войсковой части. Затем они политотделом соединения доставлялись в Москву и оттуда отправлялись к месту плавания лодки. Поэтому и получали их адресаты раз в два-три месяца. Зато сразу кучкой.

Как-то подлодка, на которой служил Баринов, три месяца, выполняя различные задания командования, шла в Анголу. Без писем все просто с ума сходили. Тут, правда, старые письма играли большую роль. Расплывшиеся строчки на зачитанных до дыр ветхих листочках прочитывали в тысячный раз. Старались не думать, что послания эти чуть ли не полугодовой давности. Это были не просто письма, а Письма – вот так вот, с большой буквы.

Да, про Анголу. Пришли в порт назначения, замполит, которого все на лодке называли нежно, не скрывая иронии, «замуля», отправился за почтой. Никто не мог ничего делать. Предвкушали, как развяжут почтовый мешок, как посыплются из него конверты с марками, с картинками, как будут адресаты плясать за каждое письмо из дома да от родных. Едва дождались. Приволок замуля мешок с почтой. Вскрытие его – священный ритуал. Все дышать перестали. Замулю ненавистного в этот момент полюбили, как отца родного. Да и хрен бы с ним и его дурацкими приказами! Главное – вот оно. Письма!