Ульяна Соболева - Лабиринт

— В любое время… — ответила я, продолжая смотреть ей в глаза.

— Я твои документы потом просмотрю, если надо — прозвоню, куда следует, справки наведу, а ты уже можешь приступать — нет у нас времени ждать, сама видишь — рук не хватает. Детдомовские кишат тут. Вечно какую-то заразу хватают массово и нам несут. Я уже молчу о травмах. Одни проблемы с ними. Глаз да глаз: то на кухне что-то своруют, то подерутся с "домашними". Ты вообще справишься? Руки у тебя холенные, словно только на пианино всю жизнь играла? Это тебе не столичные вылизанные клиники — это гадюшник, где иногда за больными подтирать самой надо, горшки выносить. У нас и малышня есть. Мне тут неженки не нужны. Пришлют всяких неучей вечно, которые потом сбегают через пару дней, а их родители таскают мне конверты, чтоб подписала документы.

— За меня некому конвертики таскать, — ответила я.

— Вот и хорошо, что некому — я их все равно не беру. Так что пройдись по отделению, и если не подходит — скатертью дорожка.

Я кивнула, с трудом сдерживая порыв ответить ей порезче.

Через час, после того, как старшая медсестра устроила мне экскурсию по отделению, Наталья меня в кабинет к себе провела и при мне с кем-то по телефону говорила, сменив тон на заискивающе-приторный, и я отчетливо поняла, с кем имею дело. Она заявила, что могу оставаться, но она обязательно проверит, что я за птица. А пока — к детдомовским меня, где посложнее, в травматологию, чтоб жизнь малиной не казалась, и смены поначалу она проставит. Вот как заслужу, сама выбирать буду.

Очередная жополизка, орущая на подчиненных и виляющая хвостом перед начальством.

Я особо не хотела, чтоб она справки наводила, не хотела, чтобы начала передо мной лебезить. Мне, как любому фанатику, хотелось работать, хотелось чего-то добиваться и достигать, без протекций и громких имен. Я вдруг увидела для себя в жизни новые цели. Свое предназначение, подтверждение тому, что выбрала профессию правильно.

Только в отношении Натальи я сильно ошиблась. За неделю немного освоилась здесь, перезнакомилась с персоналом. Все, как и везде. Как в любом госучреждении. На меня поначалу смотрели с настороженностью, а потом после того, как Наталья при них несколько раз наорала, приняли в коллектив.

Заведующую за спиной называли "кикимора болотная" и не особо любили. Но как я поняла — тетка она не плохая, для больницы много сделала, иногда ездила в столицу и выбивала новое оборудование, дорогие препараты. Ругалась до хрипоты за каждую кровать, за каждое казенное полотенце. Я как-то пришла к ней просить подпись на выписку и услышала, как она орет кому-то:

"— А мне что прикажете делать? Простынями им головы вытирать? У меня здесь дети. Нет у них родителей. Никого нет. Я им тут и мама, и папа, и сестра родная. Мне из дома нести? Так я уже все перетаскала, своим ничего не осталось.

В общем, мне все равно, как вы это сделаете, а не сделаете — я жалобу напишу, сама лично поеду. Вы получили. Мне известно об этом. Да, плевать. Можете из дома нести. Чего тебе, Воронова? Что стала, уши развесила? Работы мало?"

После моего приезда у больницы наконец-то объявился "неизвестный" спонсор. Наталья бегала довольная, причитала, охала-ахала, когда помощь привезли и деньги на счет больницы перевели. Тогда я и поняла, что не такая уж она и плохая. Все, что Андрей закупил по моей просьбе для больницы, в ней и осталось. Не разворовали. Как ни странно. Значит, у кикиморы с этим строго. Вот почему особо и не любят — спуску не дает. Воровать не позволяет. Таких мало где любят.

Девчонки смеялись надо мной, что зря я за комнату Марфе Васильевне плачу — я же из больницы не вылезаю, могу тут смело ночевать. А мне не хотелось домой — потому что там Я. Не дом это. А место, где я сама себя жрать начну. Нет у меня дома и не было никогда. Есть дом Андрея, где меня любят, и все. Своего нет, не было и, наверное, не будет.

Один единственный раз чувствовала себя дома — с Максом. И не важно, где. Даже в его машине.

А к себе, на съемную, не хочу. Потому что там страшно одной, потому что глаза закрываю, и тоска дикая все тело ломить начинает. Сколько раз за сотовый хваталась, чтоб набрать ЕМУ. Просто набрать, голос услышать и отключиться, но нельзя. Хуже будет. Надо переждать ломку, перетерпеть. Я и домой не звонила. Только Андрею смски иногда посылала, что все со мной хорошо.

Обещала ему, что схожу в свою старую квартиру, поищу документы и фотографии, но все еще не решилась. Да и времени особо не было.

Под городом автобус в аварию попал, детей на экскурсию везли. Водитель с управлением не справился, и теперь у нас все отделение было переполнено ребятишками с травмами и ожогами.

Я тогда под утро прямо у кроватки одного из них, самого тяжелого, уснула. Вырубилась на стуле. Меня за плечо кто-то потрепал, а я глаза открыла — смотрю, кикимора сзади стоит, тоже глаза уставшие, красные. Всю ночь оперировала, видно, что с ног валится.

— Давай, Воронова, домой иди. Хватит. Совсем себя в гроб загонишь. У меня тут не трудовое исправительное учреждение.

Я на мальчика в гипсе взгляд бросила и отрицательно головой качнула.

— Не могу я. У него мама погибла в аварии, тетка приехать должна со дня на день. Он как очнется — маму звать будет, а рядом никого. Мое дежурство сегодня.

— А ты им всем мать не заменишь, Воронова. Даже не старайся. Я сама когда-то такой была — думала, миру свет и добро дарить, только всех не одаришь, а кого-то одного выделять нельзя — они тут многие маму хотят. Даже те, у кого есть, хотят, потому что свою можно только называть иногда "мамой", а на самом деле — пьянь подзаборная. Ты давай, домой. Трое суток тут без перерыва. Я потом брату твоему что скажу?

Я встрепенулась, а она рассмеялась:

— Что думала, не знаю? Знаю. Потому и гоняю больше других, все жду, когда сломаешься и в замок свой хрустальный ускачешь… а оно вона как… Даже не прогибаешься. Иди-иди и завтра выходной возьми. Чтоб не видела я тебя тут. Выспись. А то на призрака похожа, скоро детей пугать начнешь бледностью своей и синяками под глазами. С халатом сливаешься. Давай, Воронова. Чтоб духу твоего здесь не было. Я проверю. Только пойдем, кофе со мной попьешь. Не люблю одна пить.

— Вы бы поспали часик.

Она рукой махнула:

— Какое там спать.

Домой я не поехала, решила все же на ту квартиру наведаться. Только ждал меня там сюрприз. В квартире давно другие люди живут. Мне из-за двери ответили, что знать ничего не знают, и чтоб я выметалась по-хорошему, иначе череп мне проломят. Матом покрыли с ног до головы. Соседка из соседней квартиры меня к себе позвала. Узнала.

С трудом конечно, но узнала. Чаю мне налила и рассказала, что в квартиру вселились почти сразу после моего отъезда. Оказывается, отец жилплощадь давно пропил и денег им был должен. А то, что мать ее на нас с братьями переписывала, уже никого не волновало.

Родственник кого-то из областной верхушки вселился туда. Все документы на руках имел, да и в наше время любую бумажку подделать можно. Соседка сказала, чтоб я с ними не связывалась, а то и прибить могут.

Я и не думала связываться, только хотела документы увезти и фотографии, но как оказалось, их давно уже выкинули на свалку. Оставалась только одна надежда, что Андрей все же сможет найти наших братьев. А потом стало страшно, что я их даже и не помню. Лица, голоса. Все стерлось временем, как и лицо матери. Словно вижу образы, но черт у них нет. Все смазанное и затертое годами. Домой заскочила, чтоб душ принять и переодеться. Прорыдала, уткнувшись лбом в потрескавшийся кафель. Оказывается, да, оставалась там частичка меня, и сейчас я ее болезненно хоронила вместе с квартирой, где жила моя мама, и с воспоминаниями, которые принадлежали только мне. Как ниточка с братьями оборвалась. Надежда их найти таяла на глазах. Не смогла я дома остаться. В кровать легла, а сна нет. Совсем. Обратно в больницу поехала.

* * *

Наталья Владимировна все же домой ушла, а то точно бы выгнала, так как вернулась я еще "краше" прежнего — с глазами, опухшими от слез.

Обошла палаты, вроде новеньких нет, кроме девочки детдомовской, которую утром привезли. Вроде как с дерева упала. Дикая. Никого к себе не подпускает. Ее Леонид Артемович, наш второй хирург, осмотрел с горем пополам, но никаких серьезных повреждений не нашел. Оставил на пару дней понаблюдать, чтобы сотрясения не обнаружилось — головой она ударилась сильно и на тошноту жаловалась.

Мне оставалось только проверять, как она там, и, если что, дать анальгетик. У тяжелых без изменений, а к тому мальчику тетка приехала. Дежурить осталась.

Я в ординаторскую зашла, чайник поставила, конфеты достала из сумочки. Медсестры тут же налетели: кто-то пирожки, кто-то бутерброды, яблоки.

Санитар бутылку коньяка притащил.

— Что за ночная без бухла, девочки? Пока кикиморы нет — можно разгуляться.

— Смотри, утром придет нежданно-негаданно, и будешь ты потом не санитаром, а дворником, Коля.

— Ну, конспирация, девочки. Я коньячок в бутылку из-под пепси перелью. Тащите стаканы. А ты, Воронова, опять не с нами?

— Не пью я, Коля.

— Что такое? Больная?

— Нет, здоровая. Не хочу просто.

— Или с нами брезгуешь? Слыхал, ты из столицы прикатила. Может, Наталье позвонишь, сразу заложишь? Вы там с ней вась-вась, да?

— Ты пей, Коля, пей. Не заморачивайся.

Я б выпила. Даже больше, я б нажралась сейчас до чертей, чтоб не думать ни о чем. Только не могу я. Не здесь.

Вышла на лестницу, сигареты в кармане халата нащупала — у кого-то из пацанов днем отобрала. Повертела пачку в руках.

"Ты не куришь, ты забыла?"

Медленно достала сигарету, сунула в рот, чиркнула спичкой, но не прикурила — услышала сдавленный плач. Словно кто-то в подушку рыдает. Я дунула на спичку, спрятала сигарету обратно в пачку и пошла на звук.

Когда я зашла в палату, девчонка тут же перестала плакать, она вжалась в стену и притихла. Прикрыв за собой дверь, я не стала к ней подходить, а села на стул у стены. Странно. В отдельную палату поместили, и это при том, что некоторым места и в коридоре не хватает. Несколько минут я молчала, ожидая, когда она посмотрит на меня, но девочка не оборачивалась. На вид ей было не больше четырнадцати-пятнадцати. Худенькая, хрупкая, и волосы темные по спине вьются.

— Страшно? — тихо спросила я и сердце сжалось. На меня саму похожа. Словно вижу себя со стороны.

Она не ответила, только одеяло натянула на голову.

— Знаешь, страхи — это нормально. Все люди боятся. У каждого есть свои чудовища. И они растут вместе с нами. Говорят, что взрослые не испытывают ужаса перед демонами из темноты, но это ложь. Ведь чем старше становишься, тем взрослее и страшнее сами демоны, тем они более реалистичны.

Она не отвечала, но слушала меня. Я видела, как постепенно выравнивается ее дыхание.

— Но я точно знаю, когда рассказываешь о своих страхах, они перестают быть настолько ужасными. Потому что ты ими делишься с кем-то другим, и он забирает половину себе. Ты можешь поделиться со мной.

— Иногда они убивают… — прошептала она очень тихо, но я услышала.

— Если боишься — да, убивают, — ответила ей шепотом.

— Нет… они убивают тех, кто рассказывает.

Я почувствовала, как по коже поползли мурашки.

— Если ты расскажешь о них, то мы можем бороться с ними вместе.

Она усмехнулась… Это было жутко — услышать этот смешок в темноте. Так смеются не тогда, когда весело. Так смеются, когда уже ни во что не верят.

— Думаете, вы самая умная? Придете, пожалеете, скажете идиотские слова о страхах, и вам все расскажут, а вы поставите где-то галочку, что утешили несчастного ребенка? Вам плевать. Всем плевать. Не притворяйтесь.

Она повернула ко мне бледное лицо, наполовину закрытое растрепанными темными волосами.

— Что вы знаете о страхе? Убирайтесь отсюда. Оставьте меня в покое, — она не кричала, шипела, как перепуганный зверек, который отчаянно пытается защищаться, нападая.

— Тебя кто-то обидел? — увидела на ее плече кровоподтек, и она тут же поправила ночнушку.

И снова этот смех, вместе со сдавленными рыданиями. Надо будет поговорить с Натальей Владимировной и отправить девочку к психологу.

— Расскажи мне. Может быть, я смогу защитить тебя. Если молчать, то ничего и никогда не изменится.

— И так ничего не изменится. Они будут приходить и рвать на части, а потом дарить конфеты и пирожные, ленты и заколки, иногда кукол и деньги. Ничего не изменится. Убирайтесь вон.

Я судорожно сглотнула, а сердце забилось быстрее. Куклы… заколки… Девочки иногда получали такие подарки. После того, как…