— Нет, — всхлипнула Солейс. Фариндейл с облегчением вздохнул.

Дверь отворилась, на пороге появилась худенькая женщина в черном и почтительно присела перед лордом Фариндейлом.

Лорд Фариндейл выпустил дочь из объятий и опустил на пол.

— Беги к Лилиан, любовь моя, — прошептал он, ласково вытерев жесткой ладонью ее мокрые от слез щеки. ~ Она напоит тебя горячим сидром.

Но Солейс продолжала цепляться за отца. Тот снова прижал ее к себе, поцеловал в макушку и, разжав обвившиеся вокруг его шеи руки, подтолкнул дочь к горничной.

— Иди к Лилиан, — повторил он, ободряюще улыбнувшись.

Солейс взглянула ему в глаза.

— Ты обязан остановить его. Это не должно сойти ему с рук!

Лорд Фариндейл смотрел на дочь и не верил своим ушам. Он не узнавал ее. Лицо девочки припухло от слез, заплаканные глаза блестели, щеки и нос покраснели. Она дрожала всем телом, но голос ее был тверд. Солейс вдруг показалась ему совсем взрослой, и в эту минуту Фариндейл восхищался ею.

— Ты ведь отомстишь за Анну, правда? — спросила она.

— Тихо, дитя мое. — Фариндейл ласково погладил каштановые локоны. — Поговорим об этом позже.

Солейс неуверенно кивнула и высвободилась из отцовских рук.

Фариндейл проводил дочь любящим взглядом. Подойдя к горничной, девочка взяла ее за руку и возле двери обернулась, бросив на отца умоляющий взгляд. Фариндейл, вздохнув, подумал о том, что эта очаровательная малышка, прелестная и невинная, вырастет настоящей красавицей. Его огромные руки сжались в кулаки.

— Сегодня этот ублюдок зашел слишком далеко.

Эриксон положил руку ему на плечо.

— Успокойтесь, друг мой. Рэндал — могущественный человек.

— И могущественный, и страшный, судя по тому, что ты рассказывал.

— Это верно, — вздохнул Эриксон. — Со своими людьми он обращается дьявольски жестоко. Я уже не первый раз слышу о том, как он убивает кого-то из своих крестьян.

— Да. Только на этот раз свидетельницей убийства оказалась моя дочь. — На скулах Фариндейла заходили желваки. — А я ведь так старался оградить ее от жестокости нашего мира!

— Она была на его земле, — тихо заметил Эриксон.

— Может, пора исправить это? — Фариндейл подошел к столу и свернул пергамент с планом своего нового замка. — С этим пока можно подождать. Мы не будем строить замок, друг мой. — Скомканный пергамент хрустнул в его кулаке. — Вместо этого мы захватим его!

Глава 1 Тринадцать лет спустя

День клонился к вечеру. Погода стояла чудесная. Жара понемногу спадала, хотя было еще так тепло, словно лето не спешило выпустить день из своих объятий. Солейс Фариндейл и ее подруга Гвен Эриксон не торопясь шли через заросшее травой поле. За спиной девушек высилась громада Фултонского замка с многочисленными башнями, вздымавшимися в небо. Через глубокий крепостной ров был перекинут подъемный мост, и по нему, как хлопотливые муравьи, сновали крестьяне. Мимо Солейс и Гвен быстро прошел монах, видимо, направляясь в замковую церковь. Голова его была смиренно опущена, губы чуть заметно шевелились, творя беззвучную молитву. Девушки ничуть не удивились — закутанные в унылые коричневые одежды фигуры часто встречались в этих местах. Благочестивые слуги Божьи наводняли замок Фултон. Монахи, направлявшиеся в аббатство святого Михаила, как правило, останавливались переночевать в замке. Обычно они путешествовали по одиночке, хотя Солейс иной раз видела и группы паломников.

Справа от девушек, в поле, вооруженные рыцари упражнялись в воинском искусстве. Их громкие крики сотрясали воздух. Услышав за спиной топот копыт, Солейс обернулась — всадник, свирепо потрясая в воздухе копьем, метнул его в столб со щитом на перекладине. Но прикрепленный к копью противовес ударил воина в плечо, и тот под хохот других рыцарей рухнул с коня и покатился по земле.

Тут же забыв о них, Солейс взглянула на подругу:

— Это серьезно?

— Я… не знаю, — пробормотала Гвен. — Отец, кажется, очень слаб…

— Уверена, все обойдется, — ободряюще улыбнулась Солейс, хотя в глубине души не сомневалась в обратном. От ее взгляда не укрылись ни синеватая бледность, покрывавшая щеки Эриксона, ни его устало поникшие плечи. Она догадывалась, что силы старого рыцаря тают с каждым днем. — Тебе удалось разыскать лекаря?

— Господи, да кого только к нему не приводили! — воскликнула Гвен. — Какими только травами не поили! И мочу его смотрели! Ничто не помогло, даже кровопускание! Уж чего мы только не делали, сколько денег переплатили, чтобы поставить отца на ноги… — Гвен подняла на Солейс встревоженный взгляд. — Отец не посвящает меня в свои финансовые дела, но я все понимаю. Думаешь, я не знаю, на что он надеется?

— О чем это ты?

— Отец надеялся, что лорд Фариндейл ссудит ему немного золота. — Гвен поспешно огляделась, желая убедиться, что их никто не подслушивает. — Но раз он уехал вместе с королем…

— Ты в опасности? — озабоченно спросила Солейс.

— Нет, что ты! Просто мы сейчас на мели. Раньше будущего года, когда поступят деньги от арендаторов, нам ждать нечего, а ведь рыцарям, которые несут службу в замке, тоже нужно платить… а платить нечем.

Солейс понимающе кивнула:

— Ничуть не сомневаюсь, что отец даст вам денег.

— Он-то дал бы, но вот твоя мачеха?..

Не успела Солейс ответить, как высоко в небе раздался резкий птичий крик. Девушки подняли головы. Под синим куполом неба, взмахивая широко распростертыми могучими крыльями, кружил великолепный сокол. Птица была такой ухоженной, что Солейс подумала, не улетела ли она от хозяина. Однако через мгновение девушка поняла, что ошиблась. Окинув взглядом поле, она заметила неподалеку сокольничего.

На его высоко поднятой руке сидела еще одна птица — сокол-перегрин. Пальцы ловчего крепко сжимали тонкие кожаные путы, обвивавшие лапки птицы. Чтобы сокол легче примирился с неволей, сокольничий держал перед ним кусок сырого мяса, от которого птица жадно отрывала большие куски. От сокола было невозможно оторвать глаз: золотисто-коричневые перья птицы переливались в лучах теплого солнца, как драгоценный шелк. Но внимание Солейс привлекли не птицы.

Каждый раз взгляд девушки останавливался на ловчем, заметно отличавшемся исполинским ростом и статью от окружавших его охотников. Молодой человек вдруг замер, точно почувствовав, что за ним наблюдают. Впрочем, ничего удивительного в том не было — внешность его невольно приковывала к себе внимание. Он походил на великолепную статую, ожившую под резцом искусного мастера. Чеканные, на редкость правильные черты прекрасного лица, прямой, с небольшой горбинкой нос, придававший ему сходство с хищной птицей, твердо очерченный подбородок, жесткий, суровый и вместе с тем восхитительно чувственный рот — от этого действительно захватывало дух. Солейс вдруг показалось, что солнце льет свет только на него одного, ласково касаясь черных как смоль волос и окружая голову сокольничего чем-то вроде ореола.

Крошечная девочка Мэри бросилась ему навстречу, перебежала через мост и остановилась у самых его ног, дожидаясь, когда он заметит ее. Солейс видела, что они обменялись несколькими словами. Внимательный взгляд мужчины задержался на соколе, сидевшем у неге на руке.

И вдруг он протянул девочке кусочек мяса. Малышка, поморщившись, брезгливо взяла неаппетитный кусок двумя пальчиками и предложила его соколу.

Птица, выхватив у нее окровавленное мясо, тут же проглотила его.

Сокольничий одобрительно погладил девочку по голове, и та вспыхнула от гордости и смущения.

Солейс ощутила признательность к этому незнакомому человеку, внезапно подумав о том, что кроется за его привлекательной внешностью.

Гвен, посмотрев на сокольничего, лукаво улыбнулась подруге:

— Какой красавчик, верно?

Покраснев от смущения, Солейс потупилась и сделала вид, будто внимательно разглядывает что-то у себя под ногами.

Девушки совсем забыли, что они не одни. Старый Бен, с трудом ковылявший за ними, вдруг натужно закашлялся, перевел дыхание и прохрипел:

— А он никакой не сокольничий!

Бен был самым старым из всех, кого знали обе девушки. Его кожа, морщинистая и коричневая, напоминала иссохшую на солнце кору старого дуба. С годами Бен почти облысел, лишь несколько седых прядей, похожих на свалявшуюся овечью шерсть, свисало на плечи.

Обменявшись понимающими взглядами, Солейс и Гвен ласково улыбнулись старику. Ох уж этот старый Бен, вечно он на что-то жалуется! Но Солейс хорошо знала, как трогательно, почти по-детски гордится старик ловчими птицами, требуя, чтобы его драгоценным питомцам доставалось все самое лучшее в замке. Старик надышаться не мог на своих соколов. Может, именно по этой причине отец Солейс и сделал его главным сокольничим Фултона.

Старый Бен вдруг недовольно заворчал и начал размахивать руками, стараясь привлечь внимание сокольничего.

— Не так, не так! — крикнул он. — Если она обожрется, какой с нее будет толк?! Много не давай, слышишь? Только чтоб она почувствовала вкус мяса! — Забрав сокола-перегрина с руки сокольничего, старый Бен заковылял дальше.

А Солейс как завороженная смотрела на исполина-сокольничего. Об этом человеке в замке Фултон ходили легенды. Девушки и молодые женщины шушукались по углам, рассказывая о нем небылицы. Да и то сказать, разве иначе, как на ушко, поведаешь о том, что его огненный взгляд способен вмиг раздеть любую женщину донага? Или о том, как играют литые мышцы под тонким полотном сорочки, облегающей его широкую грудь и кажущейся особенно белой по сравнению с бронзовой от загара кожей? Разве промолвишь вслух о том, как его низкий, чувственный голос заставляет забиться девичье сердце, а уж если этот голос произнесет твое имя, у тебя подкосятся ноги и сладко закружится голова?

Откуда-то из-под самых облаков донесся сердитый крик, и черный сокол, широко раскинув могучие крылья, камнем упал вниз. Умная птица безошибочно нашла своего хозяина и села ему на плечо, глубоко вонзив острые когти в заплату из грубой, толстой кожи, специально пришитую на плечо куртки сокольничего. Любой другой, кроме гиганта сокольничего, покачнулся бы. Но этот, возможно, и не заметил бы ничего, если бы Мэри от восторга не захлопала в ладоши. Мужчина покосился на черного сокола, который переступал когтистыми лапами, устраиваясь поудобнее у него на плече, а потом с улыбкой кивнул довольной девчушке. Похлопав ее по плечу, он подтолкнул ее к замку.

От этого движения у Солейс захватило дух от восхищения — свободная, естественная грация молодого человека невольно завораживала ее.

Гвен деликатно кашлянула.

Солейс неохотно оторвала взгляд от сокольничего и, обернувшись, сжала руки подруги.

— Не волнуйся. Вот увидишь, все будет хорошо!

Иголка уже, наверное, в сотый раз вонзилась в палец Солейс, и она тихо чертыхнулась себе под нос. А ей-то казалось, что эта вышивка — причудливый, изысканный цветок — получится у нее куда лучше, чем все прежние работы. Девушка упорно трудилась над ней каждый вечер, стараясь не слушать, о чем болтают рядом Гвен и ее мачеха. Порой к ним присоединялась и Бет, единокровная сестра Солейс. Но все усилия девушки были напрасны. Сколько ни пыталась она сосредоточиться на работе, образ сокольничего преследовал ее. Его мужественная красота, чеканный профиль сурового лица не давали Солейс покоя.

Солейс украдкой покосилась на Гвен и завистливо вздохнула. Склонив голову над шитьем, та щебетала о чем-то, а иголка так и мелькала в ее проворных пальчиках. Казалось, Гвен даже не смотрит на работу, однако в ее руках самая обычная штопка превращалась в настоящее искусство. Солейс подумала, не смущает ли и подругу тот же пленительный образ, но поняла, что это не так. Мысли Гвен были заняты явно не сокольничим.

Солейс бросила взгляд на сестру. Та проворно шила. Свадебное платье водопадом сверкающих кружев стекало с коленей Бет и падало к ее ногам. Солейс, хорошо зная сестру, и не предполагала, что та способна грезить о каком-то незнакомце. К тому же всем в замке было известно, что Бет душой и телом предана лорду Грэму Харперу, своему жениху.

В эту минуту мачеха Солейс, леди Элисса, резко выпрямилась в своем кресле, и взгляд девушки обратился к ней. Рассеянно пригладив свои пышные каштановые волосы, та снова склонилась над шитьем. Новое пурпурное платье, отороченное белым пушистым мехом, облегало фигуру Элиссы, всегда одетой по последней моде. Она, наверное, не пережила бы, если бы кто-то застал ее в простом домотканом платье, которые так любила Солейс. Благодаря грации и элегантности, Элисса казалась почти красивой. Если бы не надменность, она была бы неотразима. Понаблюдав, как шьет мачеха, Солейс вздохнула. Ложившиеся один за другим ровные стежки казались безупречными и ни на волос не отличались один от другого.