Алисса Джонсон - Леди-наследница

Ах, как бы ей хотелось, чтобы у нее достало смелости сказать ему это.

Но она, разумеется, не смогла, поэтому шагнула вперед и взяла его под руку. И поскольку была занята своими мыслями и забавной, пусть и пустой угрозой оскорбить шляпу миссис Ховард, Уиннифред не заметила, как улыбка слетела с лица Гидеона, едва только они повернулись к дверям. И не услышала, как он глубоко вздохнул.

Три часа спустя Уиннифред вошла в свою спальню в Мердок-Хаусе, бросила сумочку в сторону стула и тут же плюхнулась спиной на кровать.

Как же она устала. Несколько часов она не делала ничего, только стояла, сидела, ела и говорила — и все равно чувствует себя как выжатый лимон. Это нелепо, и если б у нее были силы, она бы обеспокоилась. Неужели она вот так же будет чувствовать себя после каждого званого обеда? И что же тогда с ней станет после бала? Так ей в Лондоне и недели не выдержать.

Она в Шотландии не выдержит еще неделю, гадая и переживая, почему Гидеон не поцеловал ее снова.

Никогда еще не находила она математику такой угнетающей.

Что, черт возьми, она делает не так?

Может быть, это просто она сама не такая? Может, существуют веские причины, поэтому отец и Энгели когда-то отвергли ее? Может, вкусы Гидеона не распространяются на неискушенных деревенских девиц? Может, она просто не внушает симпатии? Может, не стоит хлопот?

Уиннифред поморщилась от направления своих мыслей. Это старые страхи, и ее реакция на них такая же знакомая. Она безжалостно отогнала их прочь и решительно отказалась углубляться в них. Жалостью к себе ничего не добьешься.

Она устремила взгляд на штукатурку потолка и уже почти убедила себя, что не случится ничего страшного, если один раз она заснет прямо в одежде, когда дверь распахнулась и в комнату влетела Липли. Она выглядела такой же счастливой, как и в тот день, когда Гидеон прислал в Мердок-Хаус посыльного с запиской и пирожными, и вдвое энергичнее. Остановившись посреди комнаты, Лилли пустилась в пляс.

— Ох, Фредди, ты была сегодня великолепна! Просто великолепна!

Кое-как Уиннифред наскребла в себе сил, чтобы сесть и прислониться к одному из столбиков.

— Да?

— А ты сама не знаешь?

— Ну, я вообще великолепна, но… — Она умолкла, чтобы широко зевнуть, и Лилли рассмеялась. — Но что касается сегодняшнего вечера…

— Твои манеры были лучше, чем у миссис Ховард, — с удовольствием объявила Лилли.

— Ты шутишь?

— Ничуть. Когда мы прибыли, миссис Ховард приветствовала тебя после меня. Это было грубейшей ошибкой.

— Правда? — Уиннифред задумчиво нахмурилась. — Ты старше.

— Но, как компаньонка подопечной маркиза Энгели, я ниже по положению.

— Какая ерунда. — Уиннифред выпрямилась. — Ты не ниже…

— В твоих глазах — нет. — Лилли сделала паузу и подмигнула. — И в моих определенно тоже.

Но в глазах света ты занимаешь более высокое положение. Миссис Ховард должна была приветствовать тебя первой.

— О… — Уиннифред снова расслабилась и обдумала эту информацию. — Значит ли это, что когда мы в следующий раз встретимся, я могу сделать вид, что не знаю ее?

— Нет.

— Жаль.

Лилли присела на кровать рядом с Уиннифред и вгляделась в нее.

— Ты выглядишь измотанной.

— Не понимаю почему.

— Нервы.

— Так я и думала. — Но почему-то в устах Лилли это прозвучало как-то правдоподобнее. — Что, всегда так будет?

— Нет. — Лилли сочувственно протянула руку и мягко убрала прядь волос Уиннифред за ухо. — Будет много, много хуже.

— Ах, негодная! — Уиннифред игриво оттолкнула руку подруги, когда та покатилась со смеху. Как же чудесно, подумала она, видеть Лилли такой счастливой и беззаботной. — Какая же ты гувернантка?

Лилли громко выдохнула и вытерла слезы.

— Я никогда не была тебе настоящей гувернанткой.

— Последние две недели была, — возразила Уиннифред.

— Да, верно. — Лилли наклонилась и чмокнула ее в щеку. — Ну, теперь отдыхай. Спокойной ночи, Фредди.

— Спокойной ночи. — Подруга встала и чуть ли не вприпрыжку устремилась к двери. — Лилли!

— Гм?

— Ты всегда будешь нужна мне и как сестра, и как подруга.

Улыбка Лилли смягчилась, а глаза засветились еще ярче.

— Спасибо, Фредди. Ты мне тоже.

Хоть убей, Гидеон не мог сообразить, как он дал уговорить себя поехать вместе с Лилли и Уиннифред в Энскрам. Лилли приперла его к стенке в гостиной перед завтраком, это ясно. Она бросалась такими словами, как «Лондон», «покупки», «необходимые вещи» и «посоветовать», и не успел он и глазом моргнуть, как уже шагал по скромной городской площади с Уиннифред, неуклюже таща под мышкой кипу свертков.

Ему следовало бы раздражаться или по крайней мере стоически мириться с тем, что его вытащили из добровольной ссылки, но невозможно было сохранять отвратительное настроение перед лицом восторга Уиннифред. Нельзя сказать, что хождение по магазинам доставляло ей особенное удовольствие, но она явно радовалась прогулке по городу, разглядыванию витрин и разговорам о ее будущих планах на Мердок-Хаус.

Даже мрачная серая погода не могла испортить ей настроения. Небо было затянуто плотными тучами, воздух был холодный и тяжелый, и крошечные капельки влаги блестели у нее в ресницах и волосах. Гидеон заметил, что концы ее волос начинают завиваться, и вдруг порадовался, что его руки заняты свертками и тростью. Ему хотелось протянуть руку и потрогать влажные локоны пальцами, хотелось наклониться и языком слизнуть влагу с ее щеки. От Уиннифред пахло бы умытой дождем лавандой, а кожа под губами была бы атласной.

Он оторвал глаза и заставил себя подумать о чем-нибудь другом, о чем угодно.

— Нам… э… надо было взять с собой лакея.

Уиннифред, которая шла рядом, поправила маленькую коробку с разнообразными лентами для волос.

— Тогда кто бы пошел с Лилли к книготорговцам?

— Другой лакей.

— Он составляет компанию Питеру.

Гидеон улыбнулся этому нелепому замечанию.

— Питеру не требуется компания.

— Если хотите, я могу понести еще какой-нибудь…

— Нет, спасибо. — В конце концов, он же сам настоял на большинстве покупок. — Знаете, вам надо привыкать к тому, что кто-то из слуг всегда будет сопровождать вас.

— Я никогда к этому не привыкну. — Она бросила быстрый взгляд на Бесс, семенящую чуть поодаль, тоже со свертками, и понизила голос до шепота: — Меня бы так не смущало, если б она не шла сзади. Такое чувство, словно мы пренебрегаем ею.

— Но так всегда делается.

— А мне не нравится… и я затылком чувствую ее взгляд.

— В данную минуту Бесс занимает кое-что поинтереснее вашего затылка. Каким бы очаровательным он ни был. — Он дернул подбородком в сторону кареты и Питера, который, в свою очередь, тоже, кажется, глазел на Бесс. — Похоже, у них роман. Мы могли бы скрыться на одной из этих улиц и уже пройти половину города, прежде чем Бесс заметила бы.

Глаза Уиннифред засветились озорными искорками.

— Правда?

— Но проверять не будем.

— Жаль. Это было бы так…

Она осеклась, когда ее взгляд привлекло что-то в витрине магазина мистера Маккина. Поскольку мало что в витринах Энскрама удостаивалось любопытного разглядывания от Уиннифред, Гидеон удивился, когда она остановилась, чтобы посмотреть на маленький золотой кулон на цепочке.

Несмотря на свои уверения в обратном в день их знакомства, Уиннифред прекрасно сознавала, что она далеко не ангел. Она совершила свою долю проступков, которыми не гордится, но только два из них были достаточно ужасными, чтобы заставить по-настоящему стыдиться их.

Первый проступок она совершила, когда ей было тринадцать: голодная, не в силах устоять перед искушением, она стащила липкую булочку из магазина миссис Макалистер, пока Лилли выторговывала лучшую цену за вчерашний хлеб. Украденную булочку Фредди жадно проглотила тем же вечером, и ее, непривычную к жирной сдобе, чуть не стошнило. Чувство вины терзало куда хуже, чем боль в животе, и Уиннифред поклялась, что больше никогда в жизни (в конце концов, она же была подростком) не будет красть.

Но здесь, в витрине магазина мистера Маккина, лежала цепочка с кулоном, которая насмехалась над ней, называя лгуньей.

Они с Лилли нашли ее под кроватью в свой первый месяц жизни в Мердок-Хаусе. Тогда, даже не думая о краже, Уиннифред сунула ее в комод и оставила там. До прошлой зимы, когда стащила ее, продала и потратила деньги на доктора для Лилли.

— Он вам нравится?

Голос Гидеона в ее ушах прозвучал неестественно громко.

— Что?

— Кулон. — Он тростью указал на магазинную витрину. — Хотите его?

У нее так и вертелось на языке «нет» — украшение на самом деле было просто безобразным. Но тихий голос в голове — который с каждым днем все больше и больше походил на голос Лилли — отругал Уиннифред за ложь. Она огляделась, чтобы удостовериться, что никто их не слышит, и затем, к своему полнейшему изумлению и ужасу, быстро залепетала:

— Он ваш. Кулон. Или вашего брата, я не знаю. Я взяла его в Мердок-Хаусе. Прошлой зимой, когда Лилли сильно болела, а вы прислали то ужасное письмо. Только это были не вы? Но откуда же я могла знать? Простите. Я не должна была этого делать. — Леди не сделала бы. Порядочная девушка или по крайней мере девушка поумнее не сделала бы. — Я больше ничего не смогла придумать. Я пыталась продать Клер, но никто не хотел ее покупать, и…

— Уиннифред, остановитесь. Вы хотите сказать, что заложили этот кулон?

Она сглотнула сухой ком в горле.

— Да.

— И вы просите прощения, потому что?..

— Потому что украла его.

Это же так очевидно, подумала она.

— Вы не крали. У вас было мое разрешение продавать из этого дома все, что пожелаете. Вы просто не знали об этом. — Он послал ей обезоруживающую улыбку, которая немножко успокоила. — Я в общем-то тоже, но сейчас это не имеет никакого значения…

— Конечно же, имеет. Я не имела права брать чужую вещь.

Он задумчиво оглядел Уиннифред.

— Вы очень совестливая?

— Это влияние Лилли, — проворчала она.

— Нет. Не все, во всяком случае. Вот что: какие из ваших новых вещей вам особенно нравятся?

— Какие… ах да, конечно. — Она откажется от чего-то своего в качестве платы за украшение. Правда, это он купил все, что у нее есть, но в этом случае мысль не в счет. Надеясь, что мысли будет достаточно, она скосила глаза на коробку с парой новых полуботинок. — Полагаю…

— Ботинки я не возьму, — слегка нетерпеливо прервал он ее. — Отдайте мне ленты. Мне показалось, они привели вас в восторг.

— Ленты для Лилли.

— Зачем вы купили ленты для Лилли?

— Затем, что они ей понравятся, — ответила она, снова подумав, что это вполне очевидно. — Зачем же еще?

— Не важно. Скажите, мы купили сегодня что-нибудь, что не было бы строго практичным или подарком для кого-то другого?

Она окинула взглядом коробки.

— Ночная рубашка. Мне не нужны две. Да они вообще не нужны мне теперь, когда у меня своя комната.

Он не ответил. Он смотрел на нее, и хотя она не представляла, как его черные глаза могут стать еще чернее, но они заметно потемнели. Веки его опустились, взгляд заскользил ниже… ниже…

Этот тлеющий взгляд взволновал, смутил и привел ее в замешательство. Она остро ощутила свое тело, словно Гидеону удалось раздеть ее глазами, и как бы ни было приятно знать, что он находит ее образ без одежды интригующим, сама мысль о том, чтобы обнажиться перед Гидеоном, очень сильно смущала.

Более того, она понятия не имела, видит ли он именно ее или просто женское тело. Лилли говорила, что большинство джентльменов в душе распутники. А она так мало знает о джентльменах, чтобы понять, правда ли это.

Она хотела спросить у него, придется ли стоять тихо и молча перед любым лондонским джентльменом, которому взбредет в голову представить ее без ночной рубашки, но испугалась того, что может услышать в ответ.

— Гидеон… — напомнила она.

Его голова резко дернулась вверх.

— Оставьте рубашку, — натянуто проговорил он. — Шляпка. Я заберу шляпку.

Она вручила ему одну из коробок, которую несла.

— Но мне она даже не нравится.

— А я до сегодняшнего дня в глаза не видел кулона. Так что мы в расчете.

— Но…

— Мы в расчете, Уиннифред.

Последние дни перед поездкой в Лондон прошли в кутерьме уроков и последних приготовлений. Для Уиннифред время летело слишком быстро. Хоть ее уверенность и получила значительную поддержку от званого обеда у Ховардов, еще так многому предстояло научиться. И оставалось еще так много того, что ей хотелось сделать, в том числе провести больше времени с Гидеоном. Но, как ни старалась, она не смогла отыскать еще одну возможность увидеться с ним наедине. Он присутствовал на каждом завтраке, но потом буквально «испарялся».