— Теперь пора рассказать вам обо мне, дорогой личный секретарь, — продолжила между тем Эмма, ничуть не смутившись пристальным осмотром ее достоинств. — Поскольку вы отныне — мое доверенное лицо во всех делах, следует рассказать вам, чем же я занимаюсь, не так ли?

— Я оправдаю ваше доверие, мадам! Я никогда никому ни словечка не скажу лишнего! — горячо заверила девочка Эмму, а та, не слушая, изящным движением руки указала новоиспеченному секретарю на остаток кекса: доешьте, мол, это вкусно…

И снова волна признательности накрыла Мери с головой. Во взгляде мадам де Мортфонтен не было не только снисходительности, но даже признака того, что она оказывает незнакомому подростку благодеяние. Только настоящий интерес и ненасытное любопытство — а это никак не связывалось с представлениями о буржуазии, которые к тому времени выработались у Мери. А если она обманывает себя, только ради того, чтобы испытать наконец-то хоть недолгое счастье? Нет, в этой человечности Эммы явственно, пусть и непонятно каким образом, ощущается правда! О как бы Мери хотелось, чтобы Сесили была сейчас рядом и помогла ей разобраться во всем!

— Я вдова, — рассказывала мадам Мортфонтен, вращая большим и указательным пальцами правой руки обручальное колечко на безымянном пальце левой. — Мой муж был одним из самых богатых судовладельцев этой страны.

Тобиас Рид — тоже судовладелец, вдруг Эмма с ним знакома?! Мери решила: как тут все ни повернется, надо быть настороже и не терять бдительности. Не замечая ее волнения, хозяйка продолжала:

— После смерти мужа мне пришлось взять на себя его дела, но, признаюсь, не впрямую, потому как — чего тут скрывать? — корабли почти совсем мне не интересны. Моими делами занимается опытный управляющий, тем более что и конкуренция в этой области жесточайшая.

У Мери отлегло от сердца.

— Что до меня лично, то я предпочитаю заниматься всякими придворными баталиями. С тех пор, как его католическое величество, король Яков II Стюарт, вынужден был уступить престол этому коварному предателю, своему зятьку-протестанту Вильгельму Оранскому, дня не проходит, чтобы сторонники одного не затеяли бы заговора против союзников другого. А я обожаю интриги! И всякие секреты тоже! Наверное, это недостаток, даже грех… но мне так сладко думать, что женщина не может быть настоящей женщиной, если ей не нравится все таинственное… Это нередко позволяет ей возвыситься в обществе, где, увы, для нее уготовано лишь относительно почетное место. Словом, не стану с вами лукавить, мой дорогой, я люблю выслушивать, выманивать хитростью или получать обманом, в общем, собирать и хранить всякие тайны, особенно те, что могут обеспечить мне всеобщее уважение и полную безнаказанность. Запомните это, мой мальчик. Свобода человека только в том и заключается. Потому что в этом грешном мире уважают только тех, кого боятся.

— Запомню, — твердо пообещала Мери.

— Ваша роль будет вот в чем заключаться. Главная ваша обязанность — писать под мою диктовку письма. Некоторые покажутся вам странными, а то и вовсе непонятными, едва ли не бредовыми… Причина тут — код… своего рода шифр, которым я вынуждена в переписке иногда пользоваться, чтобы обмануть чьи бы то ни было нескромные взгляды. Не придавайте этому никакого значения, просто записывайте слово в слово все, что услышите, каким бы невероятным вам это ни показалось.

Мери кивнула, готовая без малейшего сомнения служить этой посланной самим Провидением даме, которая закончила речь таким неожиданным сообщением:

— А еще я принимаю много гостей. Моих весьма светских подружек, которым будет исключительно по сердцу ваше присутствие и которых я попрошу вас очаровывать рассказом о вашей жизни… Не нужно видеть в моей просьбе ничего страшного: тут нет ни презрения к вам, ни насмешки, ни нездорового любопытства. Просто эти дамы любят в гостиных пролить слезу над «несчастьем, какого даже вообразить не могли», — правда, брезгливо отворачиваются, если то же самое встретят на улице… Ну а мне хочется слегка встряхнуть их мирок со всеми удобствами, показав хотя бы в такой малости истинную природу нашего построенного сплошь на хитростях и уловках общества. Я же способна понять вас, потому вы и не дождетесь в моем поведении по отношению к вам никакой приличествующей этикету жалости!

Эмма встала. Взяла из табакерки, стоявшей на мраморной подставке, щепотку табака, набила чашечку тонкой сердоликовой трубки, высекла огонь, разожгла ее, раскурила и только тогда заговорила снова:

— Видите ли, дорогой мой, я ведь не всегда была знатной и всеми почитаемой Эммой де Мортфонтен. Моя мать была простой служанкой, отец — пастором, и, как вы понимаете, шансов выжить — почти никаких, но выжила — среди сплошных унижений, буквально грязь ела, чтобы подняться… Вот так и существовала до тех пор, пока этот француз, месье де Мортфонтен, не возжелал меня настолько, чтобы жениться… Ну, и придумал своей невесте ирландскую семью…

Она снова опустилась в кресло и продолжила исповедь:

— Муж не пожалел денег и трудов, чтобы купить мне достойное имя, титулы, приобрести для меня фамильное имущество одного угасшего рода в графстве Корк. Только не думайте, Мери Оливер, что тут сыграл роль счастливый случай! Дело не в одном везении: моя привлекательная внешность, помогавшая покорять сердца многочисленных любовников, — лишь маска, за которой скрыта несгибаемая воля. Никто и ничто теперь не может свергнуть меня с «престола», никто и ничто не вернет меня туда, откуда я пришла. А если кто-то попытается встать на моем пути к цели, его настигнет моя безжалостная месть.

— Как я понимаю вас, мадам! — воскликнула Мери с непритворным восхищением.

Эмма де Мортфонтен понизила голос:

— Наверняка вы сочли меня слишком болтливой и были правы: мы же едва знакомы. Но если я решилась открыться вам с первой же встречи, то с единственной целью: чтобы вы поняли, какой преданности я жду от вас. Вы понравились мне, Мери Оливер, да и, ко всему еще, интуиция мне подсказывает, что вы способны не только понять мотивы моего поведения, но и служить моим идеям. Разве я ошибаюсь?

— Нет, мадам. Прикажите — я все сделаю, пусть даже во имя того лишь, чтобы, по вашему примеру, подняться вверх и занять то место под солнцем, какое мне предназначено судьбой.

Хозяйка встала. Аудиенция была окончена.

— Аманда проводит вас в апартаменты, где вы будете жить. Это рядом с ее комнатой. Обедать и ужинать будете со мной, ну, естественно, кроме тех случаев, когда ко мне придет кто-то из моих любовников. Вас не должно смущать их наличие: постепенно поймете, что любовь — составная часть тех светских игр, которые способны доставить немалое удовольствие, если знаешь их правила. А теперь мне пора ко двору — увидимся позже.

Мери кивнула и отправилась на поиски Аманды.

Служанке, возрастом чуть постарше ее самой, кажется, оказалась весьма кстати просьба отвести нового личного секретаря на антресоли и показать там «апартаменты», которые занимал прежний.

— А почему его уволили? — поинтересовалась Мери.

Аманда пожала плечами и звонко рассмеялась:

— Думаю, слишком уж он был строгий — такие мадам не нравятся! Представляете: вздумал упрекать мадам в легкомыслии, говорить, что, мол, вдове, да еще когда и году не прошло со смерти мужа, не пристало так себя вести!

— А вы-то сами что думаете по этому поводу?

Девушка пожеманилась, взгляд ее стал мечтательно-бархатистым, она покачалась на носках, заложив руки за спину, и наконец произнесла:

— Я-то думаю, что мадам вольна делать что ей угодно, раз уж она так хорошо умеет снимать стружку со всяких там завистников и клеветников… А про себя скажу вот что: вы как сосед нравитесь мне куда больше, чем этот унылый зануда, вечно озабоченный своей репутацией и тем, как он выглядит!

— Понятно… — отозвалась Мери.

Она в мужском обличье явно пришлась по вкусу хорошенькой служанке. И теперь придется проявлять суровую сдержанность, умудряясь при этом щадить самолюбие девушки, — непростая задача! «Да ладно, — подумала она, — у каждой работы свои минусы! Ежели эта не преподнесет каких-нибудь более неприятных сюрпризов, то довольно скоро у меня все будет в таком порядке, что Сесили сможет гордиться мной!»

— А сколько лет мадам? — спросила она Аманду уже почти у двери в свое новое жилище.

— Ровно двадцать, а мне, кстати, семнадцать, да мы вроде бы на вид ровесники с вами…

— Вот еще одно основание для того, чтобы мы дружили и оказывали друг другу услуги, — любезно ответила на игривую улыбку служаночки Мери, прежде чем закрыть дверь.


Мери прыгнула на кровать и, покувыркавшись на ней, как ей всегда нравилось делать, испытала качество матраса. Затем, не прекращая восторгаться столь удачно подвернувшимся случаем, обошла всю свою маленькую вселенную.

Комната была очень красиво обставлена, хотя мебели в ней оказалось немного, только самое необходимое, а маленькая туалетная — устроена за ширмой, затянутой хлопчатобумажной тканью. Из окна, прорубленного почти на высоте стропил, видны были: вдали — дуврский порт, прямо внизу — окружавший особняк Эммы де Мортфонтен парк с воротами в конце аллеи, справа от аллеи — домик Джорджа, сторожа, с которым Аманда уже успела познакомить нового служащего.

Значит, их, людей, в чьи обязанности входит исполнение требований мадам Эммы де Мортфонтен, какими бы они ни были и когда бы ни возникли, стало отныне трое, — поняла Мери.

А назавтра ее отправили к портному, с чего, собственно, и начались ее университеты у Эммы, ничуть не напоминавшие то воспитание и образование, какие она получала в доме леди Рид.

6

Две недели спустя Мери было не узнать! Накормленная, ухоженная и хорошо одетая, она стала выглядеть совершенно иначе. Единственной сложностью в теперешней жизни личного секретаря мадам было то обстоятельство, что в благоприятных условиях внезапно расцвела его женственность. Но, к счастью, грудь пока оставалась более чем скромных размеров, да и те бугорки, что имелись, Мери тщательно прятала, утягиваясь полоской плотной ткани, заодно прихватывая этой повязкой нефритовый «глаз» и изумрудную саламандру Сесили.

Она пообещала себе никогда не расставаться с этими амулетами: с одним — поскольку он стал для нее символом того, от чего она сбежала в порыве ненависти и отвращения, с другим — потому что он был памятью о матери.

Эмма де Мортфонтен с каждым днем нравилась ей все больше — даже и притом, что некоторые аспекты личности новой хозяйки сбивали Мери с толку. Жертвой цинизма стал один из любовников Эммы, и Мери ужасно удивилась, открыв в ее речах, которые по нескромности выслушала от начала до конца, столько жестокости и бесчувственности. Да, Эмма де Мортфонтен двулична. Но кто бросит в нее камень? Мери-то сама — разве ангел? Ох, нет, это только мамочка так ее называла…

Хозяйка давала личному секретарю многочисленные поручения — в зависимости от настроения, желаний и нужд, и Мери исполняла их, держа в тайне и сохраняя верность своей госпоже, которая с каждым днем все больше ее очаровывала.

Да-да-да, с каждым днем Эмма нравилась ей все больше, и приходилось признать, что Мери пользовалась у молодой женщины взаимностью. Причем намного превышающей ту, что полагалась бы. Но то, что казалось нормальным Эмме, знающей Мери как юношу, та воспринимала совершенно иначе. Мери защищалась, пытаясь, как могла, убедить себя в том, что это стесняющее ее влечение не что иное, как дружеская симпатия. Ну, или чрезмерная признательность.


— До чего же мне наскучили мои любовники! — сообщила Эмма своему личному секретарю как-то вечерком, стоило одному из упомянутых персонажей откланяться. — Уж такие они жеманные и услужливые, так тщательно складывают свои панталоны и сорочки перед тем, как залезть в постель, а любовью занимаются — говорю же: просто тоска, да и только! Ни малейшей фантазии и ни на грош пикантности, да попросту — вкуса, точно так же, как и на кухне! Знаете, что я скажу вам, Мери Оливер? На самом деле главное, что меня в них раздражает, — они чересчур… англичане!

— Тогда зачем вы с ними занимаетесь любовью? — не скрывая любопытства, спросила Мери.

— Так вы же не выказываете никакого желания заменить их! — нервно откликнулась Эмма, а Мери только рот разинула от удивления.

— Но я тоже англичанин, — всего-то и нашла она что сказать после паузы, надеясь таким образом скрыть свои истинные чувства.

Уступить Эмме означало бы открыть ей свой пол и… и, следовательно, лживость. То есть, вполне возможно, потерять ее навсегда. А вот этого Мери меньше всего хотелось. Ей было вольготно в новой жизни, где к радости от того, что благодаря хорошему жалованью накапливаются сбережения, прибавлялось удовольствие от всего, что она делает, и от сообщничества с Эммой, приводившего в отчаяние Аманду, которая, правда, еще не потеряла надежды выйти за Мери Оливера замуж.