Симона Вилар - Лесная герцогиня

«Я уйду! Запутаю следы и уйду». Теперь это было лишь упрямство обреченности, но она все же пошла прочь, стала подниматься вверх по склону, туда, где темнела скала. На камнях следов не будет видно.

Когда она добралась до каменной осыпи, петляя и возвращаясь по собственным следам, чтобы сбить погоню, уже совсем рассвело. Эмма припала к камню, набрала в пригоршню снег, пожевала. С ужасом ощущала слабость и боялась наихудшего – у нее начиналась лихорадка. Двигаться стало нестерпимо больно. Одежда словно растирала кровоточащие рубцы. Но она заставила себя ухватиться за ближайший выступ и подтянуться. Упала на него, задыхаясь. Нет, так не пойдет. Она движется не быстрее улитки, а ее мучитель вскоре начнет погоню. Она запретила себе отдыхать.

Это был безжалостный, беспощадный подъем. Налетавший ветер бил и хлестал ее, когда она карабкалась со скалы на скалу. Все ее тело невыносимо болело, рот пересох, ее трясло мелкой дрожью. Она старалась не оглядываться, боясь, что тотчас сорвется. Порой позволяла себе короткую передышку. Наконец она добралась до вершины и присела в снег и, к своему ужасу, заметила внизу фигурки людей. Увидела, как они выводят из конюшни лошадей. Это подстегнуло ее будто хлыстом. Бежать, идти, ползти!..

Глубокий, по колено, снег покрывал ровный и гладкий наст, который проламывался под каждым шагом. Идти было невыносимо тяжело, она падала, а подниматься с каждым разом становилось все труднее. Колючие кусты цеплялись за плащ, и у нее еле хватало сил оторваться. И какие огромные деревья высились вокруг! Вдруг Эмма увидела несколько словно сросшихся меж собою дубов и решила, что это подходящее убежище. Протиснулась между ними, присела, почти упала, опершись спиной на один из стволов. Наплывала тьма, и она провалилась в глубокий обморок.

Она не знала, сколько была без сознания. Ее привел в себя холод. Огляделась. Не сразу поняла, где она. Лес. Серый сумрачный день. Солнце, выглянувшее с утра, снова скрылось. Шумел ветер, несший снежную пыль. Снег. Неужели судьба стала милостивой к ней и снег занесет ее следы?

И вдруг она сжалась, явственно услышала позвякивание металла. Где-то за спиной громко фыркнула лошадь. От страха Эмма почти перестала соображать. Тупо глядела на испещренную морщинами кору дуба перед собой. А потом увидела его. Он сидел на своей лохматой лошади и глядел на нее ничего не выражающим взглядом. Один из людей Леонтия. Солдат с седой щетиной и грубым лицом, обтянутым вязаным капюшоном.

Он чуть пошевелился, звякнул металл поводьев коня. Эмма вздрогнула и расплакалась.

– Солдат, пощади меня. Молоком женщины, вскормившей тебя, заклинаю… Ведь и у тебя была мать… Прошу, спаси меня, оставь здесь.

Он по-прежнему глядел на нее безо всякого выражения. Потом тронул коня, приблизился совсем близко и, протянув руку, схватил ее за шиворот будто собачонку. Она застонала от боли, когда он резко ее рванул, потом подхватил под мышки и, подняв, перебросил через круп своего коня.

Голова Эммы бессильно свесилась, распустившаяся коса мела по снегу. Она дышала конским потом, прямо перед собой видела обтянутое кожей колено своего стража и тихо рыдала. От страха, от боли, от безнадежности…

Когда герцог Длинная Шея выгнал Эмму, Эврар никак на это не отреагировал. Досадно, конечно, что рыжая не оправдала надежды его господина, ведь Ренье столь давно хотел этого брака. Да и не может теперь он так просто сбросить жену со счетов. Ведь они обвенчаны перед алтарем. А Эврар хоть он и был в душе наполовину язычником, питал к обряду надевания колец определенное уважение. Ведь венчание – это поважнее, чем просто привести в дом женщину и сказать: «Отныне ты живешь здесь».

Но сейчас он переживал лишь за Ренье. Его господин сильно сдал в последнее время. И грудь его болит все чаще, он слабеет. Да, он уже не в том возрасте, чтобы связываться с подобной девкой. Черт бы ее побрал!

Ренье стоял за дверью. В покое остались лишь этот прихвостень Лео и Рикуин Верденский. Потом Рикуин вышел. Эврар поклонился ему, но граф прошел, словно не заметив. И тем не менее Эврар посмотрел ему вслед спокойно. Он признавал и уважал этого худого близорукого графа. Хотя бы за то, что тот верен Ренье.

Через какое-то время появился и грек.

– Ты что, не слышал, Меченый? Герцог велел собираться!

– Но он же болен.

– Не твое дело. Тебе лишь надо выполнять приказы.

Эврар скривился, но нотарий глядел на него с усмешкой. Мелита давно подмывало свернуть этому зарвавшемуся рабу шею, но в последнее время грек был уж больно в чести у Длинной Шеи. Приходилось смиряться.

Эврар скоро справился со своими обязанностями. Но когда герцог, сутулясь, вышел на крыльцо, мелит все же решился заметить:

– Может, обождем утра, господин? Уже стемнело, а вы сейчас не в том состоянии, чтобы ехать.

– Уж не прикажешь ли ты смириться с унижением? Нет, я отправляюсь немедленно! Прямо сейчас. Чтобы Карл утром подумал, что он натворил, и заволновался. Присяга присягой, но пусть прикинет, что означает мой отъезд.

Эврар проводил герцога к дормезу[9]. Он был предупредителен, и хоть и велел оседлать жеребца герцога, но правильно рассчитал, что Ренье сейчас не в том состоянии, чтобы ехать верхом. И Ренье тут же зашел в дормез. Устроился на мехах подле жаровни. «Видать, ему слишком уж не важно, если он отказался возглавить кавалькаду». Эврар подумал об этом, накрывая герцога тяжелой медвежьей шкурой. Ренье удобно расположился среди мягких валиков и пуховиков.

– Ну? Чего мы медлим?

Эврар замялся. Оглянулся на дворец.

– А как же герцогиня?

– Разрази меня гром, Эврар! Ты только и думаешь, что о рыжей сучке! – Ренье откинулся на подушки, прикрыв глаза. – Нет больше никакой герцогини. И не было! Запомни это!

Эврар был озадачен, но молча подчинился.

Ночь выдалась морозная. Луна не светила, зато сверкали звезды – холодные и колючие. Кортеж покинул город, и его дымную тишь сменило завывание ветра. Блестели схваченные морозцем стволы деревьев.

Эврар поглубже надвинул на уши меховую шапку. Тепло коня согревало. На плечах толстый плащ. Чего еще надо? Но отчего-то он чувствовал себя неуютно. Порой приостанавливал жеребца, следя за обозом. Он растянулся далеко по дороге. Слабо поблескивают наконечники копий охранников. В одном из возков, где ехали женщины, заметил свет. Подумав немного, подъехал к нему.

– Госпожа Бегга!

Старуха откинула полог. Вся закутана в мех, да, видно, не для ее старых косточек подобные ночные переезды по морозу.

– Госпожа Бегга, как распорядился герцог насчет Птич… – он прокашлялся, – насчет герцогини?

Старуха не смогла ответить ничего определенного. Им было велено собираться. А Эмма куда-то ушла, ничего не взяв. Только свой рыжий плащ. Позже приходил нотарий герцога, искал ее.

– Да что хоть произошло, Меченый? Объясни, сделай милость.

Но он не стал отвечать. Пришпорив коня, ускакал.

Леонтий! Как он сразу не придал значения, что грек остался в Реймсе. Для себя решил, что нотарий должен уладить еще кое-какие дела при дворе. Но зачем тот искал Птичку?

Для Эврара Эмма все еще оставалась беспечной девочкой, что плясала в праздник мая в селении Гилария-в-Лесу. Даже то, что она так долго жила с Ролло, родила тому сына, не играло для Меченого особой роли. Хотя нет, играло. В их последнюю поездку в Руан, когда Ролло венчался на паперти собора с Гизеллой, а Эмма стонала на его, Эврара, груди, он увидел Эмму совсем другой. Она была как сломанный цветок. А потом… Эврар и сам был поражен, сколько стойкости и силы духа в этом нежном, истерзанном создании. Как она держалась! Словно ее и не гнул груз навалившихся несчастий. Шутила, смеялась. Ну впрямь опять Птичка из Гилария! И все же порой, наблюдая за ней, Эврар замечал, как лицо ее словно каменело, будто усилие сдержать боль заставляло цепенеть. Он знал, когда бывает у людей такое выражение. Когда тебя задели мечом или лекарь стягивает шов рваной раны и надо терпеть. Видать, так же мучилась и эта рыжая. Но тут же брала себя в руки, улыбалась.

Еще Эврар помнил ее озверевшей от ненависти, когда она поразила его своим желанием убивать после набега норманнов. Поэтому не верил сначала, когда узнал, что она сжилась с Ролло. А выходит… Ну да ладно, Ролло сменил ее на эту белобрысую Гизеллу. Но ведь он и сына у Эммы отнял. А для женщины это важно и куда тяжелее, чем для воина. Вон у него самого дети по всему свету разбросаны – а ему и дела до них нет. А Птичке небось не сладко. И все же она держалась с Ренье как добрая заботливая жена. И вроде даже понравилась герцогу. Спал же он с ней, хотя в последнее время женщины как будто и не волновали его кровь.

По сути, Эврар думал, что Ренье будет доволен браком с Птичкой, и даже внутренне гордился, что и он приложил руку, чтобы состоялся этот союз. Да ведь и Эмма-то, что бы ни верещал этот Каролинг, дочь Эда. Королевская кровь. Разве что с Ролло спуталась. Но так как Эврар не делал особой разницы ни между шлюхами, ни между святошами – все равно под подолом у всех одно и то же, – то он не понимал, почему это послужило поводом к разрыву. И отдать девушку, да еще и венчанную супругу, такому уроду, как Леонтий! Нет, здесь что-то не так. Эврар отказывался в это верить.

Когда рассвело, обоз продолжал двигаться по старой римской дороге. Герцог все еще спал, и Эврар счел это добрым знаком. Пусть отоспится после потрясения. Возглавлял кавалькаду Рикуин. Эврар невольно восхитился им. Худой как жердь, а вон как держится. Не то что эти хнычущие бабы, которых и тряска утомила, и то и дело останавливались – то им по нужде приспичило, то веточек красной калины захотелось нарвать. Эврара захлестнули новые заботы. Носился вдоль обоза, орал, ругался, поторапливал. Совсем не до размышлений было.

Остановку сделали лишь к вечеру. Большое богатое аббатство вместило всех. Люди были утомлены. Кроме герцога – тот выспался в дороге и теперь был нервно оживлен и явно чего-то ждал. Эврар увидел, как Ренье меряет шагами галерею, опоясывающую квадратную башню аббатства, вглядывается в даль на дорогу, по которой они прибыли.

Эврар заметил Рикуина, тоже наблюдавшего за Ренье. Осмелился обратиться:

– Его светлость никак ожидает супругу?

Рикуин стоял, сжимая под горлом мех большого капюшона. Отрицательно покачал головой.

– Нет. Он ждет гонца от короля. Карл должен уже был прислать человека с извинениями.

– А… – протянул Эврар. Хотел что-то добавить, но промолчал.

Но граф Верденский сам заговорил об Эмме.

– Свою супругу граф оставил на попечение Леонтию. Несколько странно, замечу. Леонтий – его человек по тайным поручениям, и я не удивлюсь, если Ренье отдал ему какой-то неблаговидный приказ насчет жены.

– Все может быть, – кивнул Эврар.

Больше они не разговаривали. Эврар пошел в помещение, где на соломе уже спала свита герцога. Выбрал место поближе к огню. Со всех сторон несся храп утомленных людей. Эврар тоже безмерно устал, но почему-то не спалось. Лежал без сна, смотрел сквозь печную трубу очага, откуда с инеем врывалось мерцание звезд. Дьявол возьми! Какое ему дело до рыжей? А на душе неспокойно. Эврар вдруг с удивлением отметил, что зол за нее на своего герцога, и от этой мысли стало совсем скверно: Ренье Длинная Шея – его благодетель и сеньор. Эврар вот уже лет двадцать на услужении у него, с тех пор, как оставил службу у короля Эда Робертина. Прибыл он к нему, имея лишь коня и меч; озлобленный на прежнего хозяина. Эд всегда был резок со своими людьми, а его, Эврара, даже отстегал кнутом. Свинчатка, влитая на конце кнута, даже распорола мелиту лицо до кости, и шрам на его щеке остался как вечное напоминание о гневе, что таил в себе мелит на короля Эда. Но Эд уже давно отошел в лучший мир, а он, Эврар, все еще жив и неплохо устроился в Лотарингии. Он палатин самого герцога, его мансы разбросаны по всей Лотарингии, у него десятки литов, сервов, рабов.

Однако старая обида на Робертина осталась. И он чертыхался, вспоминая прежнего короля, и не понимал, отчего его столь волнует судьба дочери Эда. Одно было ясно: Ренье не должен был отдавать свою законную жену бывшему рабу. Он ведь понимал, на что способен Лео. Или же герцог сам хотел избавиться от Птички таким ужасным способом?

И все же Эврару становилось жутко от мысли, что рыжая Птичка сейчас находится во власти Леонтия. Еще в Реймсе Эврар заметил, как смотрит на нее грек. А ведь он ненормальный. Пыточник, упивающийся страданиями других. Мелит слышал, как люди шептались, что Леонтий дьявол, ибо все его женщины умирали, а тела их были обезображены. И герцог не мог не знать, что ожидает Эмму с Леонтием. А ведь она его жена – тут уж ничего не изменишь. И пожертвовать ею в пользу бывшего раба… Леонтий – еретик, хитрый прихвостень. Сначала ночной горшок за герцогом выносил, потом стал писцом-каллиграфом, получил свободу и дослужился до звания личного нотария герцога. Эврар ненавидел его, как воин не переносит дворцового чиновника, интригана и пыточника. Нет, Ренье не прав, что оставил ему Птичку. Разве что… – у Эврара перехватило дыхание – разве что Длинной Шее пришло на ум избавиться таким способом от неугодной жены.