– Пошли, найдем твою бабушку.


– Твоя семья рассердится, если мы там пороемся?

– Только если они узнают. – Ной молниеносно мне улыбнулся. – Бабушка с дедушкой в клубе. Они нас не поймают.

Мы открыли тяжелые бархатные шторы, за которыми скрывалось углубление в окне, и впустили в комнату свет. Потом взяли с полок альбомы и уселись на красный ковер.

– Если она приехала в детстве, то нам лучше начать с альбома конца тридцатых годов.

– Давай, я найду тот, где видела ее фотографию, а потом покажу тебе, как она выглядит. – Я вытащила альбом, датированный 1947–1951 годами. В пальцах закололо, когда я открыла зеленую обложку. Слушала ли бабушка, как Эдвард играет на рояле в музыкальной комнате? Бывала ли она в этом кабинете с его родителями, была ли наказана, бывала ли разочарована?

Ной сел на пол рядом со мной – так близко, что наши колени соприкасались. Я слышала в тишине наше дыхание, звуки переворачивающихся страниц. Я просмотрела каждую черно-белую фотографию, пока не нашла ту, что уже видела.

– Вот.

Она смотрела на нас, смеясь приоткрытыми губами, словно застыла во времени.

Ной наклонился вперед, и ему на лицо упали кудри.

– Вы немного похожи.

– Глазами, правда? Я не понимала раньше, что у нас похожие глаза. – Я сняла фотографию на телефон. – Как думаешь, у твоей семьи есть какие-нибудь бумаги про нее?

– Ты про что?

– Например, откуда она? Как она оказалась в вашей семье? Я хочу узнать, откуда она родом, выжил ли кто-нибудь из ее родственников. Я хочу проследить за линией нашей семьи как можно дальше, как получилось у тебя. – Я перевернула страницу в надежде увидеть еще фотографии. – Мы знаем имена ее родителей, они были в списке погибших в Освенциме, но больше никакой информацией не владеем. Если ты погуглишь мою прабабушку, то ничего не найдешь. Или найдешь лишь страничку одной немки в Инстаграме. Больше ничего. Судя по записям, их депортировали из Люксембурга, поэтому, отправив бабушку, они наверняка куда-то уехали из Германии. Но нет никаких данных о том, откуда они родом.

Ной задумчиво кивнул.

– Посмотрим, что мне удастся найти.

– Спасибо. О, смотри. – Я показала на другой снимок бабушки, примерно в четырнадцатилетнем возрасте, она сидела на софе рядом со взрослой женщиной.

Ной уставился на нее.

– Думаю, это моя прабабка.

Прабабушка Ноя. Мать Эдварда. Я никогда раньше о ней не думала, но ведь она воспитала бабушку. Она приняла ее к своим родным детям. Я внимательно посмотрела на фотографию. Они были как мать и дочь? Они чувствовали себя мамой и дочкой?

Мы продолжили листать альбомы, останавливаясь всякий раз, как находили бабушкины снимки, и я делала фотографию на телефон. На большинстве снимков были запечатлены семейные трапезы или сборы на пляже. Иногда на заднем фоне я замечала бабушкин профиль или ее лицо. Она не часто попадалась, но неизменно присутствовала на фото.

Хотела бы я знать, какой была их модель отношений. Она чувствовала себя членом семьи или нет? Безусловно, если бы ей нравилось жить с Барбанелами, она бы о них рассказывала. Если она считала прабабушку Ноя своей матерью, то как могла ни разу ее не вспомнить?

А вот снова она, теперь взрослая, сидит на стуле на веранде и кокетливо улыбается. Может, это фото сделал Эдвард. Я посмотрела на Ноя, поразившись тому, что мы точно так же сидим десятилетия спустя, как наши бабушка и дедушка. Частенько говорят, что история повторяется, но почему? Люди настолько предсказуемы в своих эмоциях и реакциях? В какие-то шаблоны легче вписаться? Почему мы так плохо учимся на прошлых ошибках?

Я перевела взгляд обратно на фотографию и резко охнула:

– Взгляни на это!

Ной наклонился поближе ко мне.

– Что?

– На ней ожерелье. – Оно обрамляло ее ключицы, а центральный кулон – огромный чистый алмаз – лежал в ямочке ее шеи. Подвески поменьше прямоугольной формы соединялись друг с другом, образуя обруч. В общих чертах это было ар-деко: великолепное, роскошное и блестящее.

– Ну и что?

– Я же тебе говорила. У моей бабушки было ожерелье, и твой дед отказался его возвращать.

Ной перевел взгляд с фотографии на меня.

– Что значит «отказался»?

Упс. Мы так хорошо поладили, что я начала забывать, что мы по разные стороны баррикад.

– Она попросила его вернуть, а он не отдал.

– Почему она решила, что может его получить?

– Что? – Я уставилась на него. – Это было ее ожерелье.

– Откуда ты знаешь?

– То есть «откуда»? А почему иначе она стала бы просить его вернуть?

– А почему он не вернул, если оно принадлежало ей?

– Это мой вопрос.

– И ты на него не ответила. Наверное, у него была весомая причина.

– Или, может, он просто был козлом.

Мы уставились друг на друга.

Наконец Ной вздохнул.

– Все это чушь какая-то. Ты уверена, что они не были братом и сестрой?

– Господи, Ной. Прочти эти чертовы письма. – Я вытащила телефон и просмотрела фотографии писем, пока не нашла нужное. Я прочистила горло.

– «Иногда у меня возникает чувство, будто я хватаюсь за что-то большее, чем я сам. Некоторые люди находят это в религии, некоторые – в войне, но для меня это ты, это ты пробуждаешь во мне это всеобъемлющее чувство. Ты яркая, а мир расплывчатый, четкий, мир смягчается».

Я снова посмотрела на Ноя, увидев, что он смотрит на меня вытаращенными от удивления глазами.

– Для меня это ты, – повторила я. – Брат точно бы к сестре такого не чувствовал.

Он сглотнул.

– Нет.

Мы помолчали.

– Вообще, может…

Я выпрямилась и уставилась на Ноя.

– Как бы я хотел увидеть тебя обнаженной в лунном свете среди роз.

Он уставился на меня. А потом его взгляд опустился на мои губы.

Ой. Наверное, стоило дать вначале контекст. Щеки окрасились румянцем.

– Это из одного письма.

– Угу. – Он не сводил взгляда с моего рта.

– Я не… – Язык самопроизвольно высунулся, чтобы облизать губы, а когда я поняла, что делаю, то резко выпрямилась. Стало очень трудно дышать. – Я не собиралась… нет…

– Не волнуйся, Шенберг, я понял. – Ной отвел глаза, а потом, криво усмехнувшись, снова на меня посмотрел. – Не могу понять, я возбужден или испытываю отвращение.

Я захихикала, радуясь, что напряжение улеглось.

– Правда? – Я открыла следующее письмо. – Это же наши бабушка с дедушкой. Ужас!

– Точно. – Ной напрягся, как мужчина, отправляющийся на войну. – Перешли мне письма.

– Какой ты храбрец. – Я прислала ему ссылку на альбом.

Растянувшись на животе, я переворачивала страницы ранних альбомов, пока Ной читал письма. Я увидела маленькую девочку, лет четырех-пяти, с короткими волосами, без улыбки и в тяжелом пальто. Я бы не признала ее, если бы не листала альбомы по годам, видя ее в четырнадцать, в десять, в восемь лет. Но теперь я ее узнала по форме глаз и подбородка. Если больше ничего не разведаю, то хотя бы буду знать, как она выглядела.

Время от времени Ной зачитывал вслух строки из писем.

– «Каждый раз, когда я касаюсь розы, она напоминает мне о твоей коже, такой же нежной, как этот цветок, и я глажу пальцами алые лепестки…» – Он замолчал, из его горла вырвался сдавленный звук. Щеки Ноя заалели, а глаза ярко блестели. – Это написал мой дед.