Крессида заулыбалась, чувствуя, что лицо у нее сделалось совершенно красным. Она не привыкла, чтобы ею восхищались, да еще в таком бесстыдном виде. Это воодушевляло и смущало одновременно, и он похитил еще один кусочек ее сердца.

— Я могу смотреть на ваше лицо до конца своих дней, и это занятие никогда не надоест мне. — Она рванулась к нему, а он наклонился и поцеловал ее в губы. — Даже если вы будете продолжать смотреть на меня так, словно я сошел с ума.

— Может быть, вы действительно сошли с ума? — вырвалось у нее.

— Вот как. — В его глазах запрыгали огоньки. — Если это сумасшествие, в нем есть своя логика. — Он опустился ниже, теперь они оказались лицом к лицу. Ее груди плотно прижимались к его груди, его руки обхватили ее за плечи, уютно удерживая ее под ним. В его объятиях она чувствовала себя защищенной от всех невзгод; тепло, исходившее от его глаз, заставляло трепетать ее сердце. — Но самое лучшее в вас, — пробормотал он, — вот здесь. — Он приложил палец к ее губам.

— Мои губы?

— Ваша душа. — Он поцеловал ее. — Ваша разумность. — Он снова поцеловал ее. — Да, и ваш рот, который ежедневно доводил меня до помрачения рассудка. — На этот раз поцелуй был очень страстным, продолжительным, и окончательно лишил ее воли. Она ласкала его руками, прижималась к нему с не меньшим энтузиазмом, чем он к ней, пока оба не задохнулись.

Он схватил подушку и подсунул ей под бедра. Она хотела сесть, не понимая, что он собирается делать, но Алек прижал ее к постели. Лицо у него стало жестким. Он сел на пятки и одной рукой взялся за ее колено, быстро поцеловал, словно укусил, нежную кожу под ним, а потом перебросил его через свой локоть и подтянул ее тело к себе.

Крессида смотрела на него, едва дыша. Когда он лизнул свой палец и дотронулся им до ее нежного, пульсирующего местечка между ног, тело ее напряглось от предвкушения. При первом прикосновении ее бедра дернулись, она охнула. Алек держал ее колено железной хваткой, не давая ей увернуться от сводящих с ума мягких прикосновений. Крессида застонала в экстазе, попыталась активнее двигаться, но он удерживал ее тело в том же положении.

Жар сжигал ее. Она металась из стороны в сторону, цеплялась за простыни, потому что не могла дотянуться до него. И каждый раз, бросая на него взгляд, она встречала устремленные на нее синие, горящие от желания глаза.

Он скользнул вперед и медленно стал входить в нее. Теперь она почти стонала, ожидая, чтобы он как можно скорее завершил эти сладостные муки, но он не торопился. Он медленно и нежно двигался вперед-назад, в то время как его пальцы поддерживали огонь в ее крови. Казалось, она вот-вот взорвется от перевозбуждения. Должно быть, он почувствовал это, потому что выпустил ее колено, и она забросила дрожащие ноги на его талию, а он начал входить в нее глубокими, мощными толчками. Он трудно дышал, его движения ускорялись, и она ощутила, как большая теплая волна наслаждения поднялась и накрыла ее… Его спина перестала быть напряженной, он содрогнулся еще один, два, три раза, прежде чем упал на нее со стоном, в котором было утомление и удовлетворение.

— Как хорошо, — произнес он, уткнувшись в ее шею. Крессида улыбнулась и потянулась, удовлетворенная.

— Сущее безумие. Он хрипло засмеялся:

— Может быть, и так, но, как я уже сказал, в нем есть своя логика.

— Вот как?

— Без всякого сомнения.

Она ждала, но он больше ничего не сказал. Что он имел в виду?

Она боялась спросить. А когда открыла глаза, оказалось, что уже светало. Вот-вот настанет день, а она лежит голая в его постели.

— Я… Мне надо идти, — прошептала она. — Скоро проснется сестра.

Он поднял голову и скосил глаза на окно.

— Увы.

Он молча подвинулся, давая ей встать. Ей пришлось искать свою ночную рубашку, которая обнаружилась под его туфлями. Алек не произнес ни слова, пока она надевала ее. Он лежал, откинувшись на подушки, и следил за ней с тем выражением, которое сначала так смущало ее. Сейчас она только улыбнулась ему, надела платье и пошла к двери. Но дверь была закрыта на ключ, а ключа в замке не было. Она посмотрела вокруг, но не увидела его.

— Что такое?

— Ключ, — прошептала она.

Кровать скрипнула — он встал. Крессида в беспокойстве заглянула под стол, но тут ключ возник перед ней — на его протянутой ладони.

— Спасибо, — сказала она, протягивая руку.

— Увидимся позже, — сказал он, не отдавая ключа. — Вы не прогуляетесь со мной сегодня?

Она облизнула губы.

— Разве я не сказала вам ночью? Я пойду с вами куда угодно.

Его губы чуть изогнулись.

— Спасибо. — Он наклонился и поцеловал ее, уронив ключ ей в руку.

Крессида только блаженно улыбалась, глядя на него. Она не предполагала, что любовь может делать человека счастливым от малейших пустяков.

— Спасибо, — сказала она, — за самую прекрасную ночь в моей жизни.

Она повернула ключ в замке и быстро выскочила из комнаты, чтобы лишить себя возможности снова забыться.

* * *

Позже, умытый и выбритый, Алек покинул свою спальню с таким чувством, словно он вступал в новую жизнь. Шрамы, оставленные прошлым, еще напоминали о себе, но уже не так, как раньше.

Физические раны причиняли, куда меньшие страдания, чем душевные. То, что Крессида поняла его и приняла таким, каков он есть, пролило бальзам на его раны. Он никогда не будет тем, кем он был до Ватерлоо, это и невозможно. Он гонялся за призраком, убеждая себя в том, что, как только ему удастся доказать свою невиновность, все вернется на круги своя. Но теперь он понял — это было ошибкой. Он знал, что не шпионил в пользу Франции, Крессида верила ему. Этого вполне достаточно. Впереди была долгая жизнь. И он надеялся, что счастливая. Глупо разрушать ее, растрачивая силы на гнев и отчаяние, которые ничего не могут изменить.

Внизу у лестницы он встретил мать.

— Доброе утро, мама. — Он поцеловал ее в щеку. Такое теплое приветствие явно удивило ее. Похоже, он решил стать хорошим сыном, таким, какого она заслуживали.

— Доброе утро, Александр. Мы можем поговорить?

— Разумеется. — Он подал ей руку, и они прошли в его кабинет.

Его мать нервно ломала руки.

— Мне очень жаль, но я вынуждена сказать тебе это, — с очень серьезным видом произнесла она, — я должна. Одна из служанок сказала, что этим утром она видела мисс Тернер, которая выходила из твоей спальни в ночной одежде. Я не хочу вмешиваться в твои дела, но мисс Тернер незамужняя женщина и наша гостья. Мне больно упрекать тебя, дорогой…

Алек заулыбался:

— Тогда не надо. Мама, не волнуйся, я отношусь к мисс Тернер и ее репутации с величайшим уважением.

Она не успокаивалась.

— Слуги будут сплетничать. Я выговорила девушке за распространение сплетен, но не уверена, что слуги не будут шептаться между собой.

— Это будет недолго, — сказал он ей, широко, по-мальчишески улыбаясь. — Я намерен жениться на ней.

Глава 25

Это был один из переломных дней — рубеж, после которого порядок и уклад жизни резко меняется: уезжал Джон, со своим семейством. Даже Марианна, которая большую часть времени проводила в детской, с детьми, вышла, чтобы попрощаться с ними. Алек пожал кузену руку, понимая, как он обязан этому человеку. Если бы не Джон, Пенфорд за последние несколько месяцев пришел бы в упадок, и никто другой не мог бы так достойно пережить огромное разочарование. — Я очень благодарен вам, — сказал он.

Джон грустно улыбнулся:

— Не благодарите. Я не мог поступить иначе и делал это для своей тетушки.

— Я в долгу перед вами, и не только потому, что вы утешали и поддерживали мою мать.

— Уверен, вы поступили бы так же, если бы мы поменялись местами. — Джон слишком поздно понял, что он сказал, покраснел и отвел глаза.

Странно, но Алек не почувствовал себя уязвленным. На самом деле слова Джона можно было рассматривать как огромный комплимент, поскольку они выражали уверенность в порядочности Алека.

— Разумеется. Я надеюсь, что вы продолжаете считать Пенфорд отчасти и вашим домом. Ваша семья всегда может рассчитывать на радушный прием.

Джон откашлялся, ему все еще было неловко.

— Конечно, спасибо. До свидания, Алек.

Алек проводил его до поджидающего их семью экипажа, помог усесться тетушке и отступил, чтобы пожелать всем доброго пути. Карета тронулась. Его мать и Марианна вернулись в дом, но Джулия продолжала махать платочком, пока карета не свернула с длинной подъездной аллеи.

— Теперь в доме станет совсем тихо, — с грустью заметила она, когда кареты уже не было видно и только облако пыли обозначало ее путь. — Сначала Джон, тетя Хейз и Эмили, а скоро уедут Крессида с сестрой и бабушкой.

Алек улыбнулся про себя.

— И что? — проворчал он. — Тебе это не нравится? Джулия вздохнула:

— Да. Тебе бы тоже не понравилось, если бы ты чаще бывал дома. — Она повернулась и пошла к дому.

Алек не стал ее останавливать. В ближайшем будущем он собирался проводить дома гораздо больше времени и надеялся, что ему не придется скучать из-за отсутствия Крессиды. Он простоял на солнце несколько минут, испытывая удовольствие оттого, что он в своем любимом Пенфорде. Это его дом, сюда он приведет новобрачную, и здесь, Бог даст, будет растить своих детей. Он никогда не думал об этом раньше. Пенфорд не был ему настоящим домом, и до недавних пор он даже не помышлял о женитьбе. Теперь перед ним открывалась очень приятная перспектива. Он сделал глубокий вдох и заторопился — прежде чем встретиться с Крессидой, ему предстояло многое сделать.

Калли как раз вставала, когда Крессида проскользнула в их комнату. Сестра взглянула на нее ошеломленно, но ничего не сказала. Крессида была уверена, что грешные наслаждения оставили след на ее лице, но когда она посмотрелась в зеркало, то увидела, что оно лучится счастьем. Она выглядела на удивление хорошо для такого безнравственного поведения.

— Ты сегодня зайдешь к бабушке? — спросила ее Калли.

— Я захожу к ней каждое утро, — сказала Крессида. Сестра поджала губы.

— Мне показалось, что сегодня у тебя могут быть другие планы.

Крессида удивленно взглянула на нее и отвела взгляд. Ей стало больно.

— Скажи мне, — ровным голосом произнесла она, — ты можешь сказать, что я сделала?

— Нет, — помедлила с ответом Калли. — Не могу. Но у меня есть большие подозрения…

Крессида туфлей поводила по виноградной грозди на ковре.

— Я полюбила. Калли остолбенела.

— И провела с ним ночь.

— Ты… в самом деле… Крессида, ты понимаешь, что делаешь?

Она закусила губу, продолжая рассматривать узор на ковре. Калли одна знала о том, насколько далеко зашла Крессида с Эдвардом, и в ее вопросе слышалась тревога. Калли считала, что история повторяется, но она не знала Алека и не представляла, насколько он не похож на Эдварда.

— Мы договорились прогуляться во второй половине дня.

— С какой целью?

Крессида робко пожала плечами:

— Не знаю.

— Тогда я ничего не буду говорить до твоего возвращения. Я должна знать, как мне на это реагировать — ненавидеть его всеми фибрами души и послать мистера Уэбба отомстить за тебя или полюбить как брата?

Крессида покраснела, потом рассмеялась:

— Я надеюсь на второе! Улыбка сестры вышла грустной.

— Я тоже. Для твоего же блага.

Крессида позавтракала с бабушкой. Ей не сиделось. Они с Калли решили пока ничего не говорить бабушке, которая все еще была озабочена мыслями о помолвке Калли и не замечала ничего необычного в поведении Крессиды. Что скажет ей Алек на прогулке? Она не настолько самоуверенна, чтобы ожидать предложения руки и сердца, но он уже предложил ей остаться в Пенфорде. Ей следовало бы поехать с Калли в Портсмут, а не лелеять напрасные надежды. Однако уезжать не хотелось, а других вариантов не было. Что же еще он может сказать?

Чтобы не думать обо всем этом, она снова взялась за отцовский дневник. Захватив его, она отправилась в теплую, светлую оранжерею. Несмотря на ее усталость, расшифровка теперь продвигалась гораздо быстрее. Она больше не сомневалась, что ее отец был в лучшем случае ловким приспособленцем. Он продолжал описывать пребывание армии в Испании, но все чаще писал о преступлениях и проступках. Он никогда не называл имен, только придуманные им прозвища — например, офицера-шотландца он называл Сыч, а другого человека Еж.

Отец узнал, что Сыч изнасиловал испанского мальчишку, а Еж запускал руку в средства, предназначенные для выплаты жалованья. В результате часть денег оказалась в кармане отца — плата за молчание. Чем дальше она читала, тем тяжелее становилось на душе. Отца совершенно не мучила совесть, и к своей продажности он относился легко. Он не раз писал о своем осуждении тех или иных проступков, которое Крессида разделяла. Но ей было горько читать, с какой готовностью он, несмотря на это, брал деньги за молчание.