— И состоит в заговоре, направленном на подрыв социалистического государства…

Женя не сводила с матери глаз, но зрение затуманилось, хотя перед ней было лицо, знакомое всю жизнь. В последние месяцы Женя старалась стереть это лицо в своей памяти. Но вот мать, непереносимо близкая, стояла перед ней на небольшом возвышении. Жене хотелось подбежать к ней, умолять вернуться домой… Она почувствовала, как отец положил ей руку на колено и устыдилась своих чувств. Никогда в жизни она больше не хотела видеть мать.

Фигура на возвышении гипнотизировала Женю, оказываясь в фокусе, и вновь уходя в нерезкость. Мужской голос затухал и взвивался на высокие ноты.

— Мы располагаем бесчисленными свидетельскими показаниями и подписанными заявлениями против вас. Вас обвиняют в уклонизме и моральном разложении. В космополитизме.

— Вы — предатель, Наталья Леонова. Это хуже, чем воровство, намного извращеннее, чем убийство.

Вор хватает то, что принадлежит другим, но только их собственность. Пренебрегая принципами марксизма-ленинизма, вы крадете у людей веру. Веру в нашу семью, в Союз Советских Социалистических Республик. Вы убиваете надежду на будущее.

Обвинитель закончил речь. Судья спросила, не хочет ли кто-нибудь выступить из зала. Никто не ответил. Тогда она вызвала товарища Сареева:

— Есть ли у вас что-нибудь добавить, как у мужа обвиняемой, что могло бы повлиять на решение суда?

Не глядя в сторону жены, Георгий Михайлович медленно поднялся.

— Товарищ судья, я сделал бы все, чтобы ей помочь. Во имя наших детей. Вот маленькая девочка, — он повел рукой в сторону Жени, — наша дочь. Она нуждается в матери. Но мать оставила ее и брата, чтобы влиться в общество беспутных людей.

Думаю, дети еще не успели разложиться. В их интересах и, храня верность партии и стране, я должен положиться на решение суда. Если обвиняемую найдут виновной, ее необходимо устранить из общества, чтобы пресечь заразу. Если ее признают невиновной, как патриот и муж, я жду ее в своем доме и нашем социалистическом содружестве людей.

Его слова встретил несильный всплеск аплодисментов. Георгий сел, теперь он сильно вспотел.

— Ты еще очень молода, Евгения Георгиевна, но вот передо мной рекомендация пионерской организации. Принимая во внимание твой зрелый взгляд на вещи, суд предоставляет тебе слово. Если хочешь, можешь выступить в защиту матери, — судья посмотрела на девочку сквозь толстые окружья очков.

Женя открыла рот.

— Встань, когда обращаешься к суду.

Женя посмотрела на мать, поймала ее взгляд, встала. Губы зашевелились, но изо рта не вылетело ни звука. Всплеснула руками.

— Почему?.. — начала она писклявым детским голосом.

— Что почему? — помогла ей судья. — Ну, говори же.

— Почему ты не оставила мне записки? — Женя начала всхлипывать, и отец потянул ее обратно на место.

4

Первого Мая все города Советского Союза отмечают важнейший праздник в году — в честь солидарности трудящихся проходят парад и демонстрация.

В этот майский день Женя не шла со своей пионерской дружиной. Накануне Дмитрия выписали из больницы, и она осталась дома, чтобы он не скучал.

— Совсем ненужная жертва, — неодобрительно заметил он. Брат был еще слаб, в основном от того, что был вынужден оставаться без движения.

— Это вовсе не жертва, — в последние две недели, прошедшие со дня суда, Женя потеряла интерес почти ко всему, даже к пионерской организации. Ее постоянно мутило, и она не могла есть. Обеспокоенная тетя Катя каждый день готовила новое лакомство. Женя едва переносила сам запах еды. «Разбередили душу», поставила диагноз тетушка.


После суда Женя вышла из зала вслед за отцом и села в поджидавший лимузин, стремительный черный «ЗИС». Внутри отец обнял ее за плечи и она затихла — пленница его рук и прогорклого запаха, заполнившего спертый воздух внутри машины.

— Все к лучшему, моя красавица, — проговорил он. — Вот увидишь, я устрою тебе прекрасную жизнь, — тяжелая рука похлопывала ее по плечу и Женя чувствовала, как будто молот в наковальню — вдавливают ее в сиденье. Потом похлопывания прекратились, и рука соскользнула с плеча. Весь путь до дома они молчали.

И потом, когда уже вернулись к себе, Женя видела, как Георгий пронес с кухни бутылку водки и стал подниматься в спальню. А к ней с того самого дня, время от времени, стало возвращаться тошнотворное чувство.

— Ты важнее парада, — сказала Женя, укутывая одеялом сидящего в кресле брата. — Предпочитаю оставаться с тобой.

— Это не только парад, Женя, — демонстрация единения трудящихся под лозунгами мира и дружбы, — они сидели в гостиной внизу, изувеченная нога Дмитрия покоилась на скамеечке перед камином. — Он ушел?

— Да.

— Распугивать народные массы?

Женя поежилась. Она знала, как трудно было отцу появляться на людях. Обычно он избегал встречаться с кем-либо, кроме домашних. Но в такие важные праздники приходилось участвовать в манифестациях.

— Постарается где-нибудь спрятаться.

— Лучше бы зарылся в землю! — жестко пожелал Дмитрий. — Чтоб никто больше не увидел его рожу.

— Мне кажется, он и сам этого немного хочет, — Женя не очень ясно представляла, что она намеревалась сказать брату. Утром, когда отец уходил из дома, Женя заметила, что он совершенно пьян, и поняла его настроение. Хотя «настроение» здесь было неподходящим словом.

Скорее — двойное существование, две стороны существа, раздирающие его на части. Но словами она это выразить не могла. Даже себе самой.

— Он слишком страшен, чтобы его звали на трибуну, — продолжал Дмитрий. — Придется идти среди масс. Не очень-то им это приятно.

«А ему?» — подумала Женя, но ничего не сказала вслух. Она сидела на полу рядом с креслом брата.

— Завтрак! — голос тети Кати руладой разнесся по комнате, и она внесла огромный поднос. На нем красовались круги крестьянского сыра и кислое молоко. Женя затрясла головой.

— Ты должна поесть, — взмолилась тетя Катя. Ты ведь это всегда любила, — и она обернулась за помощью к Дмитрию. — Ну, скажи ей, пожалуйста. Исхудала. Ни к чему не притрагивается. Стала маленькой, как птичка, наша Женечка!

— Поест, когда проголодается, — машинально вступился за Женю брат. Но когда Катя вышла из комнаты, озабоченно спросил: — Почему ты не ешь? Как давно это у тебя?

— Что-то в желудке. Сводит…

Дмитрий посмотрел на сестру и насупился. Потом улыбнулся.

— Ты растешь, Женечка. Вот в чем дело. Через девять дней тебе будет тринадцать. Становишься женщиной, — его улыбка стала шире, и он раскрыл ей объятия.

Она бросилась к нему и поцеловала, потом отстранилась:

— Глупый ты! Вовсе и не это!

— Не это? Тогда что же?

Женя снова уселась на полу и уставилась в огонь.

— Из-за суда.

— Над матерью?

Женя молча кивнула.

— Конечно, ты расстроилась. Не нужно было тебе туда идти. И ему нечего было тебя туда тащить. Результат один. Все решили еще до суда.

Ей хотелось бы в это поверить.

— Не думаю, — медленно произнесла она. — Я повела себя по-глупому. Как ребенок. Я могла что-нибудь сказать.

— Нет. — Дмитрий успокаивающе положил ей руку на голову. — Не думай так, Женечка. Политический процесс — дело государственное. И не касается отдельных людей.

Жене захотелось ему все рассказать. Может быть, тогда удастся избавиться от тошноты.

— Папа не… ее не защищал.

— А он и не мог.

Она ошарашенно посмотрела на брата. Дмитрий подал ей пустую миску с ложкой, и она поставила ее на пол. Потом снова подняла на него глаза.

— Георгий Михайлович — член коммунистической партии и отстаивает ее интересы. Он не частное лицо. И на политический процесс является во всей красе своего социального положения. Говорит от его имени и с его высоты. А партия представляет общественный порядок.

— Но ты ведь ее любишь! — вскричала Женя.

— Я — да! Но мама, как и ты, всегда была политически наивной. Она жила для красоты и искусства и не обращала внимания на реальности общественной жизни. Вполне вероятно, что ее могли сбить с толку.

— Так ты думаешь, она виновата? — Женя не верила своим ушам.

— Нет-нет. Ни в каком преступлении она не виновата. Разве лишь в том, что слишком доверяла людям.

— Так за что же ее осудили?

— За то, — голос Дмитрия прозвучал очень устало, — за то, что ее действия могли быть неправильно поняты, может быть, специально, если это соответствовало целям партии.

— Тогда выходит, что партия неправа!

Он слегка улыбнулся сестре.

— Ты совсем как она. Может быть, это оказалось ошибкой. Но такие ошибки станут повторяться вновь и вновь, пока мы не создадим мирное справедливое общество. А на суде не прозвучало слово «еврейка»?

— Нет, я не слышала.

— А сионизм или сионистка?

— Нет.

— Космополитизм?

— Кажется. У меня в голове все смешалось…

— Помоги мне подняться, — мрачно попросил он. — Все то же самое. В деле заговора врачей против Сталина еврейских медиков обвинили в космополитизме. Тебе нужно учиться читать между строк, Женечка, и слышать слово, которое подразумевается, но не произносится вслух.

Она принесла брату костыли и следовала по пятам, пока он карабкался по лестнице, потом помогла устроиться в кровати, поправила подушки и поцеловала в лоб.

— Хоть ты и мой брат, но иногда мне кажется, что я тебя не знаю.

— Знаешь, Женечка, — он криво усмехнулся, — как и всякого другого. Я — оптимист и циник. Социализм — оптимистический взгляд на вещи, а капитализм нет. — Капитализм — цель идеальная, и иногда я сомневаюсь, что нам удастся ее достичь, если мы не избавимся от нашей твердолобости и зашоренности. А теперь — спать.

Дмитрий закрыл глаза. Несколько минут Женя стояла над ним, пока не услышала, что дыхание брата стало глубоким и ровным. Тогда она ощутила, что проголодалась, и побежала вниз на кухню.

Утром в день рождения Жени отец сел завтракать в свежевыглаженной рубашке, с тщательно расчесанными волосами. Появившись в комнате, он остановился и, волнуясь, спросил:

— Можно тебя поцеловать? Сегодня такой важный день.

Она не могла отказать и подставила щеку. Подойдя к стулу, Георгий выложил на стол завернутый в газету сверток.

— Тебе, — застенчиво произнес он.

Отец следил, как она открывала пакет, до последней секунды боясь, что его выбор оказался неудачным, что не подойдет размер, что подарок будет дочери не по вкусу. С тех пор как родилась Женя, он в первый раз покупал ей подарок. Раньше ими занималась Наташа.

К тринадцатилетию дочери Георгий отправился в иностранный магазин, смело двинулся по лестнице, неуклюже тряхнул головой, поймав на себе чей-то взгляд. Для него это было кошмаром, но он проделал все это для Жени.

— Чудесно, — произнесла она. — Спасибо.

Георгий вспомнил, как дочь подбежала к Бернарду и поцеловала его в щеку.

— Правда? — беспокоился он. — А цвет подходящий?

— Хороший, — блузка была сочного розового цвета, очень красивая, но рыжеволосая Женя избегала оттенков красного. — Вечером я надену ее.

Отец улыбнулся обещанию дочери.

Он предложил организовать праздник дома. Сначала Женя отказалась, не решаясь пригласить к себе друзей. Но Георгий настоял, и в конце концов она позвала Веру, невзначай бросив, что отец будет дома; и Маришу Александрову, чьи родители были приятелями отца.

— У меня для тебя есть кое-что, — он снова полез под стул и вытащил странный предмет из черного металла.

— Это от станка, с фабрики, где я работал до войны. Товарищ подарил мне это после того… в знак уважения, — он застеснялся, предлагая дочери такой необычный подарок.

Женя повертела предмет в руках: металлическая болванка с выступающим стержнем. Она положила подарок на стол, подошла к нему и поцеловала в щеку.

— Спасибо, красавица, — он потянулся, чтобы обнять дочь.

— Мне пора в школу.

— Да. Праздник будет вечером. А теперь беги. Спасибо тебе.

Она выбежала из кухни, задержавшись на пороге, чтобы махнуть рукой. Но через несколько минут вернулась, схватила со стола деталь станка и положила в школьный портфель. Она уже была далеко, а Георгий все еще смотрел ей вслед, безотчетно перебирая толстыми обрубками пальцев розовую блузку.