– Вы когда-нибудь встречались с Руби? – спрашиваю я, припомнив кое-какие отрывки из писем.

– Несколько раз, – отвечает она. – Но я всегда оставалась на стороне матери.

– Простите, что спрашиваю, но почему же ваша мать не развелась с ним?

– Потому что любила его, – говорит Мэй как о чем-то само собой разумеющемся. – Несмотря на всю эту историю. Она связала себя узами брака и не собиралась разрывать их.

– А ваш отец? – уточняю я. – Он не хотел развестись?

– Отцу, чтобы заниматься своей благотворительностью, нужны были деньги матери, – поясняет она. – По сути, если отбросить все сантименты, он просто использовал ее.

– Но при желании ваша мать вполне могла разорвать с ним отношения.

– Вы не понимаете, – качает головой Мэй. – В то время развод считался позором. Мать не хотела, чтобы ее брак потерпел крах.

Интересно, может быть, это – всего лишь история, которую Мэй сочинила для собственного успокоения? Если верить письмам Руби, Виктория всегда и во всем руководствовалась собственными интересами. Если бы она захотела, то развелась бы без особого труда. Я бросаю взгляд на темноволосую женщину с картины. Что, если она отказывалась развестись только для того, чтобы помучить Энтони и Руби? Соглашаясь на развод, она в то же время давала согласие и на их брак. А это было серьезным ударом по ее самолюбию.

– Но последней каплей, – продолжает Мэй, – стало известие о том, что Руби беременна.

Я резко выпрямляюсь.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я так и думала, что вы не в курсе, – довольно кивает Мэй.

Я смотрю на нее в немом изумлении.

– На самом деле это стало шоком для всех. Отцу было уже за шестьдесят, Руби – сорок с лишним. О случившемся я узнала от матери, когда путешествовала по Европе. Она оставила для меня записку в гостинице. До сих пор помню, как смотрел на меня портье, когда передавал мне это известие.

Я ошеломленно качаю головой.

– Поверить не могу. Руби никогда не говорила мне о том, что у нее был ребенок. Вы уверены, что это правда?

– Скорее всего она просто не хотела, чтобы об этом знали, – вздыхает Мэй. – Руби отдала ребенка в приемную семью. Сейчас мальчик был бы примерно вашего возраста. Только подумать, что где-то у нее есть сын. А у меня брат, – очевидно, эта мысль доставляет Мэй немало беспокойства.

Я никак не могу оправиться от потрясения.

– Все эти годы я и помыслить не могла ни о чем подобном…

– Отец так и не увидел своего сына, – добавляет Мэй. – Он умер еще до его рождения. Они с Руби отправились на каток, где он упал и ударился головой об лед. Все думали, что это просто сотрясение. Но через четыре часа отец скончался в больнице.

– Какой ужас, – говорю я. – Для всех без исключения.

Особенно для Руби, хочется добавить мне. Я представляю, как моя беременная тетушка склоняется над своим возлюбленным на катке. Как их везут в больницу на машине «Скорой помощи», и Энтони уверяет ее, что все будет в порядке. А несколько часов спустя ей предстоит в полном одиночестве рыдать над его бездыханным телом.

– Получается, у вас есть родной брат. – Я старательно проговариваю это вслух, словно бы надеясь приоткрыть таким образом завесу тайны над жизнью моей тети.

– Единокровный брат, – уточняет Мэй.

– А вы… когда-нибудь встречались с ним?

Она на мгновение прикрывает глаза.

– Нет, никогда. Усыновление не оглашалось. Руби сама так пожелала. Думаю, ей не хотелось, чтобы семейство Магнусонов вмешивалось в ее жизнь. Для нее это было способом самой контролировать ситуацию. Только представьте: знать о том, что где-то растет мальчик, в жилах которого течет кровь нашей семьи, но не иметь возможности даже познакомиться с ним. – У Мэй вырывается тяжкий вздох. – По распоряжению матери частный сыщик долгие годы следил за Руби и отцом. После рождения ребенка он продолжал наблюдать за магазином. Думаю, это и спугнуло Руби.

– Зачем это понадобилось вашей матери?

– Послушайте, – говорит Мэй, – она не могла допустить, чтобы ребенок ее мужа – пусть и от любовницы – рос в бог знает каких условиях. Думаю, этот постоянный надзор и вынудил вашу тетю отдать сына в чужую семью.

Я качаю головой.

– Поверить не могу, чтобы Руби отдала свое дитя…

– Очевидно, вы плохо знаете свою тетю, – усмехается Мэй.

На мгновение меня одолевают сомнения. А вдруг она права? Если Руби столько лет скрывала дружбу с легендарной Маргарет Уайз Браун, то что еще она могла утаивать от окружающих?

– Не знаю, что и сказать, – вырывается у меня наконец.

– Почему бы нам не объединить наши усилия? – замечает Мэй. – В конце концов, у нас есть общий родственник, и при желании мы могли бы его отыскать.

Все так, но что сказала бы на этот счет Руби? Если бы она хотела, чтобы мальчик нашелся, то вполне могла бы упомянуть о нем в завещании. Или оставить письмо с указанием его адреса.

– Я думаю, в этом случае важно учитывать интересы Руби, – осторожно замечаю я.

Мэй едва заметно вздыхает.

– В моей семье было слишком много секретов, – говорит она. – Прошу вас, помогите мне.

– Ну найдем мы вашего брата, – говорю я, – который будет мне кем-то вроде кузена. И что дальше?

– Откровенно говоря, не знаю. Просто мне кажется, что пришло время его отыскать. В конце концов, это мой брат. Думаю, вам понятны мои чувства.

Мои мысли переключаются на магазин. Что, если этот неизвестный мне сын Руби предъявит претензии на «Синюю птицу»? А потом попытается продать магазин? Мать он не знал, а потому не может испытывать к ней никаких сентиментальных чувств. Хотя мои собственные планы в отношении магазина тоже весьма сомнительны, деловая женщина во мне тут же берет верх. Руби оставила магазин мне, а не ему!

– У вашей тети должны были сохраниться документы, касающиеся ее сына, – замечает Мэй.

– Вы же сказали, это факт усыновления не разглашался.

– Верно, – соглашается Мэй. – Я размышляла об этом долгие годы, и вот к какому выводу я пришла: это был ребенок моего отца, величайшей любви всей ее жизни. Неужели Руби и в самом деле могла раз и навсегда распрощаться с мальчиком? – качает головой Мэй. – Ребенок оставался ее последней связью с Энтони. Ей нужно было любым способом удержать его в своей жизни. В конце концов, она могла наблюдать за ним издалека, но так, чтобы никто об этом не догадывался. – Мэй подкрепляет свои доводы утвердительным кивком. – Наш адвокат сообщил матери, что мальчика отдали на усыновление и что процесс был закрытым. Это сыграло свою роль, и мать в итоге отступилась. Но я отступать не намерена.

Хотя намерения Мэй мне не ясны, я думаю, что в отношении Руби она права. Та и правда должна была сохранить хоть какую-то связь со своим сыном.

– Пожалуй, мне стоило бы заглянуть в магазин, чтобы осмотреть все на месте, – говорит Мэй. – Если порыться в старых документах, можно отыскать то, что наведет нас на след мальчика.

Я думаю о том, сколько боли причинила Руби Виктория (а может, и сама Мэй), и решаю, что тетя была бы не в восторге от их присутствия в магазине.

– Я внимательно просмотрю все бумаги, и если что-то найду, обязательно вам сообщу, – говорю я Мэй.

Но, кажется, она слегка разочарована моим решением. Уже в следующий момент она поворачивается к дверям, в которых стоит ее помощница.

– Извините, мисс Магнусон, но вас просят к телефону.

– Прошу вас, возьмите трубку, – быстро говорю я. – Все равно мне уже пора уходить.

– Проводить вас до выхода? – спрашивает меня помощница.

– Спасибо, не нужно. – Я встаю и беру сумочку.

– Что ж, Джун, тогда до свидания, – прощается Мэй.

– До свидания.


Женщины выходят в коридор, а я на мгновение задерживаюсь, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Затем я тоже направляюсь к дверям, где едва не сталкиваюсь со старой дамой. Мне хватает одного взгляда, чтобы узнать в ней мать Мэй, Викторию Магнусон. Ее седые волосы коротко острижены, а увядшая кожа напоминает сморщенный шелк. Но даже сейчас можно представить, какой красивой она была в молодости. Возможно, куда красивее, чем ее родная дочь. Мои мысли вновь переключаются на Мэй. Каково это, всю жизнь прожить в тени собственной матери?

– Прошу прощения, мэм, – бормочу я в некотором замешательстве.

– Ну хоть что-то они сделали как надо, – ворчит женщина. – Вспомнили наконец, что я люблю лилии. А на прошлой неделе везде понатыкали тюльпаны. Терпеть не могу эти цветы.

– Вы, должно быть, Виктория, – говорю я.

Только тут женщина замечает мое присутствие.

– Мы знакомы? – спрашивает она.

– Нет, – качаю я головой. – Я заглянула по делам к вашей дочери. Меня зовут Джун Андерсен. Я – племянница Руби Крейн.

Виктория бросает на меня ошеломленный взгляд, и я понимаю, что даже после стольких лет имя моей тетушки так и не стало для нее пустым звуком. Еще бы: большую часть ее замужества Руби была для нее «той женщиной».

Виктория быстро оглядывается.

– Что тебе сказала моя дочь? – торопливо спрашивает она, как будто в любой момент наш разговор могли прервать.

– Не так уж много, – уклончиво отвечаю я. Виктория уже очень стара, и мне не хотелось бередить в ней воспоминания, которые могут печально отразиться на ее здоровье.

– Послушай, – она понижает голос почти до шепота, – будь с ней поосторожнее.

– Что вы имеете в виду?

Уж не думает ли она, что я собираюсь тем или иным способом нарушить покой их дома?

– Моя дочь помешана на прошлом. – В голосе Виктории нет и капельки материнской любви. – Она не отступится от него. Не отступится, пока не найдет…

– Не найдет что?

Виктория быстро оглядывается, затем снова поворачивается ко мне.

– Я пыталась убедить ее жить своей жизнью, оставить все в прошлом. Мне самой это удалось, но Мэй другая. Она не успокоится, пока не получит желаемого.

– Вы имеете в виду информацию про сына Руби?

Виктория смотрит на меня с замешательством, а затем качает головой.

– Нет, тут другое. Она будет искать то, что, по ее мнению, до сих пор хранится в магазине.

Я оглядываюсь, услышав звук голосов, и в этот момент из-за угла появляются Мэй и ее помощница.

– Мама, – говорит Мэй, – зачем ты встала с постели? Перед завтрашней операцией тебе нужен покой.

На лице у Виктории появляется виноватая улыбка.

– Я как раз возвращалась к себе, – говорит она. Помощница Мэй берет ее под руку и ведет по коридору. До меня доносится старческий шепот: «Лилии. Я люблю лилии, а не тюльпаны». В следующее мгновение обе женщины исчезают за углом.

– Надеюсь, мама не сболтнула какую-нибудь глупость. – В устах Мэй это выглядит не столько утверждением, сколько вопросом.

– Нет-нет, ничего подобного.

– В последнее время она стала совсем плоха. Порой даже не понимает, что говорит… А иногда даже не может вспомнить, как меня зовут.

– Мы просто поговорили о том, как ей нравятся лилии. – Я вешаю сумочку на плечо. – Что ж, я и так заняла у вас много времени. До свидания, Мэй.

Прежде чем выйти на улицу и взять такси, я оборачиваюсь, чтобы в последний раз взглянуть на дом, и вижу Мэй, которая наблюдает за мной из окна. Я торопливо отвожу взгляд.

* * *

В магазине я усаживаюсь перед двумя коробками, в которые Руби складывала старые бумаги. Каждый листок я изучаю куда тщательнее, чем обычно. Если в бумагах есть хоть какое-то указание на сына Руби, я непременно найду его. Но все, что я обнаруживаю, – лишь старые книжные формуляры, от которых нет никакого толка. Вся эта горка на полу прямиком отправится в корзину для мусора.

В этот момент кто-то стучит в заднюю дверь. С Гэвином мы не виделись с того самого вечера в ресторане, и я все еще не готова к откровенным беседам. То, что было сказано – или осталось недосказанным – между ним и Адрианной, поставило под вопрос наши с ним отношения. Эти отношения – как ветка вишни, которая вот-вот расцветет, но которая никогда не принесет плоды. Разумнее сразу оборвать бутоны, раз и навсегда избавившись от проблем в будущем.

Я без особой охоты подхожу к двери и приоткрываю ее ровно настолько, чтобы выглянуть на улицу. К моему удивлению, перед магазином стоит Адрианна.

– Привет, – говорит она. – Я не помешала? Просто я не знала, открыта та дверь или нет.

– Нет-нет, – говорю я, пораженная ее любезным обхождением. – В смысле, ты мне ничуть не мешаешь. Проходи.

Адрианна заходит за мной в магазин, и я киваю ей на кресло у камина.

– Прости за беспорядок, – говорю я, когда мы обе усаживаемся.

– Можешь не извиняться, – смеется Адрианна. – Должно быть, Гэвин не говорил тебе, какая я неряха. Там, где я, всегда беспорядок.

Я тоже невольно улыбаюсь, удивленная этим дружеским тоном.

– Послушай, – говорит Адрианна, – я пришла, чтобы извиниться. Гэвин, наверно, рассказывал тебе о нас.