Я с трудом сдерживаю смешок. Человеку моего положения и в голову не придет уйти в отпуск. Лиза Мелтон, наш новый вице-президент, отпросилась на неделю после свадьбы, и то начальство посмотрело на это довольно косо. Когда вы достигаете определенных вершин, от вас ждут, что вы будете жить и дышать одной только работой. Так уж оно сложилось.

– Я ценю вашу заботу, – повторяю я, хватаясь за сумочку и пальто, – но мне и правда нужно идти.

* * *

– Наконец-то, – по губам Артура скользит едва заметная усмешка. – Я уж думал, больше тебя не увижу.

Мой босс – умный и циничный тип, но я-то знаю, что под этой малоприятной оболочкой таится доброе сердце. Или какое-то подобие его. Не зря же я сказала однажды Артуру, что он – самый симпатичный сукин сын из всех, с кем мне доводилось встречаться.

– Прости, что ушла прямо во время обеда, – промямлила я. – Просто я… у меня… Словом, неважно себя почувствовала.

– Женские проблемы?

– Да нет же, – поморщилась я. – Обещаю, что впредь ничего подобного не повторится.

Взгляд Артура обретает привычную цепкость.

– А что это на тебе надето?

Только тут я понимаю, на кого стала похожа после восьми часов, проведенных на больничной койке. Встрепанные волосы. Расплывшийся макияж. Я поплотнее запахиваю пальто, под которым нет ничего, кроме больничной пижамы.

– Я приехала прямо из дома, и у меня не было времени… переодеться.

– Ладно, – пожимает плечами Артур, – пора браться за работу.

Он выкладывает на стол целую кипу папок.

– Это все неплательщики. За кого возьмемся в первую очередь?

Я беру верхнюю папку, на которой напечатано: АТЕЛЬЕ САМАНТЫ. Я уже давно перестала переживать из-за тех мелких собственников, которые не в состоянии свести концы с концами. А поначалу было безумно трудно выступать в роли карающей руки, которая способна в один миг перечеркнуть весь семейный бизнес. Никогда не забуду первого своего поручения. Я плакала, когда мне пришлось везти в Новый Орлеан бумаги, согласно которым вся собственность переходила за долги нашему банку. Речь шла о кафе, которое открылось здесь еще в начале ХХ века. Излюбленное местечко нью-орлеанских старожилов. Меня встретила хозяйка, пожилая уже женщина, унаследовавшая это кафе от своего отца. Когда-то, в далеком 1959-м, здесь обедал сам Джон Кеннеди. По стенам были развешаны фотографии Эллы Фицджеральд, Джуди Гарленд, Луи Армстронга – разумеется, все с автографами. Хозяйка принесла мне кофе и заварные булочки. До сих пор помню, как дрожали мои руки, когда я вручала ей конверт с этими ужасными бумагами.

Потом уже стало полегче. К каждому случаю я научилась относиться с точностью и безразличием хирурга. Раз-два, и никаких эмоций. Мой девиз: только дело, ничего личного! Мне без разницы, какой замечательный или необычный у вас бизнес и сколько семейных историй с ним связано. Факт остается фактом: если вы не в состоянии оплачивать свои счета, наш банк в мгновение ока распродаст ваше имущество. Просто, как дважды два.

Мне нравится думать, что Артур выбрал меня из всех банковских служащих, поскольку уже тогда разглядел во мне некую искорку – свойство, каким не обладал никто из моих коллег. На самом-то деле я стала для него чем-то вроде куска пластилина. Я жила только работой, и из меня можно было лепить что угодно.

Артур помог отточить мои служебные навыки. За спиной многие называют его «палачом», поскольку он способен без малейших угрызений совести закрыть неприбыльный бизнес и пустить с молотка оставшееся имущество. Эмоции клиентов для него – пустой звук. Он и меня приучил смотреть на жизнь своими глазами. Наш отдел – самый успешный во всей компании. Мы отсекаем лишнее и получаем великолепные результаты.

Разумеется, далеко не все случаи требуют личного визита. Многие клиенты сами подписывают бумаги. Многие, но не все. Кое-кто предпочитает не отвечать на наши письма и игнорировать звонки. Эти люди стараются оттянуть неизбежное. Никто не хочет оказаться в неудачниках, и мне это чисто по-человечески понятно. Но жизнь есть жизнь.

Я пролистала бумаги из верхней папки. Ателье Саманты. По документам о первом займе видно, что это моя ровесница. Родилась в 1975 году. Уже семь месяцев Саманта не платит по счетам. Другие документы удостоверяют, что эта женщина предпочитает игнорировать письма и звонки из банка.

– Придется нам нанести визит мисс Саманте. – В глазах у Артура появляется огонек. Теперь он похож на сыщика, который уже готов сцапать очередную жертву.

– Да, – вяло киваю я. У меня снова покалывают пальцы, а голова кажется тяжелой, как большая медная чаша, под весом которой напрягается все тело. Да что же со мной такое? Покалывание переходит в область головы, я как будто погружаюсь в другую реальность. Теперь моя голова напоминает воздушный шар, который парит над шеей. Надо бы обсудить с Артуром каждый из наших случаев, но я не могу. Почему я этого не могу? Сердце у меня начинает колотиться еще быстрее, и я невольно хватаюсь за край стула. Чувство онемения растекается уже по ладони, которую я уже практически не чувствую. Опять то же самое.

Я бросаю взгляд в сторону двери.

– Артур, – вырывается у меня, – такое чувство, что я отравилась, – для пущей убедительности я кладу руку на живот. – Ты уж меня извини.

Он пожимает плечами, а затем аккуратно складывает папки и передает их мне.

– Уже поздно, так что можем заканчивать. Почему бы тебе не посмотреть эти бумаги на выходных? Я отметил те из них, которые требуют особого подхода Джун Андерсен.

Я с трудом выдавливаю из себя улыбку.

– Конечно. Обязательно посмотрю.

* * *

К тому моменту, когда такси оказывается у моего дома, мне удается хотя бы частично восстановить контроль над телом. Онемение прошло. Осталось лишь легкое покалывание в левом мизинце. Забрав в вестибюле почту, я поднимаюсь на лифте на седьмой этаж и захожу в дверь с номером 703.

Мне вновь вспоминается тот ужасный учитель биологии, который вел у нас занятия в старших классах. Как правило, я получала хорошие оценки, но естественные науки давались мне с большим трудом. Один раз, когда я провалилась на экзамене, этот учитель подозвал меня к своему столу и заявил: «В свое время у меня училась твоя мать. Она тоже была не сильна в биологии. Тебе стоило бы заниматься с большим усердием, если, конечно, ты не желаешь пойти по ее стопам. Тебе что, хочется всю жизнь проработать за кассой в какой-нибудь продуктовой лавочке?» Я ненавидела этот его взгляд – высокомерно-снисходительный. Глаза у меня щипало от слез, но в тот момент я сдержалась и выплакалась позже. Если бы только мистер Кларк увидел меня сейчас! Мою головокружительную карьеру, мою шикарную квартиру (и плевать, что ипотеку мне теперь выплачивать до конца жизни!).

Да, у меня нет ни мужа, ни детей, ни собаки. Но много ли женщин моего возраста могут похвастаться тем, что приобрели в собственность квартиру на Манхэттене? С двумя спальнями, паркетными полами и окнами, выходящими прямо на Центральный парк.

Я бросаю пальто на мягкую скамеечку у входа – вот вам, мистер Кларк! – и кладу ключи на стеклянный столик у стены (на нем настоял мой дизайнер, но всякий раз, когда ключи звякают о поверхность стола, я проникаюсь к нему еще большей ненавистью). Пора разобрать почту. При виде знакомого почерка на одном из конвертов я невольно морщусь. С какой стати она снова пытается со мной связаться? Нам просто не о чем говорить. Я иду на кухню и швыряю конверт в мусорную корзину. Слишком поздно для «прости-меня-пожалуйста».

Я плюхаюсь на диван и просматриваю остальную почту. Счета, несколько журналов и открытка от Клэр, моей давней подружки из Сиэтла. С мужем Этаном и сыном Дэниелом они развлекаются в Диснейленде. «Привет из замка Золушки, – пишет Клэр. – Шлем тебе море тепла и солнечных улыбок!»

Все это, конечно, очень мило, но, если быть честной до конца, подобные сантименты для меня – все равно что нож в сердце. Я уже давно перестала ходить на свадьбы к подружкам, ограничиваясь отправкой разного рода подарков. Моя помощница заворачивает их в красивую бумагу и аккуратно перевязывает кучей ленточек. Гораздо проще поддерживать дружбу на расстоянии. Все довольны, и никто не страдает (особенно я). Единственный человек, с которым я общаюсь вне работы, – мой приятель Питер. Умный, добрый, красивый и ничуть не интересующийся женщинами. Но даже в этих отношениях инициатива всегда принадлежит ему – я никогда не звоню первой.

Под каталогом журнала мод лежит конверт от адвокатской конторы «Шерман и Уиллс». Я не из тех, кто пренебрегает официальными бумагами, и осторожно надрываю краешек. В конверте лежит стопка бумаг, к которой крепится листок с письмом:

Адвокатская контора «Шерман и Уиллс»

567 Мэдисон

Сиэтл, ВА 98101

Кому: Джун Андерсен

Тема: Завещание Руби Крейн


Дорогая мисс Андерсен, наверняка вы уже знаете о том, что ваша двоюродная тетя Руби Крейн покинула этот мир. Примите мои глубочайшие соболезнования в связи с этой потерей.

Я замираю с письмом в руке. Руби? Покинула этот мир?

Нам было поручено заниматься ее волеизъявлением, и я рад сообщить, что ваша тетя оставила вам все свое имущество, включая книжный магазин для детей «Синяя птица». В конверте вы найдете соответствующие документы. Подпишите их, пожалуйста, и верните моему помощнику Либби. Возможно, вы захотите сами приехать в Сиэтл, чтобы лично уладить все дела. Вам, должно быть, известно, что мисс Крейн долго болела перед смертью. Как бы то ни было, я не сомневаюсь, что возможность распоряжаться магазином доставит вам не меньшее удовольствие, чем вашей тете. Если вам потребуется моя помощь, обязательно обращайтесь.

С уважением,

Джим Шерман, адвокат.

Я кладу письмо на кофейный столик и ошеломленно качаю головой. Руби умерла? Почему никто мне не сообщил? Слезы наворачиваются на глаза – то ли от боли, то ли от негодования. Почему мама мне даже не позвонила? Развлекается, наверно, с новым приятелем, а до остального ей и дела нет. И все же гнев мой направлен не столько на нее, сколько на саму себя. Я так и не написала Руби. И не заехала к ней – была по горло занята делами. А теперь уже поздно. Руби больше нет.

Я с недоумением смотрю на пачку бумаг. Мы и правда были с ней близки – особенно в пору моего детства. И все же я не понимаю, почему она выбрала своей наследницей именно меня, а не маму или Эми, мою родную сестру. Эми. Как она отнесется к этому решению? Даже странно, что я не могу взять трубку и позвонить ей. В детстве у нас все было общим (за исключением отцов, но с ними мы попросту не встречались). Память услужливо подсовывает мне картинку: Эми с ее белокурыми, как у мамы, локонами, с пухлыми губками, от которых сходили с ума все окрестные мальчишки, и невинными голубыми глазами. Миновало уже пять лет с того неприятного случая, но при мысли о нем мне по-прежнему больно, и я спешу переключиться. Я вспоминаю те времена, когда мы с Эми были всего лишь розовощекими малышками, гулявшими рука об руку по дорожкам парка.

В оконном стекле мелькает мое отражение, и я внимательно в него вглядываюсь. Что же со мной случилось? Любознательная девочка со светлыми косичками, ни на минуту не расстававшаяся с книжкой, превратилась в женщину, у которой, как это ни печально, нет времени ни на семью, ни на книги. Я пытаюсь вспомнить, когда мне в последний раз приходилось разговаривать с Руби, и в ушах раздается ее голос. Она сама позвонила мне в прошлом году перед Рождеством. Сказала, что хочет устроить у себя в магазине рождественский ужин, с индейкой и домашними булочками. Совсем как в старые времена. Я так и не смогла вырваться, но она все-таки позвонила мне на Рождество. Мама и Эми уже были на месте: я расслышала, как они смеются где-то на заднем фоне, и тут же напряглась. Руби это сразу почувствовала.

– С тобой все в порядке, Джун? – спросила она.

– Да, – солгала я, – все в порядке.

– Я знаю, ты очень занята у себя в Нью-Йорке, – в голосе Руби слышалось неподдельное огорчение, – но я все-таки надеялась, что ты приедешь.

– Мне очень жаль, но у нас столько дел, что я вынуждена оставаться в городе, – сказала я, окидывая взглядом свою квартиру, которую даже не позаботилась украсить. Елка для одного человека показалась мне пустой тратой денег.

– Ты собираешься когда-нибудь приехать домой, Джун? – спросила Руби. В ее голосе прозвучали старческие нотки, ломкие и хрипловатые, и это напугало меня. Старость всегда казалась мне чем-то ужасным.

– Даже не знаю, – честно ответила я, утирая непрошеную слезу. По правде говоря, я вообще не знала, вернусь ли когда-нибудь в Сиэтл. Уезжая оттуда, я понимала, что покидаю этот город навсегда. Лора Уайлдер[2] сказала однажды: «Дом – самое чудесное в мире слово». Но чем старше я становлюсь, тем яснее понимаю, что подобные сантименты не для меня.