Лиза Клейпас - Люби меня в полдень

Но Беатрис озадачивала его.

Кристофер не знал, как её понимать. Его смущала и раздражала дерзость, с которой она разговаривала с ним. И её вид в этих бриджах, со скрещёнными по-мужски ногами беспокоил его. Она была странной. Не такой, как все, не укрощённой.

Когда чаепитие закончилось, Кристофер поблагодарил всех за приятный день.

— Надеюсь, вы скоро опять навестите нас, — предположила Амелия.

— Да, — ответил Кристофер, вовсе не имея этого в виду. Он был абсолютно уверен, что Хатауэйев, пусть они и приятные люди, необходимо принимать редко и в небольших дозах.

— Я прогуляюсь с вами до опушки леса, — объявила Беатрис, собираясь забрать Альберта.

Кристофер подавил приступ гнева.

— Это необязательно, мисс Хатауэй.

— Знаю, — ответила она, — но я так хочу.

Кристофер сжал зубы и потянулся за поводком Альберта.

— Я поведу его, — сказала Беатрис, не отдавая поводка.

Поймав удивлённый взгляд Роана, Кристофер проглотил резкий ответ и вслед за Беатрис вышел из дома.

Амелия подошла к окнам гостиной и смотрела, как две удаляющиеся фигуры направляются через сад в сторону леса. Вскоре Беатрис и Кристофер скрылись за яблонями, усыпанными светло-зелёными почками и белыми цветами.

Амелия ломала голову над тем, как Беатрис вела себя с суровым солдатом. Она клевала его и оживлённо щебетала, как если бы пыталась напомнить ему о чём-то, что он забыл.

Кэм подошел к жене и остановился у неё за спиной. Она прислонилась к нему, обретая спокойствие в его надежном сильном присутствии. Роан обнял жену одной рукой. Амелия вздрогнула от удовольствия и привычной чувственности, вызванной его прикосновением.

— Несчастный человек, — пробормотала Амелия, вспоминая тревожные глаза Фелана. — Сначала я его не узнала. Интересно, он сам понимает, насколько изменился?

Губы Кэма легонько коснулись её виска, и он ответил:

— Подозреваю, что теперь, когда он дома, он это поймёт.

— Прежде он был очень милым. А теперь кажется таким суровым. И иногда так смотрит, словно глядит прямо в…

— Он провёл два года, хороня друзей, — тихо ответил Кэм, — и ходил в штыковые атаки, а это превращает людей в сталь. — Он помолчал, задумавшись. — Такое нельзя забыть. Нельзя забыть лица убитых тобой людей.

Зная, что муж вспоминает определённый эпизод из собственного прошлого, Амелия повернулась и обняла его покрепче.

— Цыгане не верят в войну, — произнёс Кэм ей в волосы. — Ссоры, споры, драки — да. Но отнимать жизнь человека, к которому нет личной неприязни… Это одна из многих причин, по которой из меня не получилось бы хорошего солдата.

— Но по этим же причинам из тебя вышел прекрасный муж.

Кэм крепче обнял её и прошептал что-то на цыганском. Хотя Амелия не поняла слов, их грубое, и в то же время мелодичное звучание заставило её затрепетать.

Она придвинулась ближе. Прижавшись щекой к груди Кэма, она размышляла вслух:

— Очевидно, что Беатрис очарована капитаном Феланом.

— Её всегда тянуло к раненым созданиям.

— Очень часто раненые — самые опасные.

Кэм успокаивающе погладил её по спине.

— Мы присмотрим за ней, monisha.

Беатрис легко шла в ногу с Кристофером в сторону леса. Его бесило, что кто-то другой держит поводок Альберта. Уверенность девушки в себе раздражала, как камушек, попавший в ботинок. И всё же, когда она была рядом, невозможно было отстраниться от происходящего вокруг. У неё был талант связывать его с настоящим.

Он не мог не смотреть, как двигаются её ноги и бёдра, обтянутые бриджами. О чём только думает её семья, позволяя так одеваться? Даже в домашней обстановке это неприемлемо.

Горькая усмешка тронула его губы, когда он подумал, что у него и Беатрис Хатауэй есть, по крайней мере, что-то общее — они не соответствуют остальному миру.

Он хотел отличаться от других. До войны это было так легко. Он всегда знал, что сказать и сделать. Теперь же перспектива снова войти в приличное общество напоминала скорее игру, правила которой он позабыл.

— Вы скоро подадите в отставку? — спросила Беатрис.

Кристофер кивнул:

— Я уезжаю в Лондон через несколько дней, чтобы всё подготовить.

 — О, — голос Беатрис звучал заметно более подавленно, когда она произносила: — Полагаю, вы навестите Пруденс.

Кристофер издал неопределённый звук. В кармане сюртука лежало измятое письмо, которое он всегда носил при себе.

«Я не та, за кого вы меня принимаете…

Возвращайтесь, пожалуйста, возвращайтесь и отыщите меня.»

Да, он отыщет и узнает, почему она написала эти запавшие ему в память слова. А затем он женится на ней.

— Теперь, когда не стало вашего брата, — сказала Беатрис, — вам придётся научиться управлять Ривертоном.

— Помимо всего прочего, — резко бросил он.

— Ривертону принадлежит большая часть Арденнского леса[26].

— Мне это известно, — спокойно заметил Кристофер.

Она, казалось, не заметила сарказма.

— Некоторые помещики вырубают чересчур много деревьев, чтобы поставлять древесину местному производству. Надеюсь, вы не станете так поступать.

Кристофер промолчал, надеясь, что продолжения разговора не последует.

— Вы хотите унаследовать Ривертон? — Вопрос его озадачил.

— Не имеет значения, хочу я или нет. Я следующий в роду и сделаю, что потребуется.

— Но это важно, — настаивала Беатрис, — поэтому я и спросила.

— Ответ — нет, — произнёс Кристофер, теряя терпение, — не хочу. Всегда предполагалось, что эта участь уготована Джону. Я чувствую себя проклятым самозванцем, пытающимся занять его место.

Если бы речь шла о другом человеке, подобный взрыв эмоций положил бы конец вопросам. Но Беатрис не отступила.

— Что бы вы делали, если бы он был жив? Всё равно подали бы в отставку?

— Да. Я сыт армией по горло.

— А затем? Что бы вы стали делать?

— Не знаю.

— А что вы умеете? Какими талантами обладаете?

Подойдя к лесу, они замедлили шаг. Его таланты… он умел пить, обыгрывать человека в карты или на бильярде, соблазнять женщин. Он был метким стрелком и превосходным наездником.

Затем Кристофер подумал о том, за что его хвалили больше всего, за что осыпали медалями.

— У меня один талант, — сказал он, забирая у Беатрис поводок. Он заглянул сверху вниз в её округлившиеся глаза. — Я хорошо умею убивать.

Не произнеся больше ни слова, он ушёл, оставив её стоять на краю леса.

Спустя неделю после возвращения Кристофера в Гэмпшир разлад между ним и его матерью стал настолько очевидным, что им было трудно находиться в одной комнате больше нескольких минут. Бедная Одри прилагала все усилия, выступая в роли миротворца, однако без особого успеха.

У миссис Фелан появилась привычка — постоянно выражать своё недовольство. Она не могла пройти по комнате без того, чтобы не отпустить едкие замечания, словно цветочница, разбрасывающая полные пригоршни лепестков на свадьбе. Её нервы стали особенно чувствительными, вынуждая каждый день тихо лежать в тёмной комнате в середине дня. Целый букет болезней удерживал её от того, чтобы зорко наблюдать за всем, что творилось в доме, и в результате ничто из происходившего вокруг не заслуживало её одобрения.

Во время ежедневного отдыха миссис Фелан реагировала на позвякивание тарелок в кухне так, словно в её тело впивались невидимые ножи. Приглушённые голоса или тяжёлая поступь шагов на верхних этажах были мукой для её нервов. Всем домашним приходилось действовать весьма осмотрительно, чтобы не потревожить её.

— Я видел мужчин, только что потерявших руки и ноги, — они жаловались намного меньше моей матери, — как-то сказал Кристофер Одри, чем вызвал у нее унылую усмешку.

Она рассудительно ответила:

— В последнее время матушка так привыкла к своей ритуальной скорби... словно её печаль в той или иной степени удерживает Джона рядом с ней. Я рада, что твой дядя завтра приедет за ней. Необходимо разорвать цепочку однообразных дней.

По крайней мере, четыре дня в неделю по утрам миссис Фелан ходила к фамильному склепу на кладбище возле церкви в Стоуни-Кросс и проводила целый час у могилы Джона. Так как она не желала выходить одна, обычно она просила Одри сопровождать её. Однако вчера миссис Фелан настояла на том, чтобы её проводил Кристофер. В течение часа он ждал её в мрачной тишине, пока она стояла на коленях у могильного камня и, не стесняясь, роняла скупые слёзы.

Когда же миссис Фелан, наконец, подала знак, что хочет подняться, и Кристофер подошёл, чтобы помочь ей встать, она заявила, что и он тоже должен преклонить колени и помолиться, как до этого делала она.

Кристофер просто не мог выполнить её пожелание даже для того, чтобы доставить матери удовольствие.

— Я буду скорбеть своим собственным способом, — сказал ей Кристофер, — и в то время, которое выберу сам.

— Это непристойно, — гневно заявила миссис Фелан, — такое неуважение к Джону. Твой брат заслуживает того, чтобы его оплакивал или, по меньшей мере, делал вид, что оплакивает, человек, который так много выиграл от смерти брата.

Кристофер уставился на мать, не веря своим ушам.

— Я выиграл? — повторил он тихо. — Вы знаете, что мне всегда было наплевать, кто унаследует Ривертон. Я бы отдал всё, что имею, если бы это помогло вернуть мне брата. Если бы я мог пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти его, я бы так и поступил.

— Как бы я хотела, чтобы это было возможно, — колко бросила миссис Фелан, и обратную дорогу до дома они молчали.

И всё это время Кристофер задавался вопросом, сколько часов она провела, сидя у могилы Джона и всем сердцем желая, чтобы один сын оказался на месте другого.

Джон был идеальным сыном, ответственным и надёжным. В то время как Кристофер — необузданным и грубым, чересчур эмоциональным, безрассудным, и беспечным. Как и его отец, Уильям. Каждый раз, когда Уильям оказывался замешан в очередном лондонском скандале, часто связанном с чьей-либо женой, миссис Фелан вела себя с Кристофером холодно и сдержанно, словно его объявили преемником её неверного мужа. Когда Уильям Фелан умер в результате падения с лошади, в Лондоне шептались, что удивительно, как его до этого не застрелил негодующий муж или отец одной из женщин, которых он обольстил.

В тот момент Кристоферу было двенадцать. В отсутствие отца он постепенно вжился в свою роль — роль сумасбродного шалопая. Казалось, от него ждали именно этого. Правда заключалась в том, что Кристофер действительно наслаждался всеми городскими развлечениями, независимо от того, что подобное времяпровождение было скоротечным и пустым. Служба в армии в чине офицера стала для Кристофера отличным занятием... она доставляла ему удовольствие во всех отношениях. До тех пор, пока его на самом деле не отправили на войну, подумал Кристофер и мрачно, еле заметно улыбнулся.

Кристофер сражался намного лучше, чем он сам или кто-либо другой от него ожидал. И чем более искусным он становился в убийстве других людей, тем более мёртвым ощущал себя внутри.

Но у него была Пруденс. Единственная оставшаяся порядочная часть Кристофера, часть его самого, которая любила её. При мысли о поездке к ней Кристофером овладевало сильное волнение.

Он всё ещё испытывал трудности со сном, часто резко просыпался посреди кошмара, вытягиваясь в струнку на кровати. А днём у Кристофера бывали моменты, когда он вздрагивал от внезапного звука и пытался нащупать винтовку, которой не оказывалось под рукой. Но Кристофер не сомневался, что всё это пройдёт со временем.

Должно пройти.

Очевидно, что не было причины надеяться на что-то, если дело касалось Кристофера Фелана. Беатрис постоянно напоминала себе об этом. Его привлекала Пруденс Мерсер. Прелестная, золотоволосая, благопристойная Пруденс.

Впервые в жизни Беатрис пожалела о том, что не может стать кем-то другим, не тем, кем являлась на самом деле.

«Думаю, вы можете оказаться моим единственным шансом вновь стать частью мирной жизни....»

Возможно, Пруденс самый подходящий человек, который мог помочь Кристоферу. Она свободно держалась в обществе, как никогда не сможет вести себя Беатрис. Ну и отлично. Если так лучше для него, то в сердце Беатрис не может быть места для упрёков. Этот мужчина испытал достаточно боли и лишений — девушка не хотела, чтобы у него из-за неё возникли ещё какие-либо затруднения.

Кроме одного... она не могла перестать думать о Кристофере. Это походило на болезнь. Ей было невыносимо трудно вести себя как обычно. Беатрис всё время хотелось плакать. Она чувствовала себя беспокойной, уставшей и совсем не хотела есть. На самом деле Беатрис стала такой печальной, что Амелия настояла на том, чтобы заварить для нее укрепляющий настой из щавеля.