— Какая еще Алиса?

— Да так, старая знакомая.

Полчаса мы бродили по утоптанным дорожкам среди оград и крестов, пока какой-то дедушка в ватном тулупе и со скребком не указал нам нужное направление.

Был третий час дня, мутное небо низко висело над головами, и, несмотря на некоторое потепление, даже в перчатках мерзли кончики пальцев. Неприятный, знобкий холод. Или холод тут ни при чем — просто я опять волнуюсь?..

Большинство могил было завалено снегом. Мы прыгали по сугробам, пытаясь отыскать нужную. Аглая взяла где-то веник и смахивала им снег с надгробий.

— Пустоземова Прасковья Никитична… Ого, девяносто лет прожила старушка! Ну-ка, а кто у нас тут? Сестры Лопаткины, покоятся с миром… Послушай, Лизавета, а раньше я не замечала за тобой такой сентиментальности.

— Сама удивляюсь. Наверное, возраст. Или мистика какая-нибудь…

— Точно, мистика! Наверное, твой папаша раскаивается на том свете, что так и не повидал свою дочку…

— Я думаю, он не знал о моем существовании.

— Ты думаешь? Гарибзян Леокадия, заслуженный акушер… Опять не то.

Я была на соседней дорожке. И вдруг увидела гранитный камень и надпись на нем — «Георгий Кар».

— Нашла! — вскрикнула я. — Аглая, я нашла… Простой камень за низкой железной оградкой и имя на нем. Даты жизни: тысяча девятьсот сорок шестой — двухтысячный. И никакой фотографии.

Алиса бежала ко мне, проваливаясь в снег, на лице — любопытство и страх.

— Ты нашла, не я!.. — задыхаясь, крикнула она и едва успела подхватить очки, сделавшие очередную попытку соскочить с ее носа. — Это действительно мистика! Ну-ка, где он? Фотография есть?

Она водрузила очки обратно на нос и печально констатировала:

— Нет. А, впрочем, если б и была… Ты знаешь, что сходство близких родственников весьма относительно и по внешнему виду ничего не определишь? Скорее даже наоборот… У меня есть знакомая семья — так там мальчик как две капли воды похож на своего отчима… А я, например, совсем не похожа на отца, я — в маму. У папаши стопроцентное зрение было, он никогда не пользовался очками…

Странное чувство охватило меня, когда я стояла у ограды и смотрела на черный камень. Он или не он? Теперь уже не узнаешь… Как будто шевельнулось что-то в сердце — отозвалось? Нет, это от холода дрожит все внутри…

Я вдруг пожалела, что позвала с собой Аглаю — она стояла рядом, держа в руке веник, и рассуждала о генетическом сходстве. Она была милой и доброй женщиной, но сюда надо было прийти одной.

«Папа. Это ты? — мысленно позвала я, словно он мог ответить. — Если бы знать точно!»

— Ты расстроилась? — прервав свой научно-популярный монолог, спохватилась Аглая. — У тебя лицо такое…

— Немного замерзла. Ничего.

— Не хватало заболеть перед самым праздником! — сердито воскликнула она. — Пошли отсюда. Посмотрела — и хватит. Еще неизвестно, твой это отец тут лежит или нет.

— Да, ты права — надо идти…

Я подхватила Аглаю под руку, и мы медленно побрели к выходу. Галки над нашими головами недовольно закричали, перепрыгивая с ветки на ветку…

— Ужасно замерзла, — пожаловалась я дома Саше. — Сейчас гуляли с Аглаей…

— Да вроде мороза не было — погода, почти как весной… — удивился он, но тем не менее закутал меня в теплое одеяло и пошел делать чай. — Лиза, я тут кое-что обнаружил…

— Правда, как весной… Но, знаешь, бывает такой холод, от которого мерзнет только внутри.

— Знаю. Особенно — когда грустно. Меня тоже перед Новым годом охватывает легкая печаль — все думаю о том, как коротка жизнь и как быстро летит время… Я бы хотел, чтобы каждый год тянулся долго-долго, как в раннем детстве…

Он принес горячего чая с лимоном. Я сидела на диване, закутанная в теплое одеяло, пила чай, и мне было почти хорошо.

— Так что ты обнаружил? — улыбнулась я.

— Очень красивую вещь. Я раньше ее не видел. У тебя на столе лежала, в вазочке для цветов.

Я вспомнила — и едва не опрокинула чашку.

— Саша, это не мое! — произнесла я испуганно. — Я должна это вернуть…

Он принес браслет, который я забыла отдать Денису.

— Не твое? — с любопытством сказал Саша, разглядывая, как блестят гранаты. — Красивая вещь…

— Брось это… положи обратно! — умоляюще попросила я. — Такая глупая история…

— Расскажи, — тут же попросил он. — Нет, правда, расскажи! Что за история?

Несколько мгновений я колебалась, а потом поняла — надо, пора все объяснить Саше. Будет хуже, если снова появится Денис, и на сей раз при Саше…

— Этот браслет подарил мне мой бывший… м-м… Ну, в общем, мой бывший.

Кажется, до сих пор Саше не приходила в голову мысль, что у меня еще кто-то мог быть. Положительно, он совсем как ребенок!

— Кто? — с удивлением переспросил он.

— Тот, с кем я когда-то… Мой бывший бойфренд. Я вовремя вспомнила словечко, которое часто употребляли мои студенты, — кажется, оно вполне нейтрально по своему звучанию. — Давно?

— Несколько дней назад…

— Погоди, погоди! — вдруг нахмурился Саша. — Ты что, хочешь сказать, что ты встречалась со своим… бойфрендом и даже приняла от него подарок?

— Да. То есть нет! Дай мне объяснить…

Саша не на шутку разволновался, и мне тоже стало как-то не по себе.

— Ты мне ничего не сказала!

— Ну вот — я же как раз и говорю тебе… А раньше просто повода для разговора не было. Саша, если ты меня не выслушаешь, я обижусь! Ей-богу, я сейчас все объясню, и ты поймешь, что ревновать меня глупо и бессмысленно…

Ладно, скажи. Только все скажи! — Он с отвращением посмотрел на браслет в своей ладони, потом запихнул его обратно в вазочку — с глаз долой.

— Мой бывший бойфренд…

— Как его зовут? — быстро перебил он меня.

— Денис. Так вот, Денис случайно встретил меня. Мы немного посидели с ним в одном кафе, поболтали… — Я вспомнила роскошный восточный ресторан, себя в блестящем сари, возлежавшую на атласных, расшитых золотом подушках, и мне в первый раз стало стыдно. Кажется, я действительно сделала что-то не то…

— Поболтали?

— Да. Мы же не врагами с ним расстались когда-то, так что болтали просто, как старые друзья… И он чуть ли не силой заставил меня надеть этот браслет — хотя бы на минуту. Естественно, я собиралась вернуть его Денису, но… я забыла!

— А зачем он хотел тебе его подарить — ты что, не сказала, что выходишь замуж?

— Конечно, сказала! — горячо воскликнула я. — Он очень расстроился и попросил меня хотя бы примерить…

— Почему он расстроился? Он что, до сих пор тебя любит?

Я вздохнула. Я очень не хотела ссориться с Сашей. Мама в таких случаях непременно обижалась — она не терпела оправдываться, даже если была не права. Я же была готова на все, лишь бы не ссориться с Сашей!

— Наверное. Я не знаю… Мне все равно.

— Он хотел вернуть тебя? — холодно спросил Саша.

— Да. Но я отказалась, конечно.

— Почему?

Саша, Саша, ну что ты такое говоришь… Я же тебя люблю. Я только тебя люблю! — в отчаянии воскликнула я. Скинув одеяло, я бросилась к нему, прижалась всем телом. Он стоял неподвижный, напряженный и никак не отзывался. Мне вдруг стало так страшно, так тоскливо — уж лучше умереть, чем жить с такой тоской…

— Почему? — опять холодно спросил он.

— Что — почему? Почему я отказалась или почему я тебя люблю? — растерянно спросила я.

Он молчал. И вдруг какое-то оцепенение напало на меня.

Я отошла к окну и выглянула на улицу. По черной дороге катились сплошным потоком машины, горела реклама на соседнем магазине, по тротуарам торопливо шли прохожие — — все в предпраздничной лихорадке. «Как глупо… — подумала я. — Неужели ничего не будет? Денис прав — я совсем не знаю этого человека. А как мы познакомились? Боже мой, слишком стремительно все произошло… Так всегда — если быстро началось, то быстро и закончится».

И в этот момент Саша подошел ко мне сзади и обнял.

— Верни браслет… — тихо сказал он. — — И не обнадеживай больше своих поклонников…

— Саша! Я не… Я никого не того… Господи, какая ерунда! Ты не должен меня ревновать, я тебе чем угодно готова поклясться…

— Я верю, — просто сказал он. — Нет, правда… Ничего удивительного, что этот человек… Денис, ты сказала, да? Ничего удивительного, что он захотел вернуть тебя. Ты такая красивая, ты такая хорошая…

Он повернул меня к себе — еще немного печальный, но он уже улыбался.

— И ты красивый! — с восхищением произнесла я. — Говорят, для мужчины красота неважна, но это не так…

— Ты же говорила, что у меня уши торчат?

— И ты поверил? Ни у кого не видела таких правильных ушей! — возмутилась я. — Я тогда говорила так нарочно, чтобы тебя немного помучить!

— Жестокая! — укорил Саша, и мы расхохотались.

— Послушай, а мы ведь в первый раз поссорились, — с удивлением произнесла я.

— Ага. И помирились!

— Мириться приятно, — с удовольствием констатировала я. — И вообще… с тобой всегда так хорошо!

— Ты горячая, а ведь только что жаловалась на холод. О, сколь непостоянны женщины!


Мария Ивановна совсем по-матерински обрадовалась появлению Андрея.

— Мой милый мальчик! — обняла она его и даже слегка всплакнула. — Господи, совсем взрослый!

Тень прошлого на миг опустилась на светлую гостиную Померанцевых — каждый раз, когда Андрей видел в глазах смотревших на него людей слезы, он понимал, что они вспоминают трагическую судьбу его родителей. «Хватит уже жалости! — с досадой подумал он. — Как будто я убогий какой…»

Все присутствующие с интересом слушали Карасева, который, как обычно дымя гаванской сигарой, рассуждал о современном искусстве:

— …Старые, классические идеалы уже давным-давно умерли… Не так ли, Кирилл Романович?

— В общем так, ноя бы уточнил — еще не умерли, но определенно агонизируют.

— Поправку принимаю. Итак, сейчас нужны новые формы, которые на первый взгляд кажутся странными и непривычными.

— Да, ты прав, голубчик, — вздохнул Кирилл Романович. — «Чайку» чеховскую публика сначала не поняла… А что у нас в театре? Поставили спектакль по пьесе господина Мережковского «Христос и Антихрист» и чувствуем — никуда не годится! Нужны новые формы, чтобы отразить нечто, витающее сейчас в умах людей.

— Задачей искусства в нынешний исторический момент является то, что необходимо отразить жизнь без эстетических и нравственных оценок… — продолжил важно Карасев.

— К черту материализм! — вдруг закричал рябой человечек в черной накидке, напоминающий летучую мышь, — это был критик Фифинский. — Я не верю в объективность человеческого разума и потому единственным критерием познания признаю внутренний душевный опыт, неуловимые ощущения и мистические прозрения… Вот, послушайте, что сказал по этому поводу Бальмонт: «Я — внезапный излом, я — играющий гром, я — прозрачный ручей, я — для всех и ничей…»

— Каждый любит только себя, — с царственной улыбкой произнес Карасев. — Господа, позвольте вам признаться — я себя люблю.

— Значит, Иван Самсонович, — бесцеремонно вклинилась в разговор старших Дуся, — вы не боитесь признаться, что вы — пуп земли и центр вселенной?

— А что в том такого? — ответил художник, взмахивая сигарой. — Это нормально. Любой может про себя так сказать и имеет на то полное право.

— И я себя люблю! — заорал Фифинский. — Что хочу, то и делаю!

— А как же долг? — внезапно спросил Андрей.

— Забудьте про долг, молодой человек, — поморщился Карасев. — Не бросайтесь пустыми, напыщенными фразами, которые давно потеряли смысл.

— Нет, без долга, кажется, нельзя, — с сомнением протянула Дуся. — Кто же тогда, например, станет Родину защищать? Все скажут — я себя люблю, я не стану подвергать себя опасности и потому не буду рисковать собой.

— Молодец, детка, тебе палец в рот не клади! — похвалила ее Мария Ивановна.

— Господи, Дусенъка, да вы одной своей красотой можете весь мир на колени поставить, — сказал Карасев, пристально глядя на девушку. — С вами никакие войска не понадобятся.

— Братец, не испорть мне ребенка! — погрозил пальцем Кирилл Романович. — Она и так слишком много воли взяла, совсем перестала нас слушать. Вот как скажет теперь — чего моя левая нога хочет, так тому и быть, и все, не отговоришь ее уже.

Андрей смотрел на Карасева со странным чувством — с ним хотелось спорить, но вместе с тем спорить было бесполезно. А хуже всего было то, что Дусе ужасно нравилось все, о чем говорили сейчас у Померанцевых. Она пробовала на зуб и на вкус новую философию — и находила ее забавной.

После того Андрей еще заходил к Померанцевым — и каждый раз заставал там Карасева. Тот говорил много, горячо, очень забавлял своими речами Кирилла Романовича, но Андрей словно прозрел — все это художник делал исключительно ради Дуси. Только на Дусю смотрел Карасев и превозносил ее красоту до небес.