Сесилия Грант - Любовь и расчет

Лондон

Февраль 1817 года

Неуверенность, практически всегда присутствующая, тем не менее, неизменно изобретала новые, неожиданные личины, под какими явиться.

— Я бы хотела взять первый том «Защиты прав женщин». — Голос ее сестры доносился до каждого угла публичной библиотеки, заставляя вибрировать оконное стекло алькова, в котором пристроилась Кейт. — В настоящий момент я занята собственным исследованием, которое будет основываться на выводах мисс Уолстонкрафт. Там, где она ограничивается теорией и широким социальным предписанием, я обращаюсь непосредственно к каждой своей современнице, вооружая ее практическими методами, с помощью которых она может отстаивать свои права.

Кейт затаила дыхание. Не станет же она разглагольствовать в этих стенах еще и о телесной эмансипации? Наверняка даже у Виолы хватит здравомыслия, чтобы не заходить так далеко.

— В частности, я продвигаю идею, что женщина никогда не достигнет подлинной эмансипации, пока мы не обретем абсолютную власть над собой как в рамках брака, так и вне его.

Полный молодой человек, сидевший за длинным столом вблизи алькова Кейт, вскинул голову, оторвавшись от книги. То же сделала и женщина в годах на противоположной стороне комнаты. Не приходилось сомневаться, что аналогичным образом поступили все мирно читающие посетители данного заведения. Голос Ви с четкими согласными и правильно распределенным дыханием не мог не привлекать внимания. Таким голосом и должна была обладать внучка графа.

Или дочь актрисы.

Стол молодого человека был завален книгами, брошенными предыдущими читателями, которые, полистав их, не удосужились вернуть библиотекарю. Схватив первую попавшуюся, Кейт склонилась над раскрытой наобум страницей, чтобы ни с кем не встречаться глазами. «Элизабет казалось, что если бы члены ее семьи сговорились выставить себя на всеобщее обозрение тем вечером, то не смогли бы сыграть свои роли с большим воодушевлением и успехом…»

«Гордость и предубеждение». Этой единственной строчки хватило, чтобы душа Кейт завибрировала как камертон. Это, безусловно, было написано для нее, эта повесть молодой женщины, силившейся преодолеть гнет непрестанных унижений, которым подвергали ее родные, не ведавшие, что значит истинная свобода действий.

Кейт перевернула страницу. Никаких больше звуков с другого конца читального зала не доносилось. Библиотекарь, вероятно, отправился за востребованным томом, чтобы избежать дальнейшего обсуждения практических методов утверждения женских прав. В книге тем временем уныло тянулся вечер в Нетерфилде, отягощая Элизабет неприятным вниманием мистера Коллинза и холодным молчанием сестер Бингли и мистера Дарси.

К этому моменту повествования мистер Дарси уже, вероятно, начал замечать прекрасные глаза Элизабет, а мистер Бингли до такой степени влюбился в Джейн, что не видел и половины тех неподобающих вещей, что творила семья Беннет. Могли ли эти люди существовать на самом деле? Если да, то где жили?

— Ах, вот ты где. — Виола с томом «Защиты» в руках, остановившись у противоположного края стола, заваленного книгами, смотрела на сестру сквозь простые стекла очков, которые носила на публике. — Ну что, пойдем?

Полный молодой человек, вероятно, узнав голос Ви, снова оторвался от чтения и глазами быстро оценил обеих барышень, определяя, что их связывает.

Тут он впервые разглядел Кейт, хотя сидел не так далеко от нее, и было достаточно пол-оборота головы, чтобы Кейт попала в поле его зрения. Однако, похоже, до сих пор его взгляд на ней не фокусировался.

Кейт видела с десяток вариантов подобной реакции так часто, что устала считать. Некоторым мужчинам удавалось при этом не выглядеть слишком глупо, но большинству, к сожалению, нет.

Черты молодого человека застыли, после чего из веселой насмешки, в которую складывались, преобразились в выражение немого благоговения. Покраснев, он снова уткнулся в книгу.

От восхищения такого мужчины было не слишком много пользы. Все же это давало девушке надежду. Если бы только она сумела в один прекрасный день довести до восторженного состояния, скажем, маркиза. Почему бы и нет? Несмотря на титул, маркиз обладал такой же восприимчивостью, как и любой другой мужчина. Вот тогда бы она была удовлетворена.

— Романы и снова романы. — Ее сестра, безразличная к столь малозначительной драме, начала переворачивать разбросанные по столу книги. — Похоже, никто не стремится читать что-то, что может реально способствовать развитию ума. — Мужчина за столом резко захлопнул свою книгу — как пить дать, роман — и отодвинул в сторону, как будто только сейчас заметил ее оскорбительное присутствие в своих руках. Старательно отводя взгляд в сторону, с розовыми, как свежая свинина, щеками, он поднялся и торопливо переместился в другую часть зала.

— Да, я готова. — Голос самой Кейт имел ту же патрицианскую четкость, что и у Виолы, но она никогда не стремилась к тому, чтобы ее голос слышали все присутствующие, и неизменно разбавляла подслащенными интонациями. — Помоги мне собрать эти книги. Не следует оставлять их здесь.

Интересно, как долго сможет маркиз пребывать в состоянии ошеломления? Сможет ли добиться специального разрешения и жениться на ней в тот же день, пока ему не придет в голову познакомиться с ее семьей? Или, может, будет лучше увезти его из Лондона, чтобы не встретился ни с кем из своих друзей, которые сочтут своим долгом привести его в чувство. В таком случае придется удерживать его в состоянии оцепенения на период, достаточный, чтобы доехать из Мейфэра до Гретна-Грин.

Трудно и маловероятно. Но не так уж невыполнимо, по крайней мере для Кейт. Оцепенение было ее оружием, и она не собиралась снисходить до скучной фальшивой скромности, притворяясь, что не знает этого.

Библиотекарь, когда Кейт остановилась у его стола, принял переданный ему книжный груз с таким излиянием благодарности, какого не видать ни одной простушке, окажи она подобную услугу, и принес два других тома «Гордости и предубеждения». Кейт поставила свою подпись, заплатила причитающиеся пенсы и вышла вместе с сестрой в промозглый февральский день.

— Ты же это уже читала, — удивилась Виола, взглянув на книги в руках сестры.

— Читала. А у тебя есть этот том «Защиты женщин», как и все остальные. Так что нечего удивляться читательским пристрастиям других людей. Каждому свое.

— «Защита прав женщин». Значение совсем другое. И моя цель состояла не в том, чтобы взять книгу, а в том, чтобы заявить о себе. — Ее пальцы в перчатках барабанили по книжному переплету. — Чем больше библиотекарей и книготорговцев узнают о моем проекте, тем выше вероятность того, что могут упомянуть мое имя в разговорах друг с другом или даже в беседах с издателями. По правде говоря, вполне возможно, что издатели посещают подобные заведения. Возможно, в один прекрасный день меня услышат, и какой-нибудь предприимчивый человек, осознавший, что время моей книги настало, обратится ко мне с деловым предложением.

О, в этом можно было не сомневаться. За фальшивыми очками, гладко причесанными волосами и практичной одеждой, которую любила Ви, скрывалась изрядная доля уэстбрукской красоты. В один прекрасный день какой-нибудь мужчина разглядит это за ее нарочитой бесцеремонностью, и если будет и вправду предприимчивым, то разыграет притворный интерес к ее книге и, возможно, даже выдаст себя за издателя.

По этой причине Кейт не могла позволить сестре одной ходить по таким делам. Для умной молодой леди Виола в некоторых делах проявляла шокирующую неосведомленность.

— Хотя думаю, что больше толка было бы от более мягкого убеждения. — На углу Кейт повернула в другую сторону, ведя сестру за собой. — Если бы для начала ты сосредоточила свои усилия на любезностях. Например, попросила бы библиотекаря порекомендовать тебе какую-нибудь интересную книгу или поговорила бы на общепринятые темы — о погоде или о забавном эстампе, который недавно видела. Тогда к моменту представления темы своей книги имела бы в своем распоряжении повсеместную доброжелательность. Даже у человека, не разделяющего идей твоей книги, может возникнуть желание представить твою работу своим друзьям-книгоиздателям — просто из желания оказать услугу очаровательной клиентке.

— Но я не хочу быть только очаровательной клиенткой. — Голос Виолы понизился до страстных аккордов инструмента, чье имя она носила. — Я хочу, чтобы ко мне относились серьезно. Хочу знать, что мою книгу почитают за ее собственные достоинства, а не потому, что читатель находит меня достаточно привлекательной. Уверена, что Томас Пейн[1] никогда не задумывался на предмет собственного очарования. — Это слово, очевидно, она не могла переносить. Виола ткнула пальцем в «Гордость и предубеждение». — Твой мистер Дарси не обладает ни каплей очарования, но все носятся с ним как с писаной торбой.

У женщин все иначе. Кейт не нужно было произносить это вслух. Ви хорошо это знала.

Когда сестры подошли к перекрестку, Кейт переложила книги в другую руку и порылась в сумочке в поисках пенсов. Она относилась к сестре не без сочувствия. Ограничения в жизни леди могли стать настоящим испытанием. Деморализующим к тому же при вашем пособничестве.

Трюк состоял в том, чтобы не допустить этого.

— Господи, помоги нам всем, если ты собираешься следовать примеру Томаса Пейна. Возможно, он не попал бы в беду, если бы потратил хоть немного усилий, чтобы прилично выглядеть. — Пенсом и милейшей из улыбок Кейт оплатила переход через улицу темному взъерошенному мальчишке. — А мистер Дарси имел десять тысяч годового дохода и огромный дом, подписанный на его имя. Такому человеку многое из дурных манер простится.

Подхватив юбки, Кейт ступила на проезжую часть.

— И что тогда его Элизабет? Она никогда не стремилась никого очаровывать, тем более мистера Дарси. И все же… А куда мы идем? — Виола резко остановилась, как спесивая лошадь. — Нам уже следовало повернуть на север.

— Девочки еще около часа будут заняты на уроках. — Кейт взяла сестру под локоть, чтобы перевести через оставшийся отрезок улицы. — Так что у нас есть время прогуляться по Беркли-сквер[2].

— Беркли-сквер?

То, как Ви произнесла название, давало повод думать, что речь идет об улице, куда беднейшие обитатели Сен-Джайлза ходили опорожнять ночные горшки.

— Да, Беркли-сквер. У меня письмо к леди Харрингдон.

Новость не из приятных. Пусть уж сразу все выплеснутся.

— О чем ты могла писать этой… женщине?

Виола знала, как вложить в паузу миллион значений. На этот раз ее молчание подразумевало, что она подыскивала слово, подходящее для вероломства леди Харрингдон, но так и не нашла достаточно сильного.

— На этой неделе она выдала замуж последнюю из дочерей. Я поздравляю ее с этим событием, как поступают все цивилизованные люди в подобных случаях по отношению к своим близким.

— Ты называешь ее своей?

Кейт знала, что это слово не останется незамеченным.

— Она — жена старшего брата нашего отца, что делает ее нашей тетей.

— Что ж, кто-то должен был сказать ей это. Ей и лорду Харрингдону, и всем их подлым отпрыскам. — Виола ускорила шаги, размахивая первым томом «Защиты» наподобие маятника, как будто собиралась стукнуть кого-то из этой семьи. — Господи, Кейт, неужели ты состоишь в тайной переписке и с вдовствующей леди Харрингдон? Со всеми тетками и дядьками, не пожелавшими с нами знаться? Я думала, что у тебя достаточно гордости, чтобы не раболепствовать перед такими людьми.

— Я ни с кем не состою в тайной переписке. Я уже объяснила тебе, по какому поводу написала. Сомневаюсь, что поздравление можно истолковать как раболепие. — Чтобы сохранить в голосе непринужденность и спокойствие, потребовалось определенное усилие, но у Кейт имелся большой опыт в этом деле. — В действительности я надеюсь подать леди Харрингдон пример хороших манер и доказать, что ее собственная неучтивость не влияет на поведение детей Чарлза Уэстбрука. Как видишь, я в некоторой степени все же руководствуюсь гордостью. И отбрасываю предубеждение.

В некоторой степени. Но сказать по правде, Кейт имела куда более серьезные намерения, чем простая демонстрация тетке своей непоколебимой благовоспитанности.

На самом деле они с сестрой были не такими уж разными. Кейт тоже стремилась добиться признания. Дверь в сияющий великосветский мир, в котором она должна находиться по праву рождения, однажды приоткроется, чтобы впустить девушку, с детских лет ждущую этого шанса — проскользнуть внутрь. Но и в возрасте двадцати двух лет она не оставила эту надежду. Будешь уделять достаточно внимания людям вроде леди Харрингдон, что-нибудь, в конце концов, да произойдет. Кто-нибудь да признает аристократическую кровь, что течет в ее жилах. А также манеры и совершенства, достойные невесты пэра. Тогда она прошмыгнет в эту приоткрывшуюся дверь.