Но человек в дверях даже не смотрел на нее. Его взгляд перекочевал на улицу, и дворецкий распахнул дверь настежь.

Кейт обернулась. В конце дорожки, очевидно, в ожидании ее дальнейших действий, стоял высокий джентльмен среднего возраста с тростью из эбонитового дерева в одной руке, в то время как вторая протянулась к шляпе. И вдруг она на самом деле испытала все то смущение, которое только что разыгрывала.

Он был так похож на папу. Не лицом, нет, — хотя, возможно, подбородок, щеки и скулы могли быть у него такими же, но густая щетина светлых бакенбард мешала их разглядеть, — а скорее фигурой, осанкой и еще чем-то, чему она не могла дать определения. Она узнала его инстинктивно, без вмешательства рассудка. Вернее, почуяла кровное родство, как подобный чует подобное.

Господин снял шляпу и кивнул. Его улыбка выражала такую же беспристрастную вежливость, с какой он, несомненно, приветствовал бы любую женщину, молодую или старую, высокую или низкую, красивую или простую, которая стояла бы на его пути, мешая войти в собственный дом.

Кейт присела в реверансе, проходя мимо, и заметила сначала вопрос в его глазах, затем испуг узнавания.

У нее громко застучало сердце, и лицо запылало. Он узнал ее. Хотя, насколько ей было известно, никогда прежде не видел. Вероятно, заметил в ней черты отца, как и она в нем.

Они не обмолвились ни единым словом. И хорошо, потому что в голову Кейт лезли самые безрассудные слова.

«Добрый день, милорд. Я дочь человека, которого вы перестали называть братом более двадцати трех лет назад.

Да, мама моя была актрисой. Но если бы вы хоть раз ее увидели, то поняли бы, что она женщина высочайших моральных качеств.

Он сохранил ваши письма. У него их целая пачка. Им много лет, но он ни одно не выкинул».

Кейт случайно их обнаружила. В кабинете отца в старой конторке, которой он не пользовался. Она хотела забрать ее для собственных нужд, но когда открыла крышку, то увидела письма. Большинство из них относились ко времени его пребывания в Регби. Полные нежности письма матери. Послания младших сестер, выведенные старательным почерком, когда они еще осваивали искусство каллиграфии. И брата — в ту пору виконта Мелфорда, — написанные убористым почерком, повествующие о его приключениях в университете и напутствующие юного Чарлза в учебе. Она не должна была их читать, но прочитала.

«Я знаю, что он значил для вас когда-то, и вы — для него. Неужели вы никогда не думаете о нем?»

Она не могла произнести этого вслух. Она не могла сказать ничего такого. Слишком долго стояла она, молча глядя на этого человека, для которого была кровной родней и в то же время никем.

Очнувшись, Кейт стремительно пошла прочь, направившись через улицу к тому месту, где ее ожидала Виола, хотя во время репетиций всегда уплывала, подобно лебедю, придав себе неприступный, гордый вид, заимствованный у учителя танцев в школе мисс Лоуэлл. Рискнув бросить взгляд назад, девушка убедилась, что человек зашел в дом. Очевидно, волнение, испытанное при встрече с ней, было для его светлости незначительнее икоты.

— Что ж, по крайней мере быстро, — встретила ее Ви с неохотным одобрением и протянутой рукой с томиками «Гордости и предубеждения». — Я боялась, что ты попросишь дворецкого, чтобы пустил тебя к ее светлости.

— Нет. Я, как и говорила тебе, просто оставила записку.

Кейт забрала у сестры книжки. Ей хотелось поделиться новостью, но поделиться было не с кем. Виола с равнодушием отнесется к возможности быть представленной их тетке, а на рассказ о встрече с дядей, вероятно, ответит с уничижающим презрением.

— Ты могла бы с не меньшим успехом отправить письмо по почте и избавить нас от похода через весь город. Видит Бог, что живущие на Беркли-сквер могут себе позволить заплатить два пенса за доставку.

Кейт не ответила. Она любила сестру. Она любила всю свою семью. Разве было безрассудно мечтать о жизни, в которой люди ценят учтивость, внимание и этикет и сознают, что при доставке письма есть о чем подумать, кроме как о том, в состоянии ли адресат позволить себе оплатить корреспонденцию? Так ли плохо с ее стороны не желать быть ничем для людей, связанных с ней кровным родством и именем?

Полторы мили от Беркли-сквер до их цели в Блумсбери давали достаточно времени, чтобы заново пережить короткую сцену на пороге особняка — с того момента, как она взялась за молоточек на двери, и до отступления с пылающим лицом прошло не более минуты — и поразмыслить над важностью каждого эпизода. Дворецкий не мог по собственному усмотрению решить объявить о ее приходе. Наверняка это леди Харрингдон распорядилась, чтобы он сделал это в другой раз, когда появится мисс Уэстбрук, но почему? Ее дочери разъехались, и она не знает, чем заниматься, кроме как подыскивать женихов для юных барышень. Ей нужен новый объект.

Но если это было так, — хотя Кейт не допускала такой мысли, — лорд Харрингдон, судя по его очевидному удивлению при встрече с ней, был, похоже, не в курсе этих планов. Возможно, он немедленно прошел наверх к жене, чтобы узнать, что именно одна из мисс Уэстбрук делала на пороге их дома, после чего убедил графиню воздержаться от своих каких бы то ни было благотворительных порывов.

О, мог бы и не утруждаться. Потому что, когда потребовал бы от жены объяснений по поводу появления мисс Уэстбрук, она бы сказала: «Ах, эта бедная девочка. Она с настойчивым упорством приходит со своими записками по каждому случаю, и я хотела пригласить ее, чтобы попросить оставить надежду на наше внимание».

Кейт мысленно поежилась. Ни сестра, ни прохожие не могли видеть этого. Обычно эта дерзкая часть ее рассудка затевала яростный спор с той другой, которая жила в презренном ожидании и сомнениях.

Сегодня она затаилась в молчании, намереваясь предоставить ей возможность рисовать события, в высшей степени неприятные для ее надежд.

Все стало еще мрачнее, когда они с Виолой достигли Куин-сквер и школы мисс Лоуэлл для юных леди. В вестибюле, где ученицы дневного обучения ожидали, когда их отвезут домой, у камина толпилась стайка девочек, трещавших как веселые сороки. Би и Роуз стояли у окна на противоположном конце комнаты.

Кейт сжала кулаки; теперь нужно было заставить пальцы расслабиться. Каждой клеточкой своего существа она помнила это чувство отверженности, когда с тобой не делятся шутками, сплетнями и насмешками над тем или иным красавчиком-братом одной из девочек.

— Как это несправедливо, что от них отворачиваются, — слова прозвучали сами по себе, произнесенные тревожным шепотом, хотя она сознавала всю тщетность этого разговора. — При ближайшем рассмотрении их происхождение благороднее, чем любой другой девочки в школе.

— Точнее, у них есть ум и характер. — Виола не потрудилась понизить голос. — Так для чего, спрашивается, им нужно одобрение этого большинства? Я бы предпочла одиночество.

Да, этого было достаточно во времена их учебы у мисс Лоуэлл. В то время как Кейт вела методичную и упорную борьбу за право входа в главенствующую группу девочек, вернее, в число ее лидеров, ее сестра шла своим путем, всячески выражая безразличие к чужому суждению.

— Они не такие, как ты. Во всяком случае, Роуз. — Би имела свою собственную защиту, всепоглощающую преданность музыке, которая не оставляла ей времени обращать внимание на проявление к ней высокомерия. Ее это не уязвляло. Но Роуз была другой. — У пятнадцатилетней девочки должны быть подруги. С какой стати пытаться убедить себя в том, что одиночество лучше? Оно угнетает дух, в чем я не сомневаюсь.

Их младшая сестра и вправду выглядела с каждым днем все грустнее, когда они приходили забирать ее из школы домой. И с каждым днем ее улыбка казалась все более вымученной.

Вот и сейчас, заметив их, она улыбнулась. Фальшь улыбки и напряжение в не умеющих лгать голубых глазах тяжелым камнем легли на сердце Кейт.

Однако она тоже улыбнулась в ответ. При приближении сестер ее улыбка стала еще шире и ярче, лишь бы они смотрели только на нее и не видели, как несколько девочек у камина наблюдают за ними, сопровождая их уход шепотом насмешек.

— Как прошли сегодня уроки? — поинтересовалась Кейт, когда девочки оделись и привратник проводил их до дверей. — Отрепетировала что-нибудь изящное, чтобы продемонстрировать нам? Покажешь новые шаги кадрили?

Даже для собственного уха Кейт ее внешне веселый тон отозвался пустотой и бессмыслицей, но что могла она сделать?

— Не сегодня, — ответила Би, застегивая накидку. — Мы не разучивали кадриль. Роуз вообще пропустила урок танцев. Жаль, что мне повезло меньше.

Улыбка Роуз исчезла. Бросив на сестру обиженный взгляд, она отвернулась и устремилась к воротам.

— В чем дело? — Би двинулась следом, и две старшие сестры — за ними. — Я же не объяснила, почему тебя не было на уроке.

— Да, но теперь они спросят почему и ты все расскажешь, разве нет? И наверняка они раздуют из этого пожар, в то время как это ничего не значит, и мне бы хотелось все поскорее забыть. — У ворот она несколько дольше обычного возилась с задвижкой. — Кто-то завязал узлы на моем шелке для вышивания, — сказала она, не глядя на сестер. — Узлы через каждый дюйм. Мисс Риггл не позволила мне уйти, пока я их все не развязала, так что я пропустила урок танцев.

Она толкнула ворота и вышла, не дожидаясь ответа. Щеки девушки горели огнем.

— Что за глупые коровы. — Виола ни на секунду не удивилась. — Какое бы удовольствие они ни получили от этой проделки, их усилия того не стоили.

Ви не поняла. Потраченное время и силы делали выходку одноклассниц особенно жестокой. Та, которая это сделала, должно быть, говорила себе, и, возможно, даже не раз: «Да, эта зануда того стоит. Я наберусь терпения и сделаю эту скучную работу, потому что очень хочу и готова на все, лишь бы досадить мисс Розалинде Уэстбрук».

Эта деталь не осталась Роуз незамеченной.

Кейт выскользнула за ворота и догнала решительно шагающую сестру.

— Если хочешь, я могу поговорить с мисс Лоуэлл о мисс Риггл хотя бы. С ее стороны было неправильно…

Но Роуз твердо покачала головой:

— Умоляю, не нужно. Ведь все обошлось. И пожалуйста, ни слова родителям.

За ее резкими словами чувствовалось такое отчаяние, такое болезненное, убийственное унижение, что Кейт хотелось схватить что-нибудь и разорвать на части.

Но кроме «Гордости и предубеждения», под руками ничего не было. Теперь книги казались страшно неудобными; тяжелыми, с острыми углами и напичканными пустыми фантазиями.

Она не станет их рвать. Леди не к лицу уничтожать библиотечную собственность. Но если она сама когда-либо напишет роман, то он будет полной противоположностью истории любви. Ее герой и героиня предпочтут долг желаниям сердец, чтобы их детям не пришлось расплачиваться за романтические увлечения родителей.

Внезапно подул холодный ветер, и Кейт свободной рукой подхватила края плаща. Да, ее сердце согреет история, которая будет полной противоположностью любовному роману. Что-то о рассудочном выборе и практических соображениях. Что-то, где люди думают головой и держат в узде свои чувства. От них одни только страдания.

Кейт плотнее закуталась в плащ. Она знала, что мужчины считали ее бесчувственной. Бессердечной, как объявил ей мистер Блэкшир, когда в последний раз навещал их. Он, конечно, шутил, говоря это добродушно, по-братски, но они оба знали, что у него имелись на то все основания.

Что ж, пусть будет, что будет. Она и так много чего на себя взвалила: заботу о благополучии младших сестер, поиск связей, которые бы вселяли надежду на лучшее будущее, и стремление хоть как-то исправить разрыв отношений в семье папы. У Кейт не было ни сил, ни времени чувствовать себя виноватой перед каждым молодым человеком, которого она разочаровала. Все они наверняка найдут себе девушек, которые могут позволить себе выйти замуж по любви и с которыми будут куда счастливее, чем с ней.

Красота, в конце концов, увянет, а вместе с ней и любовь, которую она внушила. Красивой женщине полезно быть бессердечной. И если сама она еще не вполне достигла этого состояния, то по крайней мере способна вести себя так, чтобы убедить в этом всех остальных.

Глава 2

Новости об удобном случае не пришлось ждать портвейна. Так всегда происходило за столом у Уэстбруков. Как и в обеденных залах «Судебных иннов», прием пищи здесь должен был сопровождаться деловой беседой, всепоглощающей темой которой всегда была работа, а не обмен светскими любезностями званого обеда.

— Баркли — имя человека, и теперь еще его титул, — сообщил, разрезая котлету, мистер Уэстбрук секрет, послуживший причиной приглашения Ника. — Он намерен использовать свое присутствие в парламенте для достижения неких вполне определенных целей. Никакого тебе постепенного изучения расклада и тем более никакой передачи своих полномочий другому лицу. Он настроен регулярно ходить на заседания, оспаривать билли и, возможно, даже предлагать свои, как только приобретет некоторый опыт и навыки.