– Грубым, пошловатым. Эдаким крутым мужиком. Раньше у меня это получалось.

Джини снова улыбнулась и покачала головой. Глаза ее наполнились слезами.

– Я рада, что ты вовремя остановился. Мне бы это ужасно не понравилось. Это означало бы, что я в тебе ошиблась, что ты – не такой, как я думала. – Джини умолкла, а затем подняла на него глаза, полные мольбы. – Можно я скажу тебе совсем не то, что собиралась? Всего несколько слов. Наверное, мне не стоило бы этого говорить, но…

– Говори.

– Я могла бы полюбить тебя, Роуленд… – Она кашлянула, словно слова застревали у нее в горле, и, вцепившись в его руки, отвернулась, будто стыдясь. – О Господи! Мне кажется, что это – правда. Не знаю почему, но я в это верю. Когда в тот день мы вошли в эту комнату и ты заговорил… Даже до того, как притронулся ко мне, я уже была уверена в этом. Наверное, именно поэтому я и легла с тобой в постель. А может, я просто придумываю для себя оправдания? Впрочем, нет. Нет! – Она сердито потрясла головой. – Это не оправдание.

Так оно и было. На меня что-то нашло. Что-то необъяснимое. Это не было каким-то решением, которое я приняла, это не объяснить здравым смыслом. Просто я… Я очень ясно представляла, что из всего этого может получиться. Я предвидела все возможные последствия. Они буквально кричали в моей голове: обман, собственная ничтожность, предательство человека, которого я любила и… продолжаю любить. О Господи! – Ее лицо исказилось. – Я все понимала, все предвидела и тем не менее пошла на это. Я вовсе не горжусь тем, что сделала, но не испытываю и стыда. В тот момент в этой комнате ощущалось что-то новое и светлое. Может быть, какая-то надежда, обещание… Нет-нет, даже не обещание, а проблеск какого-то иного будущего. Ах ты Боже мой… Не стоило мне говорить всего этого.

Джини умолкла и опустила голову на грудь. Ее била дрожь. Роуленд произнес ее имя и привлек женщину в свои объятия. Он испытывал те же чувства, о которых говорила Джини.

– Я все понимаю. Мне ясно, что ты имеешь в виду. Послушай, что я тебе скажу, Джини…

– Нет. Нет! – Она отпрянула от Роуленда. – Это ты должен выслушать меня, Роуленд. Пожалуйста, дай мне сказать. И не трогай меня – я должна закончить. Я обязана сделать выбор, я знаю это. Уже давно знаю. Я думала, думала, думала… Не могла думать ни о чем, кроме этого. Я должна была принять решение. И я решила, Роуленд. Решила. Я должна остаться с Ламартином. Он любит меня. Я обязана.

– Но почему, Джини, почему? – Роуленд снова привлек ее к себе и заставил посмотреть себе в глаза. – Ты не обязана принимать никаких решений. Пока не обязана. Ты даже не должна пытаться сделать это – по крайней мере не сейчас. Ты должна подождать, подумать… Неужели ты полагаешь, что то, что произошло здесь между нами, для меня ничего не значит? Ты сказала, что могла бы полюбить меня. Почему ты сказала это? Почему? Ты же сама понимаешь, что все не так. Чувство, существующее между нами, гораздо сильнее и глубже, нежели ты пытаешься представить.

– Нет, я говорю именно то, что думаю. Я не верю в такую любовь, Роуленд. Я не верю во влюбленность. Это – что-то вроде опьянения. В таком состоянии я не способна мыслить. Я становлюсь слепой – ты даже сейчас увидишь это, если заглянешь мне в лицо. Смотри…

Роуленд сделал то, что она ему велела. На лице Джини были написаны одновременно смятение, боль и счастье. Ее блестевшие от слез глаза ослепили его.

– А ты думаешь, я теперь в состоянии что-нибудь видеть? – Начал он срывающимся голосом. – Я тоже слеп, дорогая. Но, кроме того, я чувствую… Джини, ради всего святого, да выслушай же ты меня!

– Нет. Я и без того знаю, что ты хочешь сказать. Я чувствую. Вот здесь…

К лицу ее прилила краска. Она взяла его руку и прижала ее ладонью к своей груди – в том месте, где билось сердце. – Ты лучше видишь. Ты больше видишь. Да, я согласна! Но, Роуленд, не доверяй этим чувствам. Ведь ты испытываешь их далеко не в первый раз. И у меня это тоже не впервые. Они недолговечны – ты знаешь это не хуже, чем я. Мы оба довольно пожили на свете, чтобы знать это. Сегодня они есть, а завтра растают. Вот почему я предпочитаю прислушиваться к другим голосам. К тому, что говорят мне порядочность, честь… Если, конечно, во мне еще сохранилось то и другое. Я должна помнить обещания, которые давала Паскалю, те вещи, которые говорила ему, свои клятвы. Я не могу предать все это, Роуленд. Я действительно люблю его. Я люблю его очень-очень сильно. Я так многим обязана ему… Это невозможно объяснить.

– Да и не стоит ничего объяснять. – С внезапно потемневшим лицом Роуленд сделал шаг назад. – Я знаю, чем продиктованы твои слова. Вчера он спас тебе жизнь, вот и вся причина. Если бы не это, все могло бы сложиться иначе.

– Ты не прав, – ровным голосом ответила Джини, задетая гневом, прозвучавшим в голосе мужчины. – Ты не прав, Роуленд. Он действительно спас мою жизнь, но я тоже спасла его.

Роуленд принялся что-то бессвязно говорить, отклоняясь назад, чтобы заглянуть ей в лицо, но затем умолк. До этого момента, наблюдая за Джини, глядя в ее глаза, он не сомневался в том, что сумеет настоять на своем, однако последнее ее замечание, сделанное ровным голосом и упрямым тоном, поколебало его. Возможно, подумалось ему, это – упрек.

– Я не верю тебе, – тихо заговорил он. – Я просто не могу в это верить. Ты хочешь, чтобы я ушел из этой комнаты? Сейчас, после всего, что ты сказала? И больше – ничего? Ни звонков, ни разговоров, ни телеграмм? И как можно меньше встреч? Я не сделаю этого, Джини. Я люблю тебя. Я не могу этого сделать. Что ты мне предлагаешь: вернуться к тому, что было раньше? Снова превратиться в полутруп? Послушай, Джини…

– Не хочу! Не буду! – выкрикнула она и попробовала вырвать руки из его ладоней.

– Ты должна понять… – Он крепче сжал руки, не отпуская ее. – Пойми, если я говорю, что люблю тебя, это не просто легкомысленное признание. Я – не ветреный мальчишка. Я очень тщательно выбираю слова, а слово «люблю» – в особенности. Я не произносил его вот уже шесть лет, а именно шесть лет назад, если тебе это, конечно, интересно, умерла женщина, которую я любил. Ты понимаешь, Джини?

В комнате воцарилась абсолютная тишина. Джини смотрела в его побелевшее лицо. Внезапно он отпустил ее руки и отступил назад.

– Я не хотел этого. Не хотел вдобавок ко всему остальному говорить еще и это. Я собирался уйти и оставить свои чувства при себе. Именно так я все задумывал. – Роуленд поколебался, а затем продолжал: – Теперь я вижу, как сильно любит тебя Паскаль Ламартин, и не сомневаюсь, что ты тоже любишь его. Я понимаю, что нахожусь в долгу перед ним за то, что он сделал вчера. Но вместе с тем, я сознаю, что не могу… Слишком многое поставлено на карту. – Он сердито пожал плечами. – Я хочу прояснить все до конца. Я – несовременный человек, по крайней мере так говорит Линдсей. И если ты примешь меня таким, каков я есть, я женюсь на тебе. А если хочешь прогнать меня, то не забывай об этих моих словах.

Он вел себя все более скованно, а последняя его фраза прозвучала и вовсе натянуто. Глаза Джини наполнились слезами.

– Как ты можешь так говорить! Остановись, Роуленд! Ты ведь едва меня знаешь.

– Я знаю тебя вполне достаточно.

– Это не может быть правдой. Ты не должен говорить такие вещи. Это не честно по отношению ко мне. Да и по отношению к тебе самому тоже.

– Разве? – Он посмотрел на Джини тяжелым взглядом. – Почему же? Просто я слишком ясно вижу альтернативу. Я знаю, каково мне будет уйти отсюда и не видеть тебя больше, не слышать твоего голоса. Это будет жизнь наполовину. Господи, до чего же отчетливо я представляю себе эту жуть!

– Вовсе необязательно все будет именно так. – Джини спрятала лицо в ладонях. – Роуленд, ты же знаешь, что я права. Подобные чувства проходят быстро. Возможно, сейчас тебе действительно кажется, что все будет именно так ужасно, как описал. Возможно, я сейчас чувствую то же самое. Но если мы примем такое решение, если будем избегать друг друга, все это забудется. Со временем боль станет слабеть, а затем в один прекрасный день каждый из нас оглянется назад и подумает: «Слава тебе, Господи, что так получилось! Каким же я был дураком, что дал волю своему воображению!»

Увидев, что лицо Роуленда стало неподвижным и замкнутым, Джини умолкла. Он снова взял ее ладонь в свои руки.

– Ты полагаешь, все это – не более чем игра нашего воображения? Если так, то я благодарю за него Всевышнего и доверяю ему больше, нежели здравому смыслу. А ты… Разве – нет?

В наступившей тишине он ждал ее ответа. С улицы раздавался бой башенных часов, слышался шум уличного движения. Все эти звуки доносились до них словно из другого измерения. Так же, как и Роуленд, Джини пыталась представить себе, что ожидает ее впереди. Будущее, подобно раннему весеннему утру, было подернуто легкой дымкой, сквозь которую, однако, уже проглядывал чудесный день. Джини смотрела на розу ветров своей жизни: север, юг, запад, восток… Картина, открывавшаяся ее взгляду, представлялась теперь светлой пасторалью, подобной той, которую когда-то подарил ей Паскаль. Оба мужчины, похоже, сумели снять какие-то защитные барьеры, существовавшие в ее мозгу, наполнив мир Джини светом и надеждой. Она, правда, не знала, удалось ли это им самим, или именно она наделила их этим даром. Однако открытие, что, помимо Паскаля, существует еще один мужчина, способный на это, смутило Джини, заставив ее усомниться в себе.

Почувствовав эту неуверенность, она по-иному взглянула на оседлые будни супружеской любви и верности. Они показались ей надежными и стабильными – настоящие крепостные стены, за которыми всегда можно чувствовать себя уютно и безопасно. А что для этого нужно? Совсем немного: оставаться правдивой по отношению к себе и Паскалю. Она в последний раз взглянула на ту, другую, Джини – женщину из зеркала, способную нарушать любые правила и безрассудно рисковать, и отвергла ее. Раз и навсегда.

Сразу же вслед за этим Джини ощутила безотчетное чувство некой утраты, но тут же подавила его, твердо сказав себе, что со временем все вернется в нормальное русло. Подняв глаза на Роуленда, она твердо произнесла:

– Тебе пора на самолет, а мне – в больницу.

– Ясно. – В тот же момент Роуленд отпустил ее и отступил назад. – Это твое окончательное решение?

– Да, Роуленд, окончательное.

Она видела, как словно от удара изменилось его лицо. Он обернулся, а затем снова посмотрел на нее, тронул карман пиджака, где лежал билет на самолет, и отрывисто проговорил именно то, что она так боялась услышать:

– Занимаясь сексом, мы не предохранялись. Мне неудобно говорить об этом, но приходится. Я в этом отношении изменил одному из своих незыблемых ранее правил. А если ты беременна? Я не могу уйти просто так, думая об этом.

– Я принимаю противозачаточные таблетки, Роуленд, – ответила Джини, потупившись. Она смотрела на ковер, на вытканные на нем полосы, которые разделяли их. Некоторое время он молча стоял, глядя на нее, потом осторожно взял Джини за подбородок, поднял ее лицо и заглянул в него.

– Ты не хочешь сказать мне правды, – спокойно проговорил он. – Я понимаю, чем это вызвано, но прошу тебя только об одном, Джини: не лги мне, когда речь идет о таких важных вещах. Взгляни на меня. Я хочу, чтобы ты пообещала мне одну вещь. Сейчас я уйду. Но ты после того, как решишь для себя все с полной определенностью, должна прислать мне телеграмму или позвонить. Просто сообщи мне свое решение. Да или нет. Ты обещаешь мне это?

– Обещаю.

Он взял ее руки в свои.

– Если ответом будет «нет», пусть будет так. Я подчинюсь твоей воле и никогда больше не появлюсь в твоей жизни. Но если ответ будет положительным, я вылечу к тебе первым же рейсом, где бы и с кем бы ты ни находилась. И тогда ты от меня уже не отделаешься. Тебе это ясно?

Он видел, как изменилось ее лицо, как наполнились слезами глаза. В тот момент Роуленд не сомневался, что со временем она позовет его обратно, и даже сделал попытку уйти. Однако в этот момент что-то в ней – то ли какой-то звук, то ли жест – заставило его остановиться. Будучи человеком, мужчиной, причем гораздо менее уверенным в себе, нежели казалось со стороны, он наклонился и поцеловал ее в губы. Она ответила на поцелуй, и, возможно, это заставило бы его остаться, однако в этот момент Джини взяла его за руку, решительно подвела к двери и тихо закрыла ее за его спиной. Ни один из них не осмелился произнести больше ни слова.

Не видя ничего вокруг себя, Роуленд спустился на лифте и так же слепо добрался до аэропорта. Он ничего не замечал ни в самолете, ни когда проходил английскую таможню, и лишь через некоторое время с удивлением обнаружил, что находится уже в своей лондонской квартире.

В течение двух недель после этого Роуленд жил словно автомат, не сомневаясь, что его все-таки призовут обратно. А в феврале получил от Джини телеграмму, состоявшую из единственного слова «нет», и тут же уехал в Шотландию, где в одиночестве ходил в горы и неоднократно подвергал себя неоправданному риску.