– Переменилась? С каких это пор? Нет… пожалуй, не заметил.

– Находясь на работе, она, конечно, скрытничает. Кроме того, вы ведь не так давно работаете в «Корреспонденте», верно? Месяцев шесть-семь?

– Да, около того.

– Так вот, это произошло сразу же после вашего прихода в газету, так что вы вряд ли могли заметить эту перемену. Она вся напряжена как струна. Конечно, она не позволила бы себе раскисать или ударяться в слезы на работе или перед человеком вроде вас, но… Я знаю ее очень давно. Видите ли, я – «голубой», и она не стесняется откровенничать со мной. Когда мы встречаемся, она мне полностью открывается.

Повисло молчание. Макгуайр, казалось, взвешивал услышанное. Он задумчиво смотрел на долину, ветер трепал волосы у него на лбу. Раз или два он взглянул на Маркова, как будто намереваясь заговорить, но так ничего и не сказал. Марков был рад, что его глаза прикрыты зеркальными стеклами очков, поскольку холодный, оценивающий взгляд Макгуайра был способен вывести из равновесия даже его. Разумеется, любой нормальный человек на месте Роуленда поинтересовался бы, что происходит с Линдсей, однако Роуленд не сделал этой очевидной вещи, чем вызвал к себе еще больший интерес со стороны Маркова. Фотограф мысленно занес на его счет еще несколько очков. Через некоторое время Роуленд проговорил:

– Теперь, когда вы об этом сказали, мне тоже кажется, что я заметил в ней некоторые перемены. Вы верно говорите: Линдсей довольно скрытна и не пускает меня к себе в душу, но мне кажется, она стала какой-то более тихой. По крайней мере, в последние пару недель.

Марков вспомнил, что ровно две недели назад они с Линдсей ужинали в том жутком литовском ресторане, но, разумеется, оставил это при себе.

– И еще… Вчера я обратил внимание на то, что она очень бледна.

Бледна и привлекательна, подумал Марков. Он лично руководил Линдсей, когда она накладывала макияж. По его глубокому убеждению, все мужчины делились на два типа: одни знали, что женщины пользуются косметикой, другим это было невдомек. Судя по всему, Макгуайр относился ко второй категории, и Марков мысленно поздравил себя с этой удачей.

– Надеюсь, она не больна? Или, может быть, у нее какие-то семейные проблемы: с матерью, с Томом?

Вопрос был задан тоном вежливым, но совершенно безразличным и сопровождался очередным прожигающим насквозь взглядом зеленых глаз. Это вывело Маркова из равновесия и, отлепившись от стены, он сделал несколько шагов по тропе.

– Нет, нет, дома у нее все в порядке, – уклончиво ответил он и замолчал, дожидаясь новых предположений со стороны Роуленда. Их, однако, не последовало. Марков мысленно выругался.

– Так вот, о чем я подумал. – Вновь заговорил он, когда мужчины, не сговариваясь, двинулись обратно ТОЙ же тропинкой, по которой пришли сюда. – Дело в том, что… э-э-э… на следующей неделе я уезжаю на съемки. Сначала – на Гаити, затем – в Танжер, а потом – еще дальше, в африканский буш. Меня не будет, наверное, с месяц…

– Гаити? Странное место вы выбрали для того, чтобы фотографировать модные наряды!

– В этом – весь я. – Марков подавил невольную улыбку. – Люблю шокировать людей, преподносить им сюрпризы.

– Н-да, это заметно.

– Так вот, я отвлекся. Линдсей будет лишена своего главного наперсника, понимаете? Вот я и присматриваюсь, ищу себе подходящую замену. На то время, пока я буду отсутствовать, – недели примерно четыре – мне нужен… э-э-э… заместитель, если можно так выразиться. И я подумал, что вы вполне сумеете меня заменить. Вы с ней вместе работаете и, похоже, ладите друг с другом. Конечно, она не станет раскрывать перед вами сердце – так, как со мной, но вы могли бы поддержать ее как-нибудь иначе: поужинать с ней раз-другой, сводить в кино, в театр. Ничего особенного. Пусть у нее будет хотя бы возможность отдохнуть от этого чудовища – ее мамочки, выйти в свет, вместо того чтобы сидеть в одиночестве и день ото дня чувствовать себя все более несчастной. Главная проблема Линдсей заключается в том, что ее душа глубоко травмирована, а когда с женщиной случается такое, она лишается уверенности в себе. Для женщины почти обычна ситуация, когда какой-то придурок кидает ее через колено, и на ближайшие три года у нее появляется идефикс: она, дескать, некрасива, глупа, никому не нужна и с ней никто не хочет разговаривать. Эдакий душевный геморрой с обильным кровотечением.

Марков умолк. Он торжественно поклялся Линдсей, что не станет откровенно врать, а будет лишь подталкивать Макгуайра к определенным выводам. Сейчас он украдкой покосился на Роуленда: достигли ли цели его намеки или придется проявить большую нахрапистость? Тот недоуменно хмурился и выглядел озадаченным.

– Я едва верю своим ушам, – сказал он. – Линдсей всегда выглядит такой уверенной в себе, такой целеустремленной. Она – прекрасный профессионал, на работе у нее все складывается более чем успешно. Никогда бы не подумал, что…

– О, вы же знаете женщин!

– В общем-то нет. Не уверен, что знаю их так уж хорошо.

– К сожалению, все они одинаковы. Успехи по работе? Что это для них? Nada![53] Полный ноль. Конечно, они любят выглядеть преуспевающими, однако это не совсем то, что нужно им на самом деле.

– А что же им нужно? – спросил Роуленд, устремив неподвижный взгляд на собеседника.

– Любовь, разумеется, – ответил Марков, не обращая внимания на изумление, вспыхнувшее в зеленых глазах Макгуайра. – Любовь, любовь и еще раз любовь. Они живут сердцем, вот и вся разгадка.

– Мудрая позиция.

– Вы считаете? Возможно. Однако тут все хорошо до тех пор, пока не начинаются проблемы. Когда, например, мужчина решает, что должен все-таки жить своей жизнью. Вы понимаете, я рассматриваю данную ситуацию с позиции стороннего наблюдателя.

– Так, наверное, рассуждают все.

– Только не женщины! Ни-ни! Они смотрят на все это совершенно иначе, и им требуется очень много времени, чтобы снова выбраться из подобной ямы. А представьте себе такую ситуацию: какой-нибудь подонок врет женщине целых три года. Обещает жениться и еще семь верст до небес, а потом выясняется, что он давным-давно женат на богатой бабе, бросать которую и не думает, да вдобавок является отцом трех прелестных беззащитных ангелочков. Вокруг женщины громоздятся горы лжи, окружающим, естественно, все становится известно, за ее спиной начинают сплетничать и шушукаться.

Марков умолк. Этого наверняка будет достаточно. Макгуайр теперь выглядел озабоченным. Фотограф испытывал чувство удовлетворения. Косвенная ложь – залог чистой совести. Необходим разве что еще один маленький штришок напоследок.

– И конечно, хуже всего, когда женщина продолжает любить этого человека. Я в таких случаях просто места себе от злости не нахожу. – Марков исподтишка взглянул на Роуленда. – Ужасно не люблю смотреть, как гибнет хорошая, достойная женщина. А Линдсей? Ведь все при ней! Хороша собой, умна. Добрая, щедрая. Она – замечательный человек, прекрасная мать и, если найдется стоящий мужчина, станет ему замечательной женой.

– Не сомневаюсь в этом. Со временем это непременно случится.

– Возможно, хотя у меня на этот счет существуют сомнения. Тут есть ряд проблем. Одна из них заключается в том, что для Линдсей других мужчин просто не существует.

Это заявление, как и надеялся Марков, заинтересовало Роуленда. Развивая свой успех, фотограф продолжал:

– Вот почему я и затеял с вами этот разговор. Не скрою, поначалу у меня были некоторые опасения на ваш счет. Вы ведь, насколько мне известно, большой любитель женщин, а я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь, воспользовавшись тем состоянием, в котором сейчас находится Линдсей, одержал над ней легкую победу с помощью набора дешевых приемчиков.

– Я должен расценивать это как предупреждение? – напряженным тоном спросил Роуленд. – В таком случае смею вас заверить: в этом нет надобности. Кто бы и что ни говорил, я подобные вещи не практикую, особенно по отношению к женщинам, у которых горе.

Лицо Маркова осветилось улыбкой.

– Теперь, когда я познакомился с вами поближе, я тоже считаю, что вы на такое не способны. Кроме того, я прошу вас об услуге, которая займет у вас не так много времени – всего-то недели четыре. Ей нужен человек, который находился бы поблизости, плечо, в которое она могла бы поплакаться. Кто-то, кто мог бы поддержать ее, дать совет.

Роуленд на это ничего не ответил. Они продолжили путь в молчании. Молча спустились с холма и приблизились к оранжерее Макса. Возле калитки Макгуайр остановился и снова задумчиво нахмурился. С ветвей падал яблоневый цвет и подобно конфетти ложился у их ног.

– Ну, что ж, – внезапно заговорил Роуленд, – если Линдсей действительно нуждается в поддержке, если на какое-то время ей нужен спутник и собеседник, я, конечно, могу им стать…

– Тем более, что это – ненадолго, – подхватил Марков. – Замените меня на это время. А потом, когда я вернусь из Танжера, – он не договорил фразу.

– Или, – словно невзначай добавил Роуленд, – из отдаленных районов африканского буша…

– Верно, верно. Это – глухой уголок в верховьях Замбези…

Ощущая себя победителем – в конце концов, все оказалось не так уж и трудно, – Марков открыл калитку сада.

– Странно только, что мне раньше никто об этом не говорил, – задумчиво сказал Роуленд. – Ни одна живая душа. Ни Макс, ни Шарлотта.

– А вы полагаете, им об этом хоть что-нибудь известно? – патетически воскликнул Марков. – Уверен, что нет. Линдсей такая скрытная! Она почти ни перед кем не раскрывает свою душу. Да не почти, а вообще ни перед кем, кроме меня.

– Да и, глядя на саму Линдсей, такого не подумаешь. Помнится, в январе она была так мила, что приготовила ужин у меня дома, и я готов поклясться, что она тогда упомянула…

– Другого мужчину? – быстро договорил за него Марков. – Такое возможно, но, надеюсь, вы понимаете, что это – всего лишь ширма, прикрытие. Не могли же вы всерьез купиться на это!

– Да, возможно, меня тогда подвела толстокожесть, и я этого не сообразил, – с полуулыбкой согласился Макгуайр. – Вероятно, это ее замечание ослепило меня. Как глупо с моей стороны! Ну-ну…

Следом за Марковым он вошел в сад. Фотограф решил, что на сей раз ему лучше воздержаться от ответа. Вранье, к которому пришлось прибегнуть напоследок, далось ему с трудом. От усилий, приложенных ради спасения положения, его даже бросило в пот. Кроме того, что-то в последней реплике Макгуайра сконфузило его. Его настораживало и даже слегка пугало невероятное самообладание, присущее этому человеку.

– Может быть, мне следовало держать рот на замке? – вновь заговорил он, когда они уже подходили к дому. – Может, зря я затеял весь этот разговор? Но к кому еще мне было обращаться? Вокруг так мало холостых мужчин!

– Да, и в самом деле мало. Мы – вымирающий вид.

– К Максу с такой просьбой я обратиться не могу, да у него и времени бы на это не хватило. У него – жена, дети. Кроме того, такое по силу только человеку, которого Линдсей знает и которому верит.

– Не корите себя. – Большая и сильная ладонь Макгуайра легла на плечо Маркова. На лице его появилась теплая улыбка. – Я почту за честь замещать вас на время вашего отсутствия.

– И, надеюсь, не расскажете Линдсей о нашем разговоре? Если она узнает, что я обратился к вам с подобной просьбой, ее инфаркт хватит.

– Можете на меня положиться, – заверил его Роуленд. – Я приложу все силы для того, чтобы играть свою роль на «отлично». По крайней мере, вплоть до вашего возвращения.

Из груди Маркова вырвался вздох облегчения. Это, конечно, было не совсем то, на что он рассчитывал, но ничего больше он сейчас сделать не мог. Теперь все зависело от одной только Линдсей. Позволив Роуленду первому войти в дом, он задержался на пороге, чтобы еще раз взглянуть на сияющее небо и цветущие яблони. Губы его двигались. Иногда Марков бывал суеверным и теперь просил небеса о том, чтобы они послали им удачу.

* * *

Паскалю снились убитые. Эти сны стали посещать его много лет назад – когда он только начал работать в «горячих точках». Они прекращались, а потом снова начинались, но только уже в других формах, и с тех пор не покидали его почти никогда. Иногда ему снились реальные события, свидетелем которых он являлся в разное время и о которых, казалось, давно позабыл.

Иногда сновидения бывали расплывчатыми и неопределенными, но от этого не менее пугающими.

Почти двадцать лет пробыл он на разных войнах и давно привык к таким кошмарам. Вот и сегодня, проснувшись, прибегнул к знакомой тактике. Он дождался, когда успокоится сердцебиение, и сосредоточился на вещах, которые его окружали: кровати, комнате. Иногда с той же целью он начинал говорить с самим собой. Например, вслух перечислял те дела, которые предстояло сегодня сделать.

Нынче утром кошмар не отпускал его дольше, чем это бывало обычно, опутав, словно паутина, все уголки его сознания… Чтобы избавиться от него, Паскаль даже начал произносить вслух какие-то первые пришедшие на ум стихотворные строчки, которые читал ему еще отец. И все же сон никак не хотел отступать, парализуя Паскаля, заставляя чувствовать себя несчастным. Он напрягся, и постепенно очертания окружающих предметов стали приобретать отчетливость. Кошмар отошел назад и растаял. Паскаль вспомнил, что вновь находится в Лондоне, что они с Джини опять вместе, что его рука почти выздоровела, а пальцы обрели былую силу и стали проворными, как прежде. Он сел в постели, прислушался и потрогал простыни рядом с собой. Они уже успели остыть. Он слышал, как внизу, стараясь не шуметь, двигается Джини, как открылась и снова закрылась дверь.