— Хэнк и Джемма заснули, — пробормотала Джоли, поскольку ничто иное ей в голову не пришло. Она никак не могла понять, что же было в этом человеке, к которому ее так страстно влекло и которого она так искренне смущалась.

Даниель поглядел на небо, озадаченно морща лоб. Джоли не требовалось много знаний, чтобы догадаться о том, что он боится дождя: это могло катастрофически сказаться на уборке урожая. Даниель оперся рукой о передок походной кухни и взглянул в глаза Джоли.

Джоли почувствовала себя совсем неуютно.

— Ты что-то хочешь мне сказать?

Даниель заговорил глухим, чуть хрипловатым голосом:

— Было так приятно видеть сегодня тебя, и Джемму, и Хэнка…

Джоли опустила голову, чтобы скрыть удовольствие, которое невольно раздвигало ее губы в улыбке. Он вспомнил о пикнике, и Джоли была рада услышать, что Даниель заметил еще что-то помимо игры в подкову.

— Они хорошие дети, — заметила Джоли, втайне надеясь, что он примет это к сведению, прежде чем окончательно решится отправить их обратно в Спокан.

Даниель как следует прокашлялся, прежде чем заговорить снова:

— Я все время думаю над тем, что ты сказала, ну, о том, что нельзя купить другого человека.

Хотя Джоли и не собиралась устраивать дискуссию по этому поводу, в его словах она все же интуитивно почувствовала скрытый подтекст.

— Ну, тогда я была уверена, что мы эту проблему раз и навсегда разрешили в Гражданской войне, став единой нацией, — быстро проговорила Джоли, надеясь, что Даниель не заметит, как предательски задрожали ее руки. Пытаясь скрыть это, Джоли принялась разглаживать складки юбки.

Однако печальный взгляд Даниеля слишком поздно напомнил ей о том, что он родился в Северной Каролине и скорее всего выступал на стороне южан. Однако опасный миг оба преодолели благополучно. Даниель даже улыбнулся, блеснув белыми зубами, но глаза его оставались печальными.

— Ну да, разрешили, — пробормотал он и добавил: — В нашей семье никогда не держали рабов. Мы просто не могли их прокормить.

Джоли ощутила, что чуть было не затронула какое-то очень больное место в душе Даниеля, и отчаянно попыталась избежать этого.

— А ты сражался в той войне?

Он тяжело вздохнул и уставился невидящим взором куда-то вдаль. Рука его по-прежнему покоилась на походной кухне.

— Да, Джоли, я воевал, — после томительной паузы ответил Даниель. — Спал на сырой земле, ел хлеб вперемешку со вшами. Я пропахал весь Юг в одной драной паре обуви. Однако я очень рад, что мне повезло и я остался жив. Многие парни с обеих сторон не могут похвастаться этим.

Джоли молчала. Та война затронула души многих людей, оставила в них горькие чувства, и, возможно, Даниель был одним из них

Он взял Джоли за руку и вдруг сказал:

— Ты очень красивая женщина…

Никто еще не говорил этого Джоли. Она была настолько тронута, что не смогла даже выдавить из себя слова обычной благодарности. Она только раскрывала рот, но не в силах была издать ни звука.

Даниель дотронулся рукой до ее лица, нежно провел пальцем вдоль четкой линии ее скул.

— Я буду скучать по тебе, когда ты уйдешь, — сказал он.

Джоли вздрогнула.

— Когда я уйду? — жалобно переспросила она.

Даниель молча кивнул.

— Ты была абсолютно права: я не могу быть твоим владельцем. И еще я думаю, что ты достойна того, чтобы начать новую жизнь где-нибудь еще. — Нежность внезапно исчезла из его голоса, а рука, гладившая ее щеку, решительно отдернулась. — Как только закончится уборка урожая, я отошлю тебя в Сан-Франциско. У меня есть друзья, которые помогут тебе получить развод и начать новую жизнь.

ГЛАВА 10

Даниель повернулся и решительно пошел прочь от походной кухни, но потрясенное лицо Джоли преследовало его. Ему очень хотелось взять назад свои слова о том, что он отошлет ее в Калифорнию, но не мог позволить себе сделать это. Достаточно того, что в нем уже пробудились несбыточные надежды, когда он занимался любовью с Джоли и когда позволил Джемме и Хэнку остаться, вместо того чтобы сразу же отправить их обратно в Спокан, когда нашел их спрятавшимися в его фургоне.

Даниель шел берегом ручья, в темноте едва слышно шептала пшеница. Он шел, пока не пропал из виду последний отблеск потухающего костерка, разложенного наемными работниками. Разглядев подходящий валун, Даниель устроился на нем, подобрал увесистый голыш и швырнул в воду. В свете луны ручей казался серебряной извилистой полоской. Даниель сидел и вдыхал нежный аромат спелых колосьев, ждущих, чтобы их убрали, смолотили, упаковали и продали.

Совесть грызла его, словно зверек своими острыми маленькими зубками: он предал свою нежную и тонкую Илзе, которая потеряла жизнь, пытаясь подарить ему сыновей и дочерей.

Даниель сильно швырнул еще один голыш, и его брови почти сошлись у переносицы. Но не одни лишь угрызения совести мучили его в данную минуту. Несмотря на то, что трагическая потеря Илзе и детей опустошила его душу, ему стало не по себе при мысли, что какая-то часть его еще способна страдать. И это при том, что самое худшее, что могло случиться, с ним уже случилось — он потерял самое ценное в своей жизни, по сравнению с чем все остальное: нашествие мышей или саранчи, его собственная болезнь или даже сама смерть — были сущими пустяками.

Теперь же опасность неожиданно подстерегла его с другой стороны. Ему предстояло заботиться о Джоли и о двухпострелятах, которых он сам привез сюда, даже не подозревая об этом. Ему предстояло полюбить их, отдать душу и самого себя новой семье, словом, снова подставить свою шею под топор судьбы. Нет, повторить этот путь было свыше его сил. Второго удара судьбы он не переживет.

Даниель тяжело вздохнул и почесал затылок. Ему казалось, что он не кривил душой, когда сказал Джоли, что хотел бы детей от нее. И, Господь тому свидетель, он и не помышлял об этом тогда, когда Джоли стояла с петлей на шее на сенном фургоне Хобба. Тогда она была похожа на маленького мокрого котенка, брошенного на забаву псам. Даниель хлопнул себя по мускулистым бедрам, снова глубоко вздохнул и встал, размахивая руками и разминая плечи в тщетной попытке изгнать из тела усталость трудового дня.

Он честно и искренне вел себя с Джоли, каждый раз поддаваясь сладкому соблазну ее сочного, гибкого, податливого тела. Он позволил увлечь себя мечтами о доме, полном детей, радости, любви. Сейчас пришло время смириться и посмотреть в лицо суровой реальности: он просто не может позволить себе полюбить другую женщину — слишком велика была цена.


В поле во всю шла молотьба. Руки Джоли покрылись волдырями от ожогов, которые она получила, готовя для всех еду, одежда на ней висела, как на вешалке, а сама Джоли не могла вспомнить, когда в последний раз была по-настоящему чистой. Нан от жары несколько раз падала в обморок, поэтому не могла больше приезжать, чтобы помочь, но она взяла к себе Джемму и Хэнка на период уборки урожая.

Несмотря на усталость, Джоли очень скучала по детишкам, жалея о каждой секунде, что она не могла быть с ними. Даниель старательно избегал ее, ограничиваясь парой слов во время обеда, когда она передавала ему полную тарелку. Для нее было абсолютно ясно, что Даниель намерен освободиться от этой причиняющей столько хлопот семьи в тот самый момент, когда соберет урожай, обмолотит и продаст пшеницу.

Джоли постоянно была на взводе, слезы всегда готовы были пролиться, однако она была слишком горда, чтобы показать Даниелю свое горе. Она стала бывать у наемных работников, и там часто слышался ее смех, когда она помогала им с их нехитрым хозяйством. По вечерам присоединялась к ним и, сидя у костра, подпевала или хлопала в ладоши, когда кто-либо затягивал на губной гармошке очередную балладу. Баллады почти всегда пробуждали у нее воспоминания о жарком, ныне пустом, покинутом фургоне с походной кухней.

Работа стала для нее лекарством, а отдельные, от случая к случаю наезды Нан с Джеммой и Хэнком оказались хорошей поддержкой. Так и жила она, загнав свою сердечную боль глубоко внутрь. Но это не означало, что Джоли не ощущала ее остроту и силу.

Когда подошло воскресенье, Джоли подняла маленький бунт, отказавшись поехать с Даниелем на воскресную службу. Он уехал один, вероятно, планируя по пути заехать к семейству Калли и взять с собой Джемму и Хэнка. А Джоли сочла для себя за лучшее лечь в постель и поспать.

Однако последнее ей выполнить не удалось из-за несметного количества мух, роившихся в доме. Попытка заснуть превратилась в настоящую пытку. Джоли с досадой встала с матраса, о котором мечтала много ночей, лежа под походной кухней или на узком одиноком ложе, которым был для нее разделочный стол.

Джоли решила, что слишком привыкла к работе и поэтому не может спокойно лежать. К тому же ей пришло в голову, что, работая по воскресеньям, естественно, извинившись перед Всевышним за этот грех, можно было бы прекрасно отомстить Даниелю за его упрямство и недостойное поведение.

Так Джоли оказалась в огороде и принялась обрабатывать мотыгой запущенные и заросшие грядки. Она подоткнула юбки, нацепила на голову свою старую любимую шляпу, сняв ее с пугала, и усердно работала, когда услышала конский топот. Поначалу она не беспокоилась — в конце концов это же ферма, но потом ее внезапно прошибла мысль о том, что Даниель уехал на мерине и на ферме не осталось живности, за исключением старого Левитикуса и черно-белой молочной коровы Дези, а все мулы вместе с громоздким инвентарем остались в поле.

Джоли оперлась о черенок мотыги, прикрыла глаза от безжалостного солнца и смахнула рукавом пот со лба. Ее внимание привлекло какое-то движение в пшеничном поле, расположенном к западу от дома. От того, что она увидела, Джоли чуть не задохнулась — это были Роуди и Блейк, которые приближались ленивой рысью. На их перепачканных грязью и пылью лицах ослепительно сверкали улыбки.

Джоли выругала себя за то, что не захватила с собой оружие. Она крепко обхватила мотыгу и взвесила в руке, прикидывая, насколько серьезно это оружие. Что ж, в случае необходимости можно нанести существенный урон даже таким примитивным садовым инструментом, как мотыга, прежде чем ее вырвут у нее из рук.

— Вы, должно быть, выжили из ума, если явились сюда, — сказала Джоли Блейку, когда тот слез с седла и пошел ей навстречу. Роуди тоже спрыгнул на землю, но, отряхнув свой грязный, пропитанный потом пиджак, пошел по направлению к колодцу и конюшне.

Джоли не отрываясь смотрела на Блейка, готовая в любой момент пустить в ход свое оружие, проломив голову Блейка, если ей придется это сделать.

Блейк остановился, не доходя до Джоли несколько шагов, лихо сдвинул шляпу на затылок и засунул пальцы в ременные петли. Шестизарядный пистолет болтался у него на боку, придавая ему зловещий вид. Блейк окинул Джоли бесцеремонным взглядом.

— А ты стала коричневой от солнца, как каштан, — бросил он. — Разве ты не знаешь, что леди полагается иметь белую, как клавиши нового пианино, кожу?

Джоли чуть вздрогнула и постаралась скрыть, как сильно ее пальцы сжимают мотыгу.

— Что тебе надо? — спросила она. Неподалеку от себя Джоли услышала скрип ржавых петель, но не отважилась отвести взгляд от Блейка. Как же она хотела, чтобы сейчас вернулся Даниель, но в то же время молилась, чтобы сегодня воскресная проповедь затянулась подольше.

Джоли снова вспотела, но на этот раз не от беспощадного августовского солнца, а от страха. Блейк нахлобучил шляпу, словно корону, и потом как бы от удивления широко развел руками.

— Что я хочу? — повторил он вслед за Джоли. — Ну, скажем, мы с Роуди просто решили проведать тебя, узнать, как идут дела. Принимай это за воскресный визит.

Джоли метнула все же обеспокоенный взгляд на дорогу, хотя поклялась себе ни на секунду не отрывать взгляда от Блейка.

— Ты и Роуди, должно быть, хотите, чтобы вас поймали и вздернули, — с вызывающей бравадой в голосе заявила Джоли. — Иначе зачем вам кружиться вокруг Просперити, словно паре оводов над стадом коров.

Человек, которого она еще совсем недавно считала своим другом, снисходительно улыбнулся и сделал еще один шаг по направлению к ней.

— Ты заставляешь меня чувствовать себя нежеланным гостем, — выбранил ее Блейк.

Джоли замахнулась мотыгой, словно палашом.

— Я скорее была бы рада увидеть мышей в пшенице, чем вас в своем огороде, — выдохнула она. — Убирайся отсюда, Блейк, и не надоедай мне больше. Теперь я не представляю для тебя никакого интереса, потому что Даниель… мистер Бекэм… собирается отослать меня прочь сразу же после уборки урожая.

Блейк остановился, скрестив руки на груди. Хотя он делал вид, что не принимает всерьез Джоли и ее оружие — мотыгу, но все же предпочел сохранять безопасную дистанцию. Затем глубокомысленно вздохнул и закатил глаза к небу. Когда же снова посмотрел на Джоли, ее тут же прошиб пот, а душа похолодела от ужаса.