Мне она этого не говорила. Сказала только, что я не похожа на Альму.

Как же я забыла, что я — племянница Майо! Микела была взволнована и после нашей встречи рассказала обо всем дочери, что же здесь странного? Интересно, Луиджи знает, что Изабелла — дочь Микелы? Он утверждает, что все знает, он просто не может не знать. Тогда почему мне ничего не сказал?

Изабелла кричит блондинке, чтобы та, уходя, проверила жалюзи. Говорит, что спешит, и, коснувшись моей руки, добавляет:

— Прости, если сказала лишнее… мне надо бежать… пока. — Уже в дверях оборачивается: — Будь добра, не говори моей маме, что я сказала тебе про Майо, — и идет быстрым шагом по проспекту Джовекка в своем черном развевающемся пальто, оставив меня с пакетом, за который я так и не заплатила.

Официантка машет шваброй:

— Ступайте себе, заплатите завтра, касса все равно закрыта. — У нее усталый голос.

В этом городе я всего чуть больше суток и, кажется, начинаю его узнавать. Нет, скорее так: начинаю понимать, что узнать его будет непросто.

Сообщение на телефон приходит в тот момент, когда я закрываю в номере ставни. Хорошо бы от Лео, что он едет. Но нет, от мамы: «Как странно, что ты в Ферраре! Умница, делай то, что подсказывает сердце. Спокойной ночи, цыпленок».

Как давно она не называла меня «цыпленком»!

Мамочка, как бы я хотела, чтобы ты была счастлива.

С тех пор, как ты рассказала мне про Майо, я постоянно думаю, как бы сложилась твоя жизнь, если бы не эта история. Родила бы ты ребенка в двадцать лет от такого мужчины, как мой отец? Наверное, нет. Значит, я не появилась бы на свет. Не знаю, могу ли пожертвовать собой для твоего счастья, все–таки я рада, что родилась.

Отвечаю: «Спасибо, мама, спокойной ночи! P. S. Феррара — прекрасный город».

В ответ получаю сообщение: «Завтра будет солнце, пообедаем у городских стен?»

Мама приедет сюда? Так неожиданно! Даже не знаю, радоваться или волноваться, и тут понимаю, что сообщение не от Альмы, а от Микелы. Она решила перенести нашу встречу на обед, что ж, тем лучше, сможем поужинать с Лео.

Пишу Лео: «Завтра вечером я свободна. R S. Альма прислала утешительную эсэмэску. Ты — гений». И как раньше люди жили без эсэмэсок?

Я смертельно устала, должно быть, потому, что мы ездили на море. Засыпая, вижу перед глазами красные гвоздики на белой мраморной плите.


Альма


В тот день, когда Майо сломал руку, мы были на пьяцца Ариостеа одни, катались на новых роликах. Отец ни за что не отпустил бы нас так далеко, но мама нам доверяла, особенно мне. Мне было одиннадцать лет.

Ролики были с какими–то особыми колесиками, очень быстрые. Конечно, мне бы хотелось, чтобы кто–то из родителей научил нас кататься, но мама в тот месяц работала после обеда, а отца вообще не было дома. Случалось, что он плохо себя чувствовал, и мы знали, что в такое время ему не надо мешать и что лучше ему побыть в деревне, «полечиться у реки», как он говорил.

Наш дом стоял как раз у дамбы: достаточно было подняться на плотину, а потом спуститься по лесенке — и ты у воды. Вместе с управляющим отец соорудил небольшие деревянные мостки для рыбалки. Иногда из деревни приходил какой–нибудь знакомый, и они рыбачили вместе. Мы с Майо по воскресеньям бегали на них смотреть: рыбаки всегда молчали, а если и разговаривали, то лишь с трехцветной кошкой, ожидавшей на мостках улов.

Так вот, в тот день мы набегались по кругу на площади и страшно устали. Я‑то каталась не слишком быстро, потому что летевший отовсюду тополиный пух забивался в нос и вызывал чихание, а Майо, обгоняя меня, носился вихрем. С самого утра я неважно себя чувствовала, может, из–за тополей или из–за насморка. Мама обычно не придавала значения нашим простудам, лекарство давала только в крайних случаях, когда была высокая температура. Я предложила пойти домой, и вдруг Майо споткнулся о камень и упал. Упал неудачно, на руку.

Он не кричал, не плакал. Сказал только: «Кажется, я сильно грохнулся» — и сел на ступеньку, потирая колено. Я решила отвести его к маме, но шли мы очень долго — Майо не мог идти быстро. Всю дорогу он молчал, а я была очень испугана и ужасно обеспокоена его странным молчанием.

Увидев нас в аптеке, мама вышла из–за прилавка и подбежала к Майо. Она наклонилась к нему — Майо был бледен и дрожал.

Я объяснила, что он упал на руку, она потрогала его запястье — будто уже все знала. Майо закричал от боли.

Доктор Заморани, фармацевт, посоветовал ехать в больницу Святой Анны, сделать рентген. Тут поднялась суматоха: выяснилось, что все приехали на работу на велосипедах, машины в тот день ни у кого не было, а звонить в «скорую» показалось неуместным. Даже покупатели принимали живое участие, каждый считал своим долгом дать совет. Все наперебой говорили про Майо, а на меня никто не обращал внимания. Мне становилось все хуже и хуже, я умоляюще смотрела на маму.

«Возьмем такси прямо здесь, на пьяцца Савонарола», — сказала мама. Никто из нас никогда не ездил на такси. Мы даже не знали, есть ли такси в Ферраре.

Рука у Майо начала опухать, я чувствовала себя виноватой и сердилась на маму за то, что она этого не понимает. Казалось, я вообще ни при чем, пустое место. Наконец–то меня заметили: «Альма, у тебя есть ключи? Иди домой и жди нас. Думаю, ничего страшного, но, может, придется наложить гипс. Ты ведь посидишь дома одна, правда?»

Я плохо себя чувствовала и не хотела идти домой. Я беспокоилась за Майо и злилась на маму за то, что она отпустила нас одних, и за то, что бросала меня сейчас. Но я ответила: «Да, да, я пойду домой, не волнуйся, мама, пока! Пока, Майо».

Они выбежали из аптеки, держась за руки. И даже не оглянулись посмотреть на меня.


Антония


Сегодня действительно солнце, настоящее весеннее солнце, бледно–голубое небо с разводами белых облаков. Встреча с Микелой в час. Я решила утром не ездить к мосту, а прогуляться по городу, чтобы лучше узнать его.

За чаем размышляю, отправиться ли мне в Алмазный дворец или в палаццо Скифанойя, — путеводитель отмечает эти места самым большим количеством звездочек, — и вдруг ловлю себя на мысли, что совершенно не представляю, где жила мама, в каком районе.

А что, если рискнуть и спросить ее об этом? Конечно, можно узнать у Микелы, но я предпочитаю услышать Альму, проверить, так сказать, готова ли она впустить меня в эту историю. Пишу сообщение: «Привет, у вас тоже солнце? Я иду смотреть город, кстати, а где вы жили?»

Допиваю чай, листая местную газету «Новая Феррара» и поглядывая на голландского малыша на руках у папы за соседним столиком. Ответ от Альмы приходит не сразу, но, прочитав его, не могу поверить своим глазам: «Виа Виньяталь–ята, 26. У Лео есть ключи».

У Лео есть ключи? Вот это новость! Почему же он ничего мне не сказал? Значит, дом все еще наш и я могу его увидеть? Эта мысль меня будоражит.

Пишу Лео: «У тебя ключи от маминого дома, и ты молчишь?! Захвати их сегодня вечером!» Тотчас же приходит ответ: «Там нет света, придется ждать до завтрашнего утра. Привет, детектив!»

Я и представить себе не могла, что этот дом все еще наш, я никогда о нем не слышала. Не могу ждать до завтра, мне не терпится его увидеть, хотя бы снаружи. Ищу на карте в своем iPad’e и обнаруживаю, что виа Виньятальята в двух шагах от моего отеля, в районе бывшего еврейского гетто, в старом городе. Это же совсем рядом! Бегу в номер взять пальто.

В баре напротив Изабеллы не видно, и у меня мелькает мысль, что надо бы зайти, когда она появится, заплатить за запеканки и кое–что спросить.

Выхожу на маленькую, очень симпатичную улочку — виа Берсальери дель По, на которой полно магазинов. Она начинается на противоположной стороне прямоугольной площади, которую мы с Микелой пересекали, когда шли к кинотеатру, но я сворачиваю налево, на виа Контрари. Хорошее название. Судя по карте, виа Виньятальята — первая улица направо от виа Контрари.

Мне очень хочется увидеть дом, где мама прожила двадцать лет. Я никогда о нем не слышала, и это только подогревает мое любопытство — неизвестно, что меня там ждет.

Девять утра, но людей на улице немного, хотя сегодня среда, рабочий день. Интересно, во сколько здесь начинают работать? В Болонье такая тишина лишь рано утром в воскресенье.

Велосипедисты медленно едут по булыжникам, и чем ближе я подхожу к дому Альмы, тем тише и безмолвнее становится вокруг, хоть это самый центр, неподалеку — соборная площадь.

Виа Виньятальята — узкая улочка, вдоль которой стоят старые трехэтажные дома. Здесь нет припаркованных автомобилей, нет магазинов — один трактир, да и тот еще закрыт. По обеим сторонам булыжной мостовой — ровные серые тротуары, тоже узкие. Стены домов выкрашены в естественные тона: от желтой охры до красной терракоты, как в некоторых районах Болоньи, но здесь цвет такой приглушенный, что сама атмосфера квартала — совсем иная. Кажется, что время повернулось вспять, и ты идешь не по центру современного города, а словно в старом фильме или во сне.

Сегодня я надела туфли, а не сапоги с резиновой подошвой, и мои шаги гулко раздаются в тишине.

Дом двадцать шесть по виа Виньятальята — трехэтажный, светло–желтого грязного цвета. На трех небольших окнах первого этажа — металлическая решетка, другие, на верхних этажах, — закрыты ставнями. Входная дверь — серая, массивная, с полукруглым люнетом наверху Дверной проем обрамлен белым мраморным наличником, который придает изящество всему зданию. Стена под зарешеченными окнами — грязная и облупленная, но дом в целом не производит впечатление заброшенного. Круглый звонок, а над ним — медная табличка с фамилией мамы: «Сорани». От волнения у меня перехватывает горло.

Это место в Ферраре сильно отличается от тех, которые я описываю в своих детективах, но оно, как магнитом, притягивает меня. Я совершенно сбита с толку, растерянна. У меня не хватит сил и умения написать эту историю. В итоге, чем мы располагаем, что мне удалось узнать? Да ничего, кроме того, что стало известно из рассказов Луиджи и Микелы. Теперь мне кажется, что проще выдумать интригу, чем распутать реально существующую.

Расстегиваю пальто и кладу руку на живот. Ощущаю, как шевелится Ада, ее присутствие меня успокаивает. Один из замечательных моментов в ожидании ребенка: ты никогда не чувствуешь себя одинокой.

Нажимаю кнопку звонка, чтобы услышать его звук, но звука нет. Лео предупредил меня, что электричество отключено.

Мне хочется присесть, смотрю по сторонам: может, где–то рядом есть бар, но я ничего не вижу.

Ни магазинов, ни баров, ни случайных прохожих. Только небольшой трактир дальше по улице, да и тот закрыт.

В окне первого этажа, в доме напротив, появилась пожилая женщина. Этот дом похож на мамин, только не оштукатурен. Окна также зарешечены, но женщину видно хорошо. Она смотрит прямо на меня и, открыв окно, говорит на местном диалекте, так что я, скорее, догадываюсь о смысле слов, чем понимаю их:

— Здесь никого нет, милая.

Слышу резкий, хриплый лай — рядом с хозяйкой выглядывает маленькая собачка. Должно быть, заметив, что я беременна, женщина спрашивает:

— Хочешь воды?

— Да, спасибо, — благодарю я. — Можно мне войти? Я бы присела…

В ответ слышу лишь стук закрывающегося окна.

Я, конечно, хотела бы посидеть, но не в этом проблема, просто мне пришло в голову, что эта пожилая дама могла знать мою маму, Майо, бабушку и дедушку.

Входная дверь долго не открывается, и я уже начинаю подозревать, что женщина передумала, как внезапно раздается громкий щелчок.

Захожу внутрь. В передней тесно и темно, низкий потолок с деревянными балками, на полу — старая потертая плитка.

Женщина в глубине коридора знаком приглашает меня пройти. У нее стройная, несмотря на преклонный возраст, фигура. Седые, идеально уложенные волосы, обрамляют красивое лицо с высокими скулами. Синее платье «свободного», как говорит моя мама, покроя, элегантные синие туфли. И драгоценности: жемчужное ожерелье, кольца, старинная брошь. Перед женщиной бежит белая лисичка и с любопытством меня разглядывает.

Первый вопрос, который мне адресован:

— Понимаешь по–феррарски?

— Не очень.

Моя мама никогда не говорила на феррарском диалекте.

Мы проходим по темному коридору: я не вижу ни окон, ни дверей, замечаю только, что пол выложен матовой плиткой — большие белые и красные квадраты, — и попадаем в кухню, безупречно чистую и тоже темную. Лисичка с лаем бежит впереди, женщина несколько раз повторяет: «Нельзя!» Должно быть, таков их ежедневный диалог: собака лает, женщина отвечает: «Нельзя!»