Побежала бегом вниз. А Майо палкой нарисовал во дворе большое сердце и ждал меня, встав на колени прямо в центре. Палку он держал на плечах, повесив на нее руки. Я сказала ему: «Вставай, дуралей». Тогда он опустил руки, встал, вышел из сердца и обнял меня. Мы сели на невысокий забор перед домом. Он вытащил сигареты: «Не хочешь соломки?» В этот момент я и увидела у него на сгибе локтя синяки. Я сразу все поняла, у меня потекли слезы. Он погладил меня по щеке: «Ну что ты, Мики, это ерунда, ничего страшного». А потом все рассказал. Накануне вечером он кололся. Шел ко мне и встретил Бенетти, который предложил пойти купить товар по сходной цене где–то на окраине города. «И я пошел за ним, Мики, как будто у Бенетти была волшебная флейта. Я не могу тебе объяснить, как это случилось, бред какой–то. Обманул, как дурачка, как Буратино. Прости, я думал о тебе, думал все лето». И потом он меня поцеловал.

Микела рассказывает так, будто все случилось вчера, и мне передается ее подростковое волнение. Должно быть, она бесконечно прокручивает в голове ту встречу с Майо, но не как плохое, а как приятное воспоминание.

— Я была в него по уши влюблена, — продолжает она, — он был не такой, как все. И к тому же красивый: высокий, оливковая кожа, волосы — воронье крыло, как у тебя. Мне всегда нравились красавцы. Если бы ты видела моего мужа в молодости! И еще Майо был открытым, ничего не строил из себя, как другие. Он был самим собой, мог подурачиться. Веселый, непосредственный, все время что–то затевал. Мы, наверное, час просидели, обнявшись, на том заборе. Я сказала, что не останусь с ним, если он будет колоться, что наркоман мне не нужен, и он меня поддержал: «Ты права, Мики. Но я не наркоман, я всего лишь пару раз укололся».

«Если еще раз уколешься, можешь ко мне не приходить», — предупредила я. — Но в субботу он не сдержался, и в следующую тоже, и еще, и еще, а потом стал колоться каждый день, но к тому времени мы уже расстались.

— Ты говорила об этом с Альмой?

— Я пробовала, но она странно отреагировала. Больше я с ней не разговаривала, да и она со мной тоже. Думаю, она причислила меня к новой компании Майо просто из–за того, что я ему звонила, а еще и встречалась с ним.

— Разве вы не были подругами?

— Мы крепко дружили все втроем, но Альма восприняла выбор Майо как личную обиду, как предательство, которое она простить не могла. Она разозлилась на него и на меня тоже, только за то, что мы с ним хоть и расстались, но встречались изредка.

— Почему ты приняла такое категоричное решение? Ты же была всего–навсего подростком.

— Альма не рассказывала тебе о моем двоюродном брате?

— Что? Нет.

— Мой двоюродный брат, Массимо, старше меня на три года. Они жили неподалеку, и мы росли вместе. Он тоже подсел. Это была трагедия для всей семьи. Когда Майо начал колоться, мой брат жил в коммуне для наркоманов. То есть какой–никакой опыт у меня уже был. Я знала, что самое неприятное для них — когда их жалеют.

— Это какая–то эпидемия в ваших краях, — вырвалось у меня.

— Такое было время. Быть может, уцелели те, кто так или иначе занимался политикой, остальные губили себя наркотиками или другим дерьмом.

— Это ужасно, — повторяю я. — Но когда Майо исчез, неужели Альма не пришла к тебе?

— Я думаю, ей было стыдно. После истории с моим братом — а она была в курсе — пробовать колоться и втянуть в это дело Майо… вообще отстой.

Дерьмо, отстой… мне приходит в голову, что Микела и сейчас разговаривает как подросток.

— А ты… — я затрудняюсь сформулировать дальше, — ты, наверное, очень переживала из–за всей этой истории?

— На тебя влияют не события, а то, как ты к ним относишься. Я… всегда была позитивной. Возможно, поверхностной, согласна, но никогда не позволяла другим разрушить меня. Даже тем, кого люблю.

— А Альма — позволяла?

— Альма… Альма — сложный человек. Она очень умная. Я не такая, — говорит Микела, подмигивая мне.

Трактирщица с зелеными глазами приносит нам большую миску аппетитного салата и поднос с мясной нарезкой.

— Хлеб из пекарни в Остеллато, на материнской закваске, — говорит она, обращаясь ко мне.

Действительно очень вкусный хлеб.

Хорошо бы прийти сюда с Лео. Или с Луиджи.

Улыбаюсь. Ловлю довольный взгляд Микелы: она из тех, кто рад, если ты улыбаешься.

— Какие отношения были у Альмы и Майо? — спрашиваю я. Микела задумчиво жует хлеб с колбасой.

— Они были… как близнецы. Не разлей вода. Все время вместе. Только решала все Альма. Думаю, это она посоветовала ему поцеловать меня на одном празднике, потому что я ей нравилась.

— А ты не ревновала?

— Нисколько. Альма мне тоже нравилась. Она давала мне интересные книги. Мы ходили в кино втроем и первые косяки тоже курили вместе. Нам было весело. Три — хорошее число для компании подростков. Утопическое представление об идеальном обществе.

Интересно, как Микела в роли матери? У меня такое впечатление, что она во всем видит только хорошее.

— Ты сказала, что у них дома была странная атмосфера, объясни, пожалуйста, как это?

— Не то чтобы странная, но какая–то не такая. Их родители не состояли ни в феррарском купеческом клубе, ни в теннисном клубе Марфиза. У них не было абонемента в городской театр. При этом они были людьми состоятельными, не чета моим. Мать работала в аптеке, а отец был землевладельцем. И дом у них был красивый. Но они жили как–то обособленно, ни с кем не общались.

Салат восхитительный, ароматный и хрустящий, кажется, прямо с грядки.

Из садов, которым пятьсот лет, как сказала Микела.

— Кофе, десерт? — спрашивает хозяйка, убирая тарелки.

— Два кофе, спасибо, Эноэ, — отвечает Микела. А потом, когда Эноэ уходит на кухню, добавляет шепотом: — Здесь все замечательное, кроме десерта… если хочешь, за десертом зайдем к Изабелле.

— А откуда Изабелла знает комиссара Д’Авалоса? — решаю я воспользоваться моментом. Меня разъедает любопытство, а Микела кажется такой открытой и непосредственной — так она сказала про Майо, что я не могу удержаться.

— Ах да, я же видела вас вместе, — говорит Микела вместо ответа на мой вопрос.

— Так ты тоже его знаешь? А говорила, что нет.

— Изабелла рассказывала, что он похож на актера, но при этом типичный коп. Значит, это мог быть только он.

— А она откуда его знает? — не отступаю я.

— Разве ты не в курсе?

— Нет.

— У Изабеллы есть парень, идиот, он попал в переделку, и Д’Авалос — единственный, кто ему помогает, — отвечает Микела, закуривая.

— Ох, прости, я не хотела…

— Ничего, пустяки.

Она не говорит, что за переделка, но раздраженно бросает спичку на землю. Потом наклоняется и поднимает ее. «Как трудно молодым в этом городе, — думаю я. — Кажется, им всем приходится чем–то жертвовать».

Обратно мы идем короткой дорогой и через пять минут, как и говорила Микела, выходим на площадь Ариостеа.

Микела, прерывая молчание, обращается ко мне:

— Ты молодец, что приехала, что решила выбросить скелет из шкафа твоей матери. Она будет тебе благодарна.

— По правде говоря, она не хотела, чтобы я сюда ехала. А ты? У тебя тоже есть скелеты в шкафу? — спрашиваю ее в шутку.

— Ничего особенного. Пара отвергнутых ухажеров да скоропалительный брак, но тут все понятно: я поспешила выйти за него, потому что он был умопомрачительный красавец. Я же сказала, я человек не глубокий, — отшучивается Микела.

— Ты думаешь, Майо погиб в ту ночь? — набравшись смелости, спрашиваю я.

— Думаю, да, — отвечает она, не глядя на меня.

— А почему тогда не нашли тело?

— Не знаю. Может, ему стало плохо, и кто–то спрятал труп, чтобы не впутываться в эту историю.

— Но двух других–то нашли. Думаешь, он мог быть с ними?

— Не исключено. Может, он упал или сам решил броситься в По в ту ночь.

К таким же выводам пришел и Д’Авалос.

— Ты сказала, что в твоем поколении спасались те, кто занимался политикой. Ты тоже?

— Конечно. Когда Майо пропал, а Альма про меня забыла, я записалась в ИФКП[16], Альме это не подходило, — подмигивает она мне.

Мы подошли к гостинице. Про десерт у Изабеллы — больше ни слова, а было бы интересно посмотреть на них вместе. Но я слишком устала, чтобы самой напомнить.

— Спасибо, очень любезно с твоей стороны, — благодарю я Микелу.

— Звони, если что–то будет нужно, — отвечает она, — и помни, что мой муж — гинеколог. Он постарел, растолстел, много играет на компьютере, но гинеколог толковый.

«Еще одно убийство, ужасная история. Увы, вечером приехать не смогу Перезвоню, целую».

Сообщение от Лео приходит в тот момент, когда мы прощаемся с Микелой: я слышу характерный звук эсэмэски в кармане пальто. Неожиданно у меня образовался свободный вечер, и вся вторая половина дня свободна.

Сначала я должна отдохнуть. И собраться с мыслями. Этим утром было слишком много встреч, а мне не нравится одновременно заниматься разными делами. Мне нужно побыть одной, подумать о старушке Кантони — сестре префекта и о том, что рассказала Микела. Нужно решить, стоит ли рассказывать маме о моих открытиях, о тайне рождения Майо. Странно, что Альма не звонит, но так лучше, я все еще не знаю, что ей сказать.

«Возможно, у твоего брата был другой отец…», «Кольцо твоей матери — это его подарок любовнице… ” Такие откровения нужно обдумать. Конечно, это не телефонный разговор. И потом, какое отношение все это имеет к исчезновению Майо?

Возвращаюсь к себе в номер. Дежурная, увидев меня, говорит, что мне открыли «гостиную Бонапарта», поскольку я остаюсь еще. Сначала я заказала номер на три дня, не подозревая, что меня ждет, но потом продлила до воскресенья. Интересно, что это за гостиная Бонапарта? Никакой доплаты с меня не спрашивают, и ладно. Было бы замечательно растянуться на диване и забросить ноги кверху.

Дверь светлого дерева, которая раньше была закрыта на медный засов, теперь распахнута. Заглянув туда, не верю своим глазам: гостиная Бонапарта — это просто королевский салон. Стены и потолок расписаны фресками, люстра из муранского стекла, большое позолоченное зеркало на стене, антикварный диван и два кресла, и огромный персидский ковер. В углу — круглый столик, рядом с ним — четыре стула, обитые бархатом. У одной из стен под высоким окном — старинное черное пианино. Пол выложен истертым от времени кафелем, но еще чувствуется запах воска, которым его недавно натерли. Фрески на стенах представляют Наполеона и Жозефину, как вместе, так и по отдельности. Удивительно элегантная, с роскошным убранством, как в музейном зале, комната диссонирует с мебелью обычного гостиничного номера: кровать, телевизор, маленький туалет с невзрачной серой плиткой.

Удивительная гостиница, а я ведь выбрала ее случайно — меня устраивали цена и расположение. Роскошь мне мало интересна, но красота — да, а эта комната поистине прекрасна. Ложусь на диван, покрытый великолепной тканью золотого цвета с нежными коралловыми полосами, и принимаюсь рассматривать потолок, богато украшенный росписью тромплёй с иллюзорно–объемным чередованием мраморных фризов.

В голове прокручивается все, что случилось сегодня. Я думаю о Луиджи, он помогает жениху Изабеллы в беде: что же тот натворил? О Лео — он не может приехать, значит, завтра утром мы не попадем в дом на виа Виньятальята. О Майо, которым моя мама командовала, словно она — генерал, а он — рядовой. О бабушке Франческе и ее тайнах. Чувствую, как Ада толкается в животе, наверное, требует отдыха. И засыпаю.


Альма


Я позвонила Лео с работы и предложила ему снова пообедать у меня. Он сразу согласился.

— Не обижайся, зайду ненадолго, на работе проблемы.

Газеты только и пишут, что о «криминальных разборках в Пиластро», я думаю, это и есть та самая проблема. За последние два дня убиты трое ранее судимых мужчин: пятидесятилетний болонец и двое парней из Кротоне. В городе, можно сказать, паника: белый «фиат уно» возвращается.

В те месяцы, когда умирала мама, я сошлась с двумя негодяями. Эту историю я старательно стерла из памяти и не хочу, чтобы Антония когда–нибудь узнала об этом. Лично я бы не хотела быть в курсе, какие глупости вытворяла моя мама в двадцать лет. Мне и так нелегко далось признание. Удивительно, что я вообще решилась рассказать о том, как все началось в тот проклятый июньский вечер, но, говоря о Майо, это было неизбежно.

Объяснить историю с Винсентом было бы куда труднее. Да и зачем? От нее осталась лишь пустота да гулкое эхо опасности и удовольствия.