Дарья Биньярди - Любовь надо заслужить

Франко знает, на машине я никогда не езжу в ту сторону, на поезде или на самолете отправляюсь в любом направлении, но как можно дальше от феррарских туманов.

После смерти родителей я перебралась в Болонью, и первое время мы ездили в Феррару на поезде — что–то отремонтировать, прибрать в доме… пока Антонии не исполнилось три года. С тех пор я там не была. Иногда приезжала на кладбище, а потом перестала ездить и туда.

В наш дом у дамбы после смерти отца вернуться я не смогла. Имением управляет фермер, который работал у нас и раньше. Он говорит, что доходов от урожая едва хватает, чтобы покрыть затраты на содержание усадьбы, но меня это устраивает. Надо бы продать ему имение, он давно об этом просит.

Странно, но, рассматривая фотографии Гирри, я не ощущала боли: искусство в который раз меня лечит. Когда умерла мама, я запоем читала «Энеиду» и наизусть выучила большие отрывки из поэмы. Описание трагических превратностей судьбы — куда хуже моих — действовало утешительно.

Лео ждет меня у трактира «Луна», шерстяное пальто плотно облегает его тяжелую фигуру. Вообще–то лицо у него красивое, античный профиль. Волосы еще густые, и спереди не видна забавная лысина.

Мне совсем не хочется идти в людное место. Мысль о том, что мы будем сидеть в шумном трактире за столиком, зажатым между другими такими же столами, приводит меня в ужас.

Мы с Франко живем неподалеку, и как я раньше не сообразила пригласить Лео к нам домой?!

— А что, если мы пообедаем у нас? Дома спокойнее.

— С удовольствием, — отвечает Лео, махнув рукой, будто говоря: «Веди, пойдем, куда хочешь».

Возвращаемся в Феррару на закате. На этот раз Луиджи не гонит, молчит всю дорогу, а я смотрю на поля, на равнину, которая кажется еще более пустынной, чем обычно. Только стройные тополя, устремленные вверх, отбрасывают длинные тени да неожиданно возникают редкие домики, нарушающие правильную геометрию полей.

— Раньше здесь выращивали коноплю, — единственный комментарий, который я услышала.

Как только мы подъехали к Чертозе и я увидела огромную полукруглую лужайку перед входом на кладбище, я сразу вспомнила, как мы приезжали сюда с Альмой и Франко. Двадцать лет назад эта лужайка казалась мне бескрайней. Она действительно огромная.

С одной стороны тянется длинная аркада, за которой большое сооружение, похожее на монастырь, и церковь. Все построено из красного кирпича, как и феррарский замок, только цвет ярче, и белые колонны арок отчетливо выделяются на красном фоне.

Здесь — простор, красота и благодать. В Болонье нет такого кладбища.

Заходим в калитку к югу от церкви.

— Помнишь, где ваша могила? — спрашивает Луиджи. Мы пересекаем внутренний дворик, окруженный надгробиями конца девятнадцатого века. Эпитафии витиеваты и сентиментальны: мужья, преданные семье и работе, добродетельные жены, преданные мужьям. Многие умерли молодыми от неизлечимых болезней.

— В конце этого дворика мы шли налево, там был странный памятник, кажется, какому–то поэту. Такое надгробие… футуристическое… возможно?

— Может, Больдини, художнику? Не это случайно?

— Молодец, то самое! — восхищаюсь я. — Откуда ты знаешь?

— Эти ступеньки напоминают виллу Курцио Малапарте на Капри. Я уже был здесь. Где–то рядом похоронены Де Пизис и Говони[10], а Бассани — на еврейском кладбище. Куда дальше?

— Не помню…

Кто такой Говони, я тоже не помню, но не буду спрашивать. Интересно, Луиджи знает всех знаменитых личностей или только тех, кто жил в Ферраре? Специально щеголяет эрудицией, чтобы удивить меня?

— Давай спросим кого–нибудь.

— Подожди–ка, я вспомнила: могила, что рядом с нашей, была очень забавной.

— Это как?

— Там было написано: семья Нанетти[11]. А я представляла, что в ней похоронены семь гномиков в разноцветных курточках.

Луиджи ворчит:

— Мы не купили цветы. Я схожу.

И прежде, чем я успеваю что–либо возразить, он резко разворачивается и направляется к выходу.

Я медленно бреду среди надгробий. Есть очень красивые памятники, попадаются и странные: египетская пирамида, лев, миниатюрный акрополь. А вот и то, что я ищу.

Сначала — могила Нанетти, точно такая, как я ее помню: белое матовое надгробие без фотографий, только крупная надпись. А рядом — наша, грязная прямоугольная плита из мрамора, обнесенная тяжелой кованой цепью на четырех мраморных колышках по углам. На плите — два имени, даты рождения и смерти. И одна черно–белая фотография: они вдвоем. Он положил руку ей на плечо. На ней — светлый костюм, на нем — темное пальто.

Они стоят на пляже, спиной к морю. Пляж — как тот, где мы только что были с Луиджи. И они улыбаются мне.

Мы с Франко живем на виа Гверрацци рядом с университетом. У нас трехкомнатная квартира на втором этаже: две спальни и гостиная. Не слишком большая и не очень светлая, но я не могла бы жить в другом месте. Я работаю в двух шагах от дома, и этот район — мой дом, мой мир. Когда Антония стала жить отдельно, Франко переселился в ее комнату, места нам хватает, только книги по–прежнему девать некуда — они навалены везде: в комнатах, в коридоре. Даже на кухне и в ванной.

Идем под портиками молча, но я не чувствую неловкости. Все–таки хорошо, что не пришлось обедать в незнакомом месте. У подъезда, обшаривая сумку в поисках ключей, замечаю мою студентку, Виолу.

Поздоровалась со мной, потом смотрит на Лео, и снова на меня, глаза такие хитрые, будто говорят: «Вот вы и попались, проф!»

Лео улыбается, он понял двусмысленность ситуации. Действительно, он больше подходит мне, чем Антонии, в роли жениха. Только я никогда не смогла бы влюбиться в полицейского. Лео из иного круга, нас мало что объединяет, и часто я даже не знаю, о чем с ним говорить.

Он поднимается по лестнице, немного задыхаясь, впереди меня. Спортивным его не назовешь. Кажется, что Лео преждевременно состарился, — как когда–то мужчины его возраста: животик, небольшая лысина, очки в золотой оправе, всегда в пиджаке и при галстуке.

К счастью, сегодня была Мария, и квартира более–менее прибрана, по крайней мере, заправлены кровати и вымыта посуда. Франко обедает с коллегами, дома тишина, по кухне скользит солнечный луч.

Правильно, что мы решили пойти домой, дома хорошо. Кот Рыжик бежит нам навстречу, трется о мои ноги. Наливаю в кастрюлю воды, ставлю на газ, накрываю стол на двоих: соломенные салфетки и будничные тарелки в цветочек. Лео смотрит в окно, выходящее во двор.

— Мария приготовила два соуса: песто или томатный?

— Мне все равно, — отвечает он. — Как хочешь.

— Тогда сделаем спагетти с соусом песто. Как Антония?

— Думаю, хорошо.

— Разве ты не видел ее сегодня утром?

— Слышал по телефону. Как раз об Антонии я и хотел поговорить, если не возражаешь. Мы никогда не говорили с тобой откровенно.

Чувствую, как во мне нарастает тревога, однако Лео так спокоен, что, очевидно, ничего страшного не случилось. Поссорились? Вряд ли, они никогда не ссорятся, и потом, Лео не тот человек, чтобы изливать душу теще.

— Что случилось? — Я изо всех сил стараюсь скрыть волнение.

— Не беспокойся, ничего особенного. Просто надо поговорить. Пойду, помою руки. — И он выходит из кухни, задев за стол.

Кухня у нас маленькая, а Лео большой. Бутылка с водой чуть не упала, он поймал ее на лету, извиняясь.

Какой же Лео нескладный! Будто заранее подготовил фразы, заучил наизусть. Однако он прав: за то время, что они с Антонией вместе, мы действительно никогда откровенно не говорили. С Франко все иначе, он ни с кем не ведет задушевных бесед, всегда с головой в своих книгах. Но и я не делала попыток завязать с Лео доверительные отношения.

Стол накрыт, я слышу, как отворяется дверь в ванную, и привычные домашние звуки меня успокаивают. В соуснице готовлю песто, ставлю в мойку дуршлаг для макарон. Лео еще в коридоре, до меня доносится какое–то шуршание, и как будто что–то падает с глухим звуком. Что, интересно, он уронил на этот раз?

Я делаю салат, Лео появляется с книгой в руках. Это «Энеида», старое школьное издание, она всегда лежала в книжном шкафу в коридоре. Как странно, я вспоминала об этой книге недавно.

— Знаешь, я как раз думала про «Энеиду» перед нашей встречей.

— Антония мне говорила. Я хотел спросить про двенадцатую книгу.

Двенадцатая — это последняя книга, поединок Энея и Турна. У меня всегда от нее мороз по коже. Потрепанный пыльный томик лежит на столе, а мы едим в тишине макароны. Бледное солнце исчезло, начался дождь, капли барабанят по пластиковому столу на балконе.

Я хотела бы помочь Лео начать разговор, но не знаю как. Не могу же я выспрашивать его об Антонии, а другие темы на ум не приходят.

— Очень вкусно, — одобряет Лео, — молодец.

— Песто готовила Мария, очень простой рецепт: измельчаешь базилик с орешками, добавляешь оливковое масло и пармезан. Чеснок я не кладу, картофель и зеленую фасоль тоже, — отвечаю автоматически.

«Энеида» на столе вызывает во мне беспокойство. Может, это одна из школьных книг, моих или Майо. Книги — единственное, что я забрала из Феррары.

Лео доел макароны, листает «Энеиду», ищет двенадцатую книгу.

— Вот здесь подчеркнуто, я тебе прочитаю, — говорит он.

И читает:

Infelix crinis scindit Iuturna solutos,

unguibus ora soror foedans et pectora pugnis:

«Quid nunc te tua, Turne, potest germana iuvare?

Aut quid iam durae superat mihi?»[12]

Читает, кстати, неплохо, наверное, немного изучал латынь.

— Зачем ты хотел меня видеть? — обрываю его. Думаю, он не случайно выбрал именно этот отрывок.

Лео снимает очки, протирает их платком. Совсем близко слышны раскаты грома. Пошел сильный дождь.

— Антония рассказала мне о твоем брате, я хотел сказать, что мне очень жаль.

Ну вот. Я так и думала.

— Я предполагала, что ты заговоришь об этом, но…

Не знаю, как сказать. Я совершенно не умею, не могу говорить об этой истории.

— Ты спросишь, при чем здесь я? Я хочу помочь Антонии, как она хочет помочь тебе. Я уверен, что и ты этого хочешь. Поэтому я подумал, что, если мы поговорим, будет лучше для всех. Тони уехала в Феррару вчера утром. Она не хотела ничего говорить, чтобы не волновать тебя, но волноваться не о чем. Твоя дочь упряма, но благоразумна. Ей взбрело в голову разузнать как можно больше о своем дяде. Ты же знаешь, как она любит раскрывать тайны.

Антония в Ферраре? Не нравится мне эта затея. Я всегда старалась держать ее подальше от Феррары. Феррара — это прошлое, это боль и смерть. Я совсем не рада, что Антония с Адой в Ферраре. И потом, в ее положении… ей нельзя волноваться, уставать, есть что попало.

— Не нравится мне, что Тони в Ферраре, — говорю я Лео. — Где она остановилась?

— В гостинице, в центре. Я познакомил ее с моим коллегой, комиссаром Д’Авалосом, если ей что–то понадобится, он поможет. У него жена — врач.

— Зачем она туда поехала?

— Ты ее знаешь, если уж что–то решит… Ты рассказываешь ей такую историю, и, конечно, с ее любопытством, как тут удержаться! Она надеется что–то узнать.

— Ну да, через тридцать четыре года! Невозможно вернуться в прошлое.

— Ты права, но ей интересно посмотреть, где все это случилось. Все–таки город ее матери, там жили ее бабушка с дедушкой. Совсем рядом, а она никогда там не была, ничего о нем не знает, какой–то провал, белое пятно в ее жизни. Она попросила прикрыть ее, но уверяю тебя, единственный способ, который пришел мне в голову, — все честно тебе рассказать.

Хочется закурить, но я больше не покупаю сигарет, разве что иногда тайком выкуриваю одну. Я бросила курить, когда пропал Майо. Дождь шумит все сильнее.

— У тебя есть сигареты? — спрашиваю Лео, хоть никогда не видела его курящим.

— Вот. — И он вынимает из кармана синюю пачку и фиолетовую пластмассовую зажигалку.

— Держишь, чтобы развязывать язык преступникам?

— Вроде того, — улыбается Лео.

Он поджигает мне сигарету. Я встала за пепельницей, сажусь и открываю «Энеиду». Это моя лицейская книга, потом она досталась Майо. Я готовилась по ней к экзамену в университете, читала ее после маминой смерти.

Лео оставил закладку — красный шнурок — на странице, которую читал.

— Хочешь послушать в моем вольном переводе? — спрашиваю его.