Несчастная Ютурна рвет на себе волосы, царапает лицо ногтями, бьет себя в грудь кулаками. «Чем же тебе, о Тури, может помочь сестра? — спрашивает она. — Что мне остается, жестокой?»

— Это ты подчеркивала? — спрашивает Лео.

— Не помню. Когда Майо начал колоться, я не читала «Энеиду». Я тогда заканчивала третий класс лицея, Майо — второй, «Энеиду» изучают в гимназии. Может, я решила перечитать это место или Майо подчеркнул. А может, Франко. Иногда я вижу у него в руках «Энеиду».

— Франко сказал Тони: ты чувствуешь себя виноватой в том, что не умерла вместе с братом.

— Чтобы понять это, необязательно быть профессором.

Мы смотрим друг на друга изучающе.

— Что ты собираешься делать? — спрашивает Лео.

— А ты что посоветуешь?

— Отправь ей сообщение, напиши, что знаешь, что она в Ферраре, и считаешь, это правильно. Как будто ей нужно собрать материал для очередной детективной истории. Если захочет что–то спросить у тебя, — спросит. Ей будет спокойнее, если она поймет, что не должна тебя обманывать. Ты же знаешь, Антония на это не способна.

— Ты ее любишь, верно? И решил встретиться со мной, чтобы ей не пришлось мне лгать. — Сама того не желая, я говорю достаточно резко, а Лео смотрит на меня спокойно и уверенно. Какого благородного мужчину выбрала Антония, такого благородного, что даже раздражает.

— А ты что собираешься делать?

— Если я увижу, что ей нужна моя помощь, помогу, но лучше, если она сама разберется с этим, пока не родилась Ада.

— Именно поэтому я решила все рассказать. Рано или поздно, нужно разорвать эту цепь, — говорю я, наливая ему кофе.

Хочу скрыть свою досаду, но это так. Конечно, Лео прав, но благоразумный тон его рассуждений меня раздражает.

— Я решила запросить свидетельство о смерти Майо, чтобы продать недвижимость в Ферраре, — сообщаю я.

Он — первый, кому я это говорю, даже Франко еще не знает.

— Я не знал, что у вас есть дом в Ферраре.

— Дом, где мы жили, и еще усадьба за городом. Тони не помнит, мы не были там тридцать лет. Послушай, Лео, не мог бы ты… держать меня в курсе, как там Антония? Если буду очень волноваться, можно тебе позвонить? Меня страшит мысль, что она там, в Ферраре, одна.

— Чего ты боишься?

— Точно не знаю. Чего–то. Ты поедешь к ней?

— Возможно, сегодня вечером.

Вдруг мне приходит в голову идея:

— Я дам тебе ключи от дома. Там давно никто не живет, пару раз заходят представители агентства, проверяют трубы. Когда случилось землетрясение, сказали, что осыпалась штукатурка, вот весь ущерб, хотя, думаю, дом сильно запущен. Если Тони захочет посмотреть, можешь дать ей ключи. Но лучше ей не ходить туда одной.

— Почему ты не сдала его внаем?

— Не хотелось этим заниматься.

Ключи от дома в Ферраре хранятся в кармане моей старой замшевой куртки, сейчас она висит в шкафу. Иду за ними.

Как давно я к ним не прикасалась! Такой привычный предмет, как и шрам на левой руке, который остался у меня от удара железными качелями, когда мы в детстве играли с Майо: сколько себя помню, он всегда был, как и эти ключи. Они всегда были. Я получила их в четвертом классе: предметы из детства остаются в памяти навсегда. На ключах брелок — почерневшая серебряная монетка в пятьсот лир, подарок отца.

— Виа Виньятальята, 26, запомнишь? — протягиваю Лео ключи.

— Монетку тоже запомню, — улыбается он. — Мой отец их собирал.

— Мой тоже. Как–нибудь расскажу.

Не знаю, зачем я это сказала, я никогда не рассказывала об отце.

— Можно, я спрошу тебя, Альма? — Взгляд у Лео внимательный, в нем нет ни капли осуждения. Должно быть, он хороший полицейский, у него располагающая внешность, кажется, он старается тебя понять.

— Да.

— В тот вечер, когда ты предложила брату попробовать героин, зачем ты это сделала?

Этого вопроса я никак не ожидала. Никто мне его не задавал вот так, напрямую, даже Франко. Повисло молчание.

— Я думала, мы только попробуем… только один раз… надо же все попробовать. Это был импульсивный поступок, я совершенно не представляла себе последствий. Мы посмотрели странный фильм — «Профессия: репортер», потом выкурили косяк и пошли на площадь, где обычно встречались с друзьями, но на площади никого не было, кроме одного типа, который кололся. Начинались каникулы, мы чувствовали себя смелыми и свободными. Не знаю, Лео, разве ты не совершал необоснованных поступков?

— Совершал, конечно, но мне, в отличие от тебя, повезло больше.

— Значит, ты думаешь так же, как я: то, что случилось, лежит на моей совести.

— Отчасти да.

Смотрит на меня сосредоточенно и серьезно.

— Ты — первый, кто это понимает или хотя бы соглашается с этим.

Молча жмем друг другу руки, как будто скрепляем договор, правда, не знаю какой.

Дождь перестал. Лео наклоняется погладить Рыжика — тот крутится у его ног, — надевает пальто и выходит, притворяя за собой дверь.


Антония


Телефон в кармане начинает вибрировать, когда я подхожу к гостинице.

Я попросила Луиджи не провожать меня, хотела прогуляться. Стемнело, но я достаточно хорошо ориентируюсь в городе.

Луиджи оставил меня неподалеку от Чертозы, на пьяцца Ариостеа — огромной прямоугольной площади, похожей на стадион, с зеленой лужайкой в центре. Объяснил дорогу: к гостинице все время прямо, до проспекта Джовекка.

— Видишь, это Людовико Ариосто, великий поэт, — Луиджи указал на статую на вершине колонны, — а на этой площади в последнее воскресенье мая проходит Палио[13], древнейшее в мире.

— Древнее, чем в Сиене?

— Да, да, — кивнул он, включая передачу, и уехал, даже не взглянув на меня.

Странный этот Луиджи Д’Авалос: в момент прощания он будто отключается, его мысли внезапно переносятся куда–то далеко. После того, как мы провели полдня вместе, сначала на море, а потом на кладбище — он прибежал, запыхавшись, принес букет красных гвоздик — я ждала более теплого прощания. С другой стороны, мне нравится его непредсказуемость.

На дисплее мобильного телефона высвечивается имя Лео. Как хорошо, что это он, ведь я так и не придумала, что сказать маме, если она позвонит.

— Ну, наконец–то! Ты приедешь?

— Я собирался, но мне только что сообщили, в районе Пиластро была перестрелка, кажется, убили человека. Антония, когда освобожусь, не знаю. Если не слишком поздно, могу приехать переночевать у тебя. Правда, завтра рано на работу, совещание в Квестуре.

— Как жаль, я так ждала! Тогда лучше не езди, только устанешь. Ты принял таблетку от давления?

— Принял, да. Послушай, с твоей мамой я все уладил.

— В каком смысле?

— В прямом. Сказал ей, что ты в Ферраре, она отнеслась к этому спокойно.

— Не могу поверить.

— Да все в порядке, мы поговорили, она в курсе.

— Черт!

— Черт, хорошо, или черт, плохо?

— Черт, хорошо, ты молодец! Ты разрушил табу, как тебе это удалось?

— Сказал ей правду.

— А она?

— По–моему, она согласилась с этим еще тогда, когда все тебе рассказала. Она готова к переменам, хоть они ее и пугают.

— Я скучаю.

— И я. Что обнаружила сегодня?

— Много чего. Кажется, у моей бабушки был роман с префектом, и, возможно, Майо — его сын.

— Как это?

— А вот так.

— То есть он не сын твоего дедушки?

— Кажется, да.

Лео молчит. Слышу, как стукнула дужка его очков о корпус телефона, значит, он их снял.

— И что? — спрашивает Лео.

— А то, поскольку он был сыном префекта, расследование велось на высшем уровне. Ничего не нашли, но твой коллега Д’Авалос думает, что Майо бросился с моста в По той ночью.

— Правда?

— Да, или упал случайно.

— Как тебе Д’Авалос?

— Красавчик, похож на киноактера.

— Кто бы мог подумать! Тебе понравился?

— Хочет произвести впечатление. Он знает о Ферраре больше, чем иной гид.

— Я должен бить тревогу?

— Думаю, нет.

— Ну ладно. Чем будешь заниматься?

— Если не приедешь, может, посмотрю фильм в том кинотеатре, где последний раз видели Майо.

— Думаю, там поменялся репертуар.

— Вот остряк! В общем, да, в тот день шло «Предзнаменование», а сегодня — «Цель номер один».

— Ах да! Мы его смотрели, хороший фильм.

— Ты помнишь, как звали главную героиню?

— Майя, кажется.

— Молодец. Забавно, правда?

— Думаешь, это символично?

— Нет, естественно, но вполне подходит для моего детектива.

— Если не приеду сегодня, увидимся завтра вечером?

— Завтра я ужинаю с Микелой Валенти, девушкой Майо.

— С кем?

— Она была девушкой Майо. Мы встретились сегодня утром, интересный персонаж. Работает логопедом. Пригласила меня поужинать завтра. Сегодня она выкроила час, но ничего не успела рассказать, только эпизод про бабушкину связь с префектом, об этом же говорил и Д’Авалос.

— А говоришь, мало. Столько всего узнала за один день! Все, я побежал, случилось что–то серьезное, Инноченци говорит, что там, в Пиластро, убиты двое… я перезвоню. Поесть не забудь.

— Да, да… здесь удивительная макаронная запеканка… попробуешь. А ты не ешь много. Потом расскажешь про Альму.

— Ты скажешь ей про префекта?

— Давай об этом потом.

— Целую.

— И я тебя.

Стою перед гостиницей и размышляю, не взять ли в номер парочку этих замечательных запеканок… Бар напротив как раз закрывается, надо спешить.

— Если еще остались, дайте две макаронные запеканки с собой, пожалуйста, — прошу я девушку, которую Луиджи назвал Изабеллой.

На ней приталенное черное пальто, почти до пят. Губы накрашены красной помадой, черные волосы подобраны наверх в высокую элегантную прическу. Она хлопочет у кассы, а белокурая официантка подметает пол. Около восьми, но в баре пусто — это не то место, куда приходят пропустить стаканчик перед ужином.

— Есть, но холодные. Хочешь, разогрею? Ты где собираешься ужинать? — говорит со мной так, будто мы сто лет знакомы.

— В номере, в гостинице напротив.

— Если не будешь ужинать прямо сейчас, попроси потом разогреть в гостинице, бар там открыт до одиннадцати, есть микроволновка. Захочешь, тебе принесут и свежевыжатый сок.

— Я как раз подумала, что сегодня малыш остался без витаминов, — киваю я на свой живот, стараясь поддержать дружеский тон разговора.

— Разве не девочка? — спрашивает скорее с любопытством, чем с удивлением.

— По правде говоря, не знаю. То есть, я думаю, да, но не уверена.

— Понятно, — улыбается она так, будто хочет сказать: «Понятно, что ты странная, но мне такие симпатичны».

Мне нравится Изабелла. И нравится ее стиль: у нее оригинальный вкус. Я думаю, она чуть–чуть моложе меня.

— Мне сказали, ты — актриса.

— На каждый роток не накинешь платок, — отшучивается она. — Пытаюсь, скажем, так. Но сейчас я безработная.

И добавляет:

— Что делаешь вечером?

Такого вопроса я никак не ожидала.

— Может, пойду в кино. В «Аполлоне» идет фильм, который я уже видела, но не прочь посмотреть еще раз.

На самом деле я просто хочу посидеть в кинотеатре там, где был Майо перед своим исчезновением, но мне не хочется объяснять это Изабелле. Вот почему меня так поражает ее фраза:

— А Майо был на дневном сеансе, не на вечернем, если тебе это важно.

Откуда ей известно про Майо?!

— Извини, я думала, ты хочешь пойти в кино именно поэтому… Мама сказала, что утром вы были у кинотеатра… Ты — Антония, да? А я — дочь Микелы, старшая. Красавица и дура.

Изабелла театрально кривит губы и протягивает мне руку.

Значит, дочь Микелы, теперь все понятно.

— Когда же она тебе сказала?

— Сегодня днем. Иногда она забегает сюда выпить капучино, в перерывах между пациентами. Она сказала, что ты пишешь детективы и что завтра вы ужинаете вместе.

— А как ты поняла, что это я?

— Беременная, около тридцати, длинные волосы. В Ферраре все друг друга знают. Никто, кроме туристов, не обедает в баре, а ты на туристку не похожа.

— Двадцать три недели.

— Что?

— У меня срок — двадцать три недели. Ты — единственная в Ферраре, кто заметил мою беременность. Твоя мама рассказывала тебе про Майо?

— Она сказала, что он первый парень, который ее поцеловал, что умер лет тридцать назад и что ты, его племянница, очень на него похожа.