Анита Берг - Любовь — прекрасная незнакомка

В глубине ее сознания окаменевшие, словно навеки застывшие, сохранились привычные картины, звуки и запахи, окружавшие ее за несколько секунд до рокового телефонного звонка. Мелкие и несущественные, они служили как бы фоном, на котором протекала ее жизнь до того, как раздался этот звонок.

На соседней лужайке чихала и захлебывалась газонокосилка. Вместе с голубоватым дымком от выхлопных газов в кухню проникал едкий запах бензина. Все эти звуки и запахи, сопровождающие работу агрегата, немного раздражали Энн, но во имя добрососедских отношений приходилось терпеть. Позже, в ее воспоминаниях, эти звуки и запахи станут предвестником ужаса.

Пламя газовой горелки полыхнуло синим, потом послышался мягкий всхлип, возвестивший, что баллон пуст. Энн запомнит его как вздох об утраченном счастье.

Щебетание ласточек, деловито снующих у чердачных окон, то собираясь в стайки, то снова разлетаясь, всегда казалось ей добрым предзнаменованием, приметой благополучия ее дома. И вдруг в один миг шелест их крылышек стал знаком невыносимой черной беды, потрясшей все ее существо.

Занавески в красную и белую клетку тихо колыхались под ветерком, будоражившим сонный воздух, и мягко, как метроном, постукивали о бамбуковую решетку, поддерживающую алую герань, которая так хорошо сочеталась с красными квадратами занавесок. Этот мерный стук, точно гигантские часы, отсчитывал последние уходящие мгновения ее счастья.

Загудел шмель, торопясь выбраться из дома в сад. Натертые до блеска плитки пола казались особенно яркими под прозрачной сеткой солнечных лучей, проникающих сквозь решетку. Тонкий аромат свежескошенной травы смешивался со сладким благоуханием роз и пронзительными запахами зелени. Лето было в самом разгаре.

В эту июньскую пятницу должен был начаться счастливый уик-энд, во время которого Бен, хоть и ненадолго, будет принадлежать ей безраздельно. Стоя у кухонного стола, Энн методично рубила блестящие стручки красного и зеленого перца. Она отбросила со лба прядку волос, когда-то белокурых, но постепенно изменивших свой цвет на пепельный. Всю жизнь она носила их длинными, но полгода назад решилась, к негодованию мужа, подстричься. Сейчас волосы уже немного отросли и были той неудобной длины, когда неизвестно, какую делать прическу, поэтому Энн прихватила их сзади детской заколкой. Она заглянула в поваренную книгу, прислоненную к банке с мукой, и, раздраженно вздохнув, оглядела кухню, пытаясь обнаружить прописанные ей недавно очки для чтения, к которым никак не могла привыкнуть. Нацепив их на кончик носа, она устремила свои голубые глаза на текст. Глаза у нее были большие и ясные — глаза человека, с которым жизнь обошлась милостиво.

Энн была невысокого роста и раньше отличалась изяществом, но годы и некоторая несдержанность в еде прибавили ей немного лишних фунтов. Нельзя сказать, что ее округлившиеся формы стали непривлекательными, просто такие фигуры были теперь не в моде. Энн понимала это и очень хотела бы обладать достаточной силой воли для того, чтобы похудеть. Она часто размышляла об этом, но, в сущности, ничего не предпринимала. Зато ее лицо совершенно не соответствовало возрасту: чудесная кожа и яркий румянец были бы под стать гораздо более молодой женщине. Единственные морщинки на этом лице проложил смех. Нежный овал придавал мягкость всему выражению, подчеркнутому и довольно крупным ртом с полными губами.

Косилка агрессивно заворчала и остановилась. Энн, подняв глаза, прервала свое занятие в ожидании возобновления шума. В любой другой день эти звуки и неприятный запах вызвали бы у нее раздражение, но не сегодня. Ничто не должно было омрачить начало уик-энда.

Пятница не всегда бывала для нее счастливым днем. В течение долгих лет, пока ее муж пробивал себе дорогу в больничной иерархии, ему только изредка удавалось провести конец недели с семьей. Теперь, став консультантом, Бен свободно распоряжался своим свободным временем, помешать ему могли разве что действительно серьезные обстоятельства. Случалось и так, что во время уик-энда он отправлялся в зарубежную командировку, так как был уже широко известен в медицинских кругах и его часто приглашали на международные конференции. Энн иногда хотелось, чтобы муж взял ее с собой, но стоило ей только об этом заикнуться, как он говорил со своей обезоруживающей улыбкой: «Да ты там умрешь со скуки! К тому же мне приятно сознавать, что ты ждешь меня дома, и мечтать о возвращении». Энн в свое время была послушной дочерью, а потом стала послушной женой — она безропотно подчинялась.

Впрочем, на этот раз все обстояло вполне благополучно. Энн купила бутылку дорогого «Шато-Латур», которое ей рекомендовал продавец. Ей хотелось бы приготовить что-нибудь особенное к этому вину, но Бен, как правило, не признавал ничего, кроме бифштекса с салатом, поэтому ей оставалось только отыскать рецепты самых экзотических салатов. На неделе, когда Бену приходилось оперировать, они редко что-нибудь пили за столом, но в выходные у них сложилась привычка обедать с вином, а потом выпивать рюмочку-другую хорошего бренди. Энн втайне сожалела, что вино лишь изредка бывает у них на столе. Оно доставляло ей удовольствие, но была и другая причина: немного выпив, Бен расслаблялся, становился менее придирчивым, и тогда ему было легче угодить. С тех пор как дети жили отдельно, уик-энды приобрели для Энн особое значение.

Телефонный звонок прервал ее мысли. Она вытерла руки о фартук и подошла к висевшему на стене аппарату.

— Мидфилд 24–33, — машинально произнесла она.

Звонили из больницы. Энн прислонилась к стене, спрашивая себя, что могло понадобиться Бену, — он редко звонил в рабочее время. Слушая знакомое жужжание больничного коммутатора, она выглянула из окна. Какое лето выдалось нынче для роз, мелькнуло у нее в голове! В этом году они цветут необычайно пышно, а их краски такие яркие и густые. Как странно, что некоторые люди терпеть не могут роз, находят их вульгарными! На взгляд Энн, эти цветы знают себе цену, и сознание собственной красоты рождает их удивительное многообразие.

— Энн? — Она узнала голос Поля, лучшего друга своего мужа.

— Да, Поль, какой приятный сюрприз! — ответила она, надеясь, что голос не выдал ее разочарования. Поль молчал. — А как поживает Эми? — вежливо спросила Энн, удивленная тем, что звонит Поль, а не его жена.

— Эн… — Это не был вопрос. Казалось, Поль не знает, с чего начать. — Энн… О Боже! Как мне сказать тебе об этом?

Только теперь она расслышала в его голосе напряжение и почувствовала, как волна страха затопила ее душу.

— Поль, что-нибудь случилось?! Поль!

— Энн, дорогая, дело в том, что Бен… У него был… О Господи!

— Поль, что ты пытаешься сказать мне? — Энн удивило, как спокойно звучит ее голос, несмотря на охватившее ее безумное волнение. — Поль! — резко повторила она.

— Энн, я так неловок, прости… Не нахожу слов. Может быть, нужно было заехать к тебе? Может быть, я… Энн, с Беном нехорошо, у него был тяжелый сердечный приступ…

— Но это невозможно, Поль! — прервала его Энн. — Он так следит за своим здоровьем, в самом деле следит. А меня упрекает за то, что я выкуриваю несколько несчастных сигарет в день. Господи, да его вес не изменился с тех пор, как мы поженились! — Она продолжала говорить, не в силах остановиться. — Нет, Поль, ты, вероятно, ошибся — скорее всего это просто расстройство желудка! — Она заставила себя рассмеяться, надеясь, что смех прогонит всевозрастающий страх.

— Энн, я просто в отчаянии! К сожалению, никакой ошибки нет. Он умер! Мне так больно говорить об этом…

Она стояла, прислонившись к стене, не отрывая глаз от телефонной трубки, и отказывалась поверить в услышанное. До нее доносился голос Поля, упорно повторявший известие, которое отвергало все ее существо. В ее мозгу теснились какие-то слова. Ей казалось, что они могут заставить Поля перестать говорить эти ужасные вещи. Она чувствовала, как ее рот открывается и закрывается, но из него не вылетало ни звука.

— Энн, Энн… — повторял Поль.

— Спасибо, что позвонил.

Сделав над собой нечеловеческое усилие, Энн вытолкнула из себя эти слова. Всякое раздражение, резкость, страх исчезли из ее голоса. Теперь он звучал как обычно — очень вежливо. Она осторожно положила трубку и прижалась щекой к облицованной кафелем стене. Как приятно эти плитки холодят кожу, подумала она и провела по ним кончиками пальцев. Она помнила, что произошло что-то важное, но мысли ускользали от нее, а ей не хотелось напрягать память.

Косилка снова застрекотала, возвращая ее к действительности. Пустота в мозгу Энн заполнилась — она вспомнила. Откуда-то издалека донесся странный шум, он все усиливался. Она закрыла уши руками, чтобы не слышать эти невыносимые звуки. Дверь кухни распахнулась, и вбежала Мэг, женщина, приходившая помогать по дому. Ее лицо выражало ужас.

— Боже мой, миссис Грейндж? Что случилось?

Но Энн ничего не слышала. Она даже не понимала, что странные, нечеловеческие звуки были ее собственными криками, вырвавшимися из бездны ее отчаяния.

Пчелы гудели, занавеска продолжала колыхаться и легко постукивать о бамбуковую решетку… Эти безобидные звуки неизгладимо запечатлятся в ее мозгу и будут всегда связаны со смертью.

Потом, как они ни старалась, Энн не могла ясно вспомнить, что произошло в последующие часы, дни, недели. Весь этот период ее жизни остался в ее памяти каким-то расплывчатым пятном. Когда она пыталась мысленно к нему вернуться, то видела не себя, а неясную тень, призрак, скользящий в туманном вневременном пространстве. Это было похоже на сон, но все же не совсем — сны можно вспоминать и анализировать, тогда как ее переживания никакому рассмотрению не поддавались.

Все были к ней добры, даже слишком. Она не забывала об этом, хотя ей хотелось только одного: уползти, подобно раненому животному, подальше от всех и забиться куда-нибудь в угол. Но это было невозможно. Целая куча друзей и родственников не оставляла ее ни на минуту, не давала остаться наедине с собой. Спала она с помощью пилюль, прописанных ей постоянным врачом, несомненно, желавшим ей добра, — это она тоже понимала. У нее не было желания принимать снотворное, но не хватало твердости, чтобы отказаться. Каждое утро ее встречало улыбающееся лицо и бодрый голос кого-нибудь из любящих друзей, а потом ей давали новые пилюли — они должны были помочь ей прожить день.

Все необходимое было сделано, хотя она и не знала кем. Но похороны ведь состоялись! Потом ей все говорили, что она перенесла это испытание с необыкновенной твердостью. Но она-то знала, что ее твердость была мифом, так как она не помнила даже, что присутствовала на похоронах.

Через некоторое время все ее друзья, будто сговорившись, усвоили в разговоре с ней какой-то оживленный и деловой тон: «…ты должна взять себя в руки»… «жизнь продолжается»… «нужно больше развлекаться»… «поехать отдыхать»… «вступить в какой-нибудь клуб»… Энн чувствовала, что тонет в море банальностей.

Она ошеломленно поднимала на них глаза. Как она может «взять себя в руки»? Ведь она потрясена до глубины души и не способна заставить себя думать достаточно долго и напряженно, даже пытаясь разобраться в собственных ощущениях. К тому же она не знала, хочет ли этого. «Жизнь продолжается», — говорили они, но она не видела ни одной веской причины для того, чтобы продолжать жить. А развлекаться — зачем? Где? И какой в этом смысл? Без Бена развлечения не доставят ей никакого удовольствия. Дома, в окружении принадлежавших ему вещей, ей гораздо спокойнее. Все здесь еще хранит следы его присутствия. Кроме того, хотя она никому об этом не говорила, она была убеждена, что в один прекрасный день он вернется. Дверь отворится, он войдет, и жизнь станет точно такой, как раньше. Ей нельзя отлучаться из дому. А вдруг он вернется и не застанет ее?

Она вежливо улыбалась, выслушивая замечания, понимая, что никто даже отдаленно не может себе представить той пустоты, которую она ощущает в себе.

* * *

Дни складывались в недели. Медленно, словно против воли. Энн возвращалась к семье, к друзьям. Горе, которое до сих пор словно сидело в засаде, теперь перешло в открытое наступление, вероломно вцепилось в нее, постепенно, день за днем, проникая в ее сознание, заполняя образовавшуюся пустоту.