Аллан Петерс сказал лишь, что понимает и сочувствует ему, и они погрузились в типичное для мужчин молчание, которое многие считают более достойным, чем многословные разбирательства. Диана вернулась к машине с покрасневшими от слез глазами и молча забралась на заднее сиденье. Джеймс сел за руль и повел машину домой.

С переднего сиденья Аллан Петерс упрекал Диану за то, что она убежала от них. Он сказал, что это не только крайне опасно, поскольку они не знали, где она, но и — если быть вполне откровенным — несправедливо по отношению к Джеймсу, который всегда так добр к ней. Диана ничего не ответила.

В ней все клокотало. Она будет отмщена. Еще никто безнаказанно не говорил с ней так. И вскоре сержант Петерс действительно был переведен из телохранителей.

После храброго выступления Аллана Петерса весь путь до самого дома они проделали в полном молчании. Диана сразу же побежала наверх, а Джеймс, совсем подавленный, смотрел на нее снизу. Он чувствовал, что глубоко ранил ее и тем самым ранил и себя. Его самые сокровенные опасения оправдались. Обидеть женщину, тем более Диану, было для него последним делом.

Сев рядом с ней на кровать, он гладил ее по влажным от слез щекам и говорил, как сильно он ее любит, признавался, что не может видеть ее огорченной и печальной, не может выносить льда размолвки. Он говорил, что единственное его желание — доставлять ей счастье, и мысль, что он причинил ей горе, просто убивает его. Диана легла, свернувшись клубком, и Джеймс прижался к ней, повторяя изгибы ее тела.

Он нашептывал ей, что она самая прекрасная, самая притягательная женщина на свете. Просто он устал — и ничего больше. Он чувствовал, как постепенно в его объятиях смягчается судорожная скованность ее членов, как все ее тело уступает его ласкам. «Я люблю тебя, я люблю тебя», — повторял он нежно, и Диана повернулась к нему лицом. Ей, словно ребенку, необходимо было снова и снова слышать эти слова, получать постоянное подтверждение того, что все хорошо. Ей ужасно не хотелось портить эту светлую и чистую сторону своей жизни, ее сводил с ума страх лишиться этого, и она с облегчением и благодарностью приняла его объяснение. Они поклялись никогда не ссориться — пусть только смех, а не слезы, сопровождает их встречи.

В ноябре 1988 года Джеймс получил приглашение на бал, дававшийся по случаю сорокалетия принца Чарльза. Он знал, что герцогиня Йоркская и Диана рассылают приглашения некоторым своим друзьям, и был весьма польщен желанием Дианы видеть его.

Это был в высшей степени строгий официальный прием. Весь королевский клан был в наличии, так что атмосфера, несмотря на группку звезд, таких как Фил Коллинз и Элтон Джон, присутствовавших в числе трехсот гостей, была крайне чопорная. Была тут, помимо прочих, и вся хайгроувская компания Чарльза, но самым почетным гостем была вдова майора Хью Линдсея Сара. Однако кульминационным моментом всего бала для Чарльза стало появление Пэтти Палмер-Томкинсон, сделавшей первые робкие шаги без костылей, на которых она вынуждена была передвигаться после полученной в горах травмы.

Обед, предшествовавший балу, прошел для Джеймса почти незаметно, ибо все его помыслы были устремлены к моменту, когда он сможет увидеться с Дианой во дворце, а это могло случиться не раньше половины одиннадцатого вечера. Он понимал, что им с Дианой едва ли удастся остаться наедине, едва ли удастся насладиться обществом друг друга, но он хоть сможет увидеть ее. Ему было достаточно хотя бы просто находиться в одном с ней помещении, пусть и среди множества гостей.

Во всяком случае, так ему казалось. Однако ему почти не пришлось видеться с Дианой. Добраться до нее было невозможно: почти все время она героически провела в обществе родственников Чарльза. Никто никогда не определил бы по веселому лицу Джеймса, что его снедает ревность, что каждый раз, когда он видит, как Диана запрокидывает голову в заливистом смехе, каждый раз, когда она выходит с кем-нибудь танцевать, он отдал бы все, чтобы только быть рядом с ней. Однако он великолепно умел владеть собой.

Он кратко побеседовал с королевой и герцогом Эдинбургским о полковых делах и о верховой езде. Ему было легко разговаривать с ними, так как он точно знал, что им нужно говорить и что они хотят услышать.

Он знал многих из гостей по игре в поло или по службе в гвардии, так что, продвигаясь между столиками и при неверном свете свечей вглядываясь в лица собравшихся, не испытывал недостатка в собеседниках или партнершах по танцам. Ему нравились такие приемы, и он чувствовал себя как рыба в воде. Он любил царящее здесь оживление, сияние лиц в полумраке. И сегодня, как и всегда, он любовался женщинами и цветами. Но никогда еще ему не приходилось видеть такой уверенности в своем обаянии, такого шика, как на этом балу. Многие из гостей носили весьма и весьма увесистые драгоценности столь небрежно, словно это был какой-нибудь старый шарфик, обмотанный вокруг их гладких бледных шей. Свои привилегии они воспринимали как божественное право, неоспоримость которого не вызывала у них сомнения.

Диана тоже могла бы быть не той, знакомой ему Дианой, а принцессой Уэльской, то есть выглядеть поважнее и повлиятельней, чем большинство из здесь присутствующих, но, слава Богу, она еще не утратила непосредственности. Молодость и веселость, хоть и притупленные страданиями, все еще бурлили в ней. Конечно, она была совершенно иной, особой породы, говорил он себе, и ее привлекательность была выше этого несколько гнетущего великолепия.

Наконец ему удалось добраться до Дианы. И хотя вокруг них теснилась и раскачивалась толпа танцующих, это было их время. Они старались смотреть друг на друга как можно более безразлично, понимая, что их тайна может раскрыться из-за одного лишь любопытного взгляда. К счастью, никто на них не смотрел, но все же им нельзя было забывать об осторожности.

Под утро, плотно позавтракав, под нарастающее звучание гимна «Боже, храни королеву» Джеймс удалился. Он ощущал себя каким-то опустошенным. Нет, он ни за что не согласился бы упустить такой редкой, фантастической возможности наблюдать эту словно ожившую сцену из жизни старой Англии, в которой элегантность традиций переплелись с неброским великолепием старинного богатства.

Однако это был вовсе не тот вечер, воспоминания о котором он будет бережно хранить в памяти. Такой вечер случился в его жизни позже, в мае 1989 года, — то был прием по поводу шестидесятилетия Рейн Спенсер. Ее супруг, граф Спенсер, устраивал танцевальный вечер в ее честь в Олторпе, и Диана пригласила Джеймса.

Джеймс никогда раньше не был в Олторпе, нортхемптонширском родовом поместье Спенсеров, но много слышал о нем от Дианы и давно мечтал побывать там. Но самое замечательное, как сообщила она ему взволнованно, это то, что принц Чарльз не собирается ехать туда и у них будет возможность побыть вместе.

За обедом, предварявшим бал, Диана со своими сестрами Джейн и Сарой и братом Чарльзом расположились за небольшим столиком. Было бы слишком откровенно пригласить Джеймса на обед, который предназначался исключительно для семьи и семидесяти самых близких друзей, и поэтому он столовался в одном из домов местных жителей. Благодаря строгости и простоте этой прочнейшей британской традиции, Джеймс, как большинство людей его круга, не чувствовал никакого стеснения, останавливаясь на постой в совершенно незнакомом ему доме.

Почти по всей Англии это протекало приблизительно одинаково. Как правило, хозяйка выходит навстречу вам после того, как вы потратили добрый час в попытке найти удобный подъезд к дому. Она дает распоряжение своему отпрыску или одному из близких друзей проводить вас в вашу спальню и показать, где находится ванна, а затем вас приглашают выпить чашку чая или чего-нибудь покрепче. Между гостями завязывается вежливая и оживленная беседа, пересыпанная добродушными шутками и постоянными представлениями новоприбывших. Нередко вам выпадает делить комнату с кем-нибудь, с кем вам, возможно, уже доводилось встречаться, например, по дороге из Лондона. Все продумывалось до мелочей.

Около семи вечера в доме начинается робкое шарканье, поскольку каждый слишком воспитан, чтобы первым занять ванную комнату. Наконец дом приходит в движение, хлопают двери, льется вода, все прихорашиваются, наводят лоск и «чистят перышки».

Постепенно гости собираются внизу, в гостиной, и тогда благодушное остроумие, с которым их тут встретили, уступает место светской чопорности, которая более соответствует вечерним туалетам. И в просторной комнате гостей, затихших в благопристойных позах и потягивающих шампанское или что-нибудь покрепче, не может не посетить ощущение остановившегося времени, ощущение, что сейчас они исполняют точно такой же ритуал, какой из поколения в поколение соблюдался их предками.

Наконец безлюдный Олторп оживает, по всему фасаду зажигаются огни, и он сбрасывает свой привычный унылый облик школы для мальчиков-сирот. Вереницы огней тянутся по дороге, выхватывая на мгновение из темноты уголки волшебного парка с мирно пасущимися овцами. Возбуждение и оживление царят в зале Палладиума, где собираются гости: соскальзывают с плеч теплые шали, подается шампанское и слышны приветствия и поцелуи. Джеймсу понравилось холодное достоинство помещения, его высокие потолки, во всю длину стен — сцены из сельской жизни работы Джона Вуттона, бюсты государственных деятелей, мраморные столики, китайские вазы с пышной зеленью и стулья со спинками, украшенными гербом Спенсеров.

Оказавшись в большом зале со старинной галереей, Джеймс тотчас увидел Диану, которая искала его. Она взяла его под руку, украдкой чмокнула в щеку и повела на экскурсию по своему дому. Она хотела, чтобы он увидел все. Она очень гордилась Олторпом и признавалась самой себе, что ей хочется, чтобы дом произвел впечатление и на Джеймса.

Прежде всего она провела его в большую столовую, где обедали некоторые гости, сидя за длинным столом из розового дерева, вокруг которого стояло пятьдесят четыре стула красного дерева. Гости с бокалами в руках прогуливались по всему дому, и их экскурсия то и дело прерывалась, когда Диане приходилось здороваться с гостями своего отца. Много веселья вызвало недавнее происшествие с электричеством, отключившимся почти на час около половины седьмого.

Детям Спенсеров было позволено пригласить своих гостей, и разнообразие возрастов привносило домашний оттенок в яркую церемонию. Не менее пяти сотен человек разбрелись по всему дому в изящном беспорядке: кто беседовал, устроившись на небольших бархатных стульях, расставленных вдоль фамильной картинной галереи, но большинство прогуливалось по бледно-желтым коридорам, уставленным шкафчиками с майссенским, краун-дербийским, херендским и дрезденским фарфором. Теперь Джеймсу стало понятно пристрастие Дианы к мелким фарфоровым украшениям.

Но более всего ему понравилась библиотека, служившая семейной гостиной. Ее заставленные книгами стены и гигантский письменный стол, из-за которого открывался вид на симметричные аллеи итальянского сада за окном, внушали ощущение мира и покоя. И легко было представить, как собиралась вокруг камина за чаем семья, а дети вольготно располагались на розовых ситцевых диванчиках и стульях, обтянутых красной кожей.

Через холл с большим роялем, на котором были расставлены семейные фотографии — Джеймс заметил, что не было среди них ни одного снимка принца Чарльза, хотя было много других представителей королевской семьи, — Диана подвела его к широкой дубовой лестнице, и пока они всходили по ней, Джеймс узнавал лица многих известных политиков, местных аристократов и общественных деятелей, улыбавшихся Диане.

Танцы были устроены в картинной галерее, и поскольку на балу было много молодежи, вскоре некуда было ступить. Диана и Джеймс танцевали, пили шампанское и кружились, чувствуя себя безгранично счастливыми. Если Диану кто-нибудь приглашал потанцевать, Джеймс не возражал — он знал, что ревность его неоправданна, что сегодня она безраздельно принадлежит ему одному.

Джеймс перекинулся несколькими словами с ее братом Чарльзом и его невестой Викторией и имел долгую беседу с отцом Дианы, графом Спенсером, который ему чрезвычайно нравился. Он встречал его несколько раз в Кенсингтонском дворце и в те дни, когда тот приезжал в Хайгроув на ленч или к чаю, посмотреть, как мальчики учатся ездить верхом. Джеймс видел, что отец Дианы обожает свою дочь и гордится ею и своими внуками. Он души в ней не чаял и страдал, видя ее несчастной. Он поинтересовался у Джеймса, как идет обучение Дианы, и сказал, что очень доволен тем, что она снова села в седло. Они говорили о том, какие многообещающие успехи делают Уильям и Гарри, и граф, со свойственной ему учтивостью, сказал, что счастлив видеть Джеймса на балу.

Когда экскурсия была закончена, Диана повела Джеймса в расположенную наверху небольшую столовую, чтобы представить его своей мачехе и ее матери, легендарной гранд-даме Барбаре Картланд.