Уильям вздохнул. Сгорбившись, он сидел в большом кресле, вытянув ноги в шерстяных чулках поближе к огню. Взгляд его скользил по залу. Несмотря на свое название, большой зал на самом деле не был таким уж большим. Застекленные окна. Крепкая дубовая мебель. Обшитые деревянными панелями стены. Доски пола посыпаны свежесрезанным камышом. Столы покрывали красно-синие турецкие коврики. Гобелены и мягкие подушечки на сиденьях кресел выдержаны в темно-красных тонах драгоценных каменьев. Это придавало залу вполне уютный вид.

В детстве большой зал был сердцем Рукхоупа. По вечерам, после ужина в большом зале, Уильям вместе с родителями, младшими братом и сестрой собирались здесь вокруг камина, играли в игры, рассказывали разные истории, слушали музыкантов либо просто беседовали. Сидя в кресле, в котором теперь расположился Уильям, его отец учил мальчика играть в шахматы, шашки и карты. Лежа на каменной плите перед очагом, Уильям слушал рассказы отца, родственников и гостей, в том числе Арчи Армстронга из Мертона, об интересных, а иной раз смешных приключениях сорвиголов Приграничья.

Уильям помнил, как ловил каждое произнесенное ими слово, хотел вырасти и стать таким же, как отец. Он мечтал о том, чтобы стать хитрым, удалым, смелым, как Аллан Скотт, обрести со временем славу знаменитого сорвиголовы Рукхоупа.

Однако эти мечты и безопасный, уютный мирок, в котором Вилли рос тем еще шалопаем, был разрушен за один день, когда его отца постигла незаслуженная, ужасная смерть. В годы, последовавшие за этой бедой, за хозяйством Рукхоупа присматривала родня клана Скоттов. Эмма жила в другом месте с младшими детьми, со временем во второй раз вышла замуж, а Уильям оставался заложником короны. Он перебрался в Рукхоуп лишь в прошлом году, когда матушка и сестра просили позволить им жить в их старом замке.

Уильям наблюдал за сестрой и дочкой. Их головы склонились близко-близко. Они смеялись тихо и весьма мило. Мужчина отпил из бокала. Напряжение постепенно покидало его мышцы, пока тепло от шерри распространялось по телу.

Впрочем, ничто не могло развеять напряжение, овладевшее его душой. Он до сих пор чувствовал себя чужаком в своем собственном доме и собственной семье. Людей, которые любили и понимали его, Уильям воспринимал очень отстраненно, наблюдая за ними будто из окна либо словно смотрел представление. Уильяму нравилось представление, вот только он никогда не был его активным участником.

Годы, проведенные вдали от семьи, и незаживающие душевные раны стали причиной его эмоционального равнодушия. Это Уильям прекрасно понимал, вот только не мог ничего поделать, как не мог отрицать факт гибели своего отца либо смерти Дженни. Он способен был лишь впитывать любовь женщин, живущих в его доме, медленно и рассудительно, как смаковал крепкие, добрые вина, никогда не напиваясь и зная свою меру.

– Расскажи мне о Тамсине, – попросила леди Эмма, нарушая тишину. – Она такая же упрямая, как ее отец? Девушка мне показалась весьма своенравной.

– Дочь многое взяла от отца. Как я уже говорил, во время поездки сюда она сбежала, решив, что я буду держать ее в темном, страшном подземелье.

Елена звонко рассмеялась. Катарина взглянула на тетю и залепетала что-то.

– В подземелье? Полагаю, ты сам повинен в том, что она так решила? – спросила леди Эмма.

Ее серебряная иголка сверкнула, вытягивая за собой черную нить.

– Да, – признался Уильям. – Она умеет задеть меня за живое.

– Но ты же все равно взял ее себе в жены, – улыбнулась Елена.

Уильям скривил рот и ничего не ответил. Эмма издала смешок. Он взглянул на матушку. Свет от огня дрожал на ее лице, играл в волосах, выглядывающих из-под черной остроконечной шапочки. Прищурившись, леди Эмма поджала губы, сосредоточившись на шитье, словно молоденькая девушка. Он подумал о том, сколько бед и волнений испытала за эти годы матушка, однако это не испортило ее природную красоту.

Елена, поддерживая рукой Катарину, посмотрела на брата.

– Полагаю, твоя мрачность и вспыльчивость, достойная огра[52], довели ее до того, что девушка сбежала, – поддразнила она брата.

Уильям состроил сестре гримаску, которой часто одаривал младшую сестренку, когда они были детьми.

– Я огр?

Мысли его тем временем крутились вокруг того, насколько же симпатичной казалась Елена в мерцающем свете. Светло-карие глаза ее блестели. Золотисто-каштановые волосы, выглядывающие из-под серповидного головного убора, сверкали. Раннее вдовство погасило в ней внутреннее пламя, а шрамы на лице заставили сестру стесняться своей внешности. Со временем она перестала строго соблюдать траур, однако продолжала повторять, что никогда больше не выйдет замуж и останется в Рукхоупе столько, сколько ей позволит ее брат.

Уильям ничего не имел против того, чтобы Елена жила с ним, хоть вечно, если потребуется, вот только ему очень хотелось, чтобы сестра еще раз познала счастье в личной жизни. Недавно он заметил, что одиночество проложило у нее под глазами тени. Примерно то же самое он видел в своем отражении, когда смотрел в зеркало. Он, леди Эмма и Елена делили общую грусть, трагедию и немного счастья. Любовь и душевная боль переплелись в их жизнях так же тесно, как виноградные лозы и цветы на искусной вышивке Эммы, навсегда соединив их трех.

Быть может, именно поэтому он и предпочел этот ненастоящий брак настоящему с той же Тамсиной либо другой девушкой. В прошлом на его долю выпало немало страданий, однако Уильям до сих пор тосковал по любви, страсти и утешению. Несмотря на все его старания уберечь себя от волнений, на этот раз судьба все же поймала его в свои сети.

Погруженный в мысли, Уильям наблюдал за дочерью и сестрой. Катарина схватилась за нитку жемчужин, свешивающихся с тугого корсажа Елены. Его сестра, охнув, попыталась разжать маленький кулачок своей племянницы. Подавшись вперед, Уильям с нежностью глядел на дочку, которая кривила губки от обиды, что у нее забрали «игрушку».

– А ты, дорогая Кейт, что думаешь? Я похож на огра?

Катарина успокоилась и, опираясь ручонками о пол, довольно бойко поползла к отцу. Отец протянул к ней руки, схватил дочурку и усадил себе на колено.

– Вот ее я точно не пугаю, – сказал он Елене.

– Она тебя обожает, – заявила сестра.

– Па-па-па, – залепетала Катарина.

Уильям поправил мягкие каштановые волосики, выбившиеся у дочурки из-под шелкового чепчика. Ее головка легко вмещалась в его раскрытую ладонь.

– Она уже узнает своего папочку, – растроганно произнес Уильям.

Елена и Эмма рассмеялись. Мужчина глянул на них с изумлением.

– Она лепечет это мне, маме, даже Джоку и Сэнди, – пояснила Елена. – Пока она больше ничего не говорит.

– Большинство девочек в этом возрасте издают звуки, – сказала леди Эмма, наметывая контур цветка черной нитью. – Пока что она говорит это просто так, а не узнает тебя, Уильям.

– А-а-а, – вырвалось у него.

В его голосе звучало легкое разочарование. Катарина ухватилась за его руку и принялась сосать мизинец. Он завороженно наблюдал за ней, не обращая внимания на теплые слюни, стекающие по его руке. Мужчина вспомнил, с какой тревогой Тамсина смотрела на то, как его дочурка сосет ей кончик руки. Сердце его тогда всецело принадлежало ей…

Снова думая о девушке, Уильям перевел взгляд на дверь. Он до сих пор не знал, бьется ли его жена над премудростями дамской одежды либо не хочет спуститься вниз из-за смущения перед его родными.

Издав тихое урчание, Катарина продолжила сосать, покусывая, ему палец.

– Она больше похоже на щенка, чем на девочку, – произнес Уильям.

Эмма и Елена рассмеялись.

Катарину он любил всем сердцем настолько же сильно, насколько крепко малышка вцепилась ему в руку. Потребность защитить ее интересы превосходила все мыслимые преграды. Если Малис Гамильтон попытается отобрать у него дочь через суд либо применив грубую силу, Уильям будет биться за Катарину до смерти.

Глядя на своих женщин, он думал, что умрет за любую из них. Уильям понимал, сколь важна для него их безопасность и благополучие, но говорить об этом он не хотел. Он не поэт и не бард, умеющий слагать песни. Он не может излагать свои чувства на пергаменте, разделывая их словно рыбу на тарелке.

Оказываясь в их кругу, Уильям предпочитал помалкивать, иногда улыбаться и внимательно слушать. Его любовь к семье была сильной и глубоко укоренилась в его сердце, вот только он редко проявлял ее. При этом его желание быть любимым, надежно спрятанное под маской невозмутимости, было еще более сильным.

Воспоминание о нежном поцелуе, которым он обменялся с Тамсиной, не давало ему покоя. Мужчина нахмурился, размышляя, насколько же сильны эти новые чувства.

– Я помню мать Тамсины, – внезапно произнесла леди Эмма, вспугнув его мысли. – Однажды я видела эту египтянку. Она была настоящей красавицей, хотя очень юной и по-своему странной. Арчи прямо-таки ее боготворил. Я не знала, что он оставил у себя дочь. Обычно цыгане растят своих сами.

– Так и вышло, однако Арчи вернул себе дочь спустя несколько лет, примерно в то время, как я покинул Рукхоуп, – пояснил Уильям.

Ему вспомнился Арчи, сидевший на коне. С неба валил снег. Темноволосая девочка сидела у него на колене. Воспоминание было ярким, как и много лет назад.

– Я видел ее вместе с Арчи в тот день, когда меня увозил Малис.

– Ты никогда мне этого не говорил, – мягким тоном произнесла Эмма.

– Мы не виделись после этого долгие годы, – напомнил он матушке, – полагаю, я просто забыл тебе рассказать.

После этого все замолчали, словно никто не знал, что еще можно сказать.

Катарина прекратила сосать палец и уставилась на отца своими большими глазенками цвета черники. Уильяму нравилось, с каким невинным спокойствием смотрела на него дочурка. Катарина унаследовала цвет глаз от своей матери. Иногда, глядя в ее глазенки, Уильям ясно представлял Дженни. Чаще всего ему вспоминался мелодичный, звонкий смех любимой. Интересно, унаследует ли Катарина от матери этот чистый смех?

Катарина вернулась к его пальцу.

– Малышку нужно чаще кормить, – произнес Уильям.

– У нее режутся зубы, – сказала Елена.

Сестра взяла племянницу на руки, но Катарина начала вырываться.

– Я отнесу ее кормилице, – предложила Елена. – Маргарет, скорее всего, сейчас на кухне, снова ест или заигрывает с подручным кухарки. После того как Катарину покормят, думаю, сегодня вечером я сама уложу ее спать и буду укачивать, – она прижала племянницу к груди. – Дорогая, пойдем со мной. Пожелай всем спокойной ночи. Уильям! Если мы сегодня больше не увидимся, поздравляю тебя с женитьбой. Передай, пожалуйста, Тамсине мои поздравления. Мне кажется, она просто прелесть.

Она улыбнулась брату, и тот благодарно кивнул ей в ответ. Елена вышла, неся девочку на руках.

Без Катарины атмосфера в зале сразу же стала какой-то мрачной, словно солнце спряталось за облаками. Уильям откинулся на спинку кресла и принялся следить за рукоделием матушки. Леди Эмма вышивала черной нитью на льняной ткани виноградные лозы и цветы. Сын знал, что матушка называет свою работу «испанской вышивкой».

– Будет красиво, когда я закончу, – сказала она между делом.

– Что это будет? Скатерка на столик?

– Нет, наволочка для подушки. Я уже вышила две такие. Они лежат у тебя на кровати. Ты не замечал?

– Нет, – слегка робея, признался Уильям. – Прошу прощения.

– Сомневаюсь, что ты заметил бы хоть что-то, разве что мы приказали забрать у тебя все постельное белье с кровати, – без малейшего раздражения произнесла леди Эмма. – Но теперь, коль скоро у тебя появилась жена, все должно измениться.

Уильям заметил блеск в материнских глазах. Леди Эмма всю жизнь отличалась степенным поведением, не доходящим, впрочем, до чопорности. Став женой славного сорвиголовы Приграничья, она привнесла много элегантности и достоинства в этот дом, оставаясь при этом вполне земной, практичной женщиной.

– Возможно, так и будет, – произнес Уильям, мысленно ругая себя за мальчишество.

Он покраснел и прекрасно понимал, что от внимания матушки не укрылось его смущение. Кашлянув, он пригубил шерри.

– Тебе не следовало бы сидеть здесь со мной, Уильям, – произнесла леди Эмма, разворачивая пяльцы и обрезая нити крошечными серебряными ножницами.

Вернув пяльцы на прежнее место, женщина принялась вдевать нитку в угольное ушко.

– Сегодня твоя первая брачная ночь, – прибавила матушка.

Вздохнув, Уильям прижал раскрытую ладонь к глазам. Он совершенно об этом забыл. По правде говоря, он совсем не чувствовал себя молодоженом. Уильям вообще терялся в догадках, как относиться к их необычному союзу.

– Тамсина сказала, что спустится, когда закончит переодеваться, – произнес он. – Должно быть, она передумала.

– А если она ждет, пока ты за ней зайдешь? – вопросительно приподняв брови, взглянула на него матушка.