В начале 1802 года все неожиданно изменилось. Эдуарду, к его величайшему удивлению, предложили занять пост губернатора Гибралтара вместо умершего генерал-майора сэра Чарльза О'Хары.

Премьер-министр мистер Эддингтон был с Эдуардом откровенен:

— Гарнизон находится в плачевном состоянии, сэр. Пьянство и мятежи. Такое положение существует уже давно, и пора положить ему конец. Вы, ваше королевское высочество, тот, кто в силах исправить положение. Можете всегда рассчитывать на поддержку кабинета министров.

Эдуард был осторожен. Он хорошо помнил положение дел в Гибралтаре еще в те далекие времена.

— А что касается второго командующего, Барнетта, могу я рассчитывать на него?

— Он надежен и крепок как сталь. На него можно положиться.

Назначение Эдуарда на пост главнокомандующего Ирландии так и не состоялось, с двумя старшими братьями отношения зашли в тупик. Он презирал их паразитический образ жизни и был рад уехать из страны. Дворец Касл-Хилл придется пока закрыть — пусть он ждет, когда Эдуард с триумфом вернется, наведя порядок в Гибралтаре. Жюли, как всегда, не возражала.

На борту судна, отплывающего из Англии, Эдуард еще раз внимательно прочел письмо от Фредерика, которое тот послал в ответ на его согласие принять новый пост.


«Считаю своим долгом поставить ваше королевское высочество в известность, что для установления должного уровня дисциплины в войсках требуется приложить немало усилий…»

Однако тут же следовало:


«Впрочем, реформы следует проводить постепенно».

Он также не мог забыть, что сказал ему на прощание отец:

— Теперь, сэр, отправляясь в Гибралтар, смотрите не усердствуйте так рьяно, как в Галифаксе.

Что они имели в виду? Они действительно хотят навести порядок в Гибралтаре или нет?

Нежась в роскоши Карлтон-Хаус, Фредерик самодовольно усмехался:

— Так ему и надо, нашему смазливому ханже и педанту. Вот посмотришь, Георг, скоро настанет для нас долгожданная свобода.

— Как умно было с твоей стороны, Фред, заставить его думать, будто ему оказали честь…

— Честь? Да он забудет про всякую честь, в следующий раз уезжая из Гибралтара! Я поставлю его на место. Больше он никогда не сможет превзойти меня!

— И сколько времени ты ему даешь?

Фредерик несколько мгновений любовался мысками своих до блеска начищенных сапог.

— Двенадцать месяцев. Да. Двенадцать месяцев и не больше.


Их приезд в Гибралтар совпал с датой, когда они в прошлый раз уезжали оттуда в Канаду. 10 мая, ровно одиннадцать лет назад.

Их встречал весь гарнизон. Часть войск маршировала парадом, другая выстроилась вдоль всего пути к Конвенту — официальной резиденции губернатора Гибралтара. Несмотря на то что Эдуард был предупрежден и готовился встретить гарнизон, требующий немедленной тренировки и муштры, он не ожидал увидеть скопище распустившихся, неряшливых оборванцев.

Военный парад был назначен на следующий же день, на половину четвертого утра. Герцог Кентский принял брошенный ему вызов.

После парада, когда всех провинившихся отправили в карцер, Эдуарду предстояло посетить заседание местного гражданского суда, где ожидали приговора три испанца, обвиненные в краже пятисот фунтов стерлингов. Учитывая доказанность их вины, Эдуард без сожаления отправил всех троих на виселицу. Пусть не только войска, но и гражданское население трепещет перед ним.


На окраине Корк-Вудз он подыскал небольшой домик, где Жюли могла уединяться от шумной и не всегда безопасной гибралтарской жизни. Пьяные солдаты слонялись по улицам в поисках продажных девок, давным-давно потерявших всякий стыд. Целых девяносто винных лавок находилось на клочке земли в две квадратные мили! Предшественник Эдуарда, губернатор О'Хара, имел с этих заведений свой доход — за лицензию на право торговли спиртными напитками их владельцы платили ему в общей сложности семь тысяч фунтов стерлингов. Эдуард распорядился закрыть пятьдесят питейных заведений, несмотря на то что такие меры урезали дополнительный доход. Остальным надлежало переместиться за пределы гарнизона. Вместо них Эдуард разрешил открыть несколько пивных. Но и там военным разных рангов запрещалось сидеть за одним столом.

Летом офицеры и солдаты должны были являться на утренние парады в половине четвертого, весной и осенью на час позже, зимой — позже на два часа. Вечером, перед отбоем, на плацу также проводился парад, и после нескольких ударов колокола все солдаты должны были разойтись по казармам. Теперь вся жизнь в гарнизоне подчинялась суровой дисциплине. Любые уклонения и отказы повиноваться сурово наказывались. Даже внешний вид солдат теперь был строго регламентирован — коротко подстриженные волосы и бороды, никаких бакенбардов. Коснулись нововведения также и внешнего облика офицеров — теперь им надлежало отказаться от смешной привычки носить зонтик.

Помимо отчаянных и энергичных попыток искоренить пьянство, которое Эдуард считал наибольшим злом, он также был озабочен огромным количеством случаев изнасилований и нападений на женщин. За эти преступления герцог назначал тяжелые наказания в виде порки, когда виновных удавалось выявить.

В середине ноября в Гибралтар прибыли новые полки, принимавшие участие в военных действиях в Египте. Солдаты, ожидавшие отдыха и расслабления, очень скоро обнаружили, что местный губернатор видит в них лишь материал для перевоспитания. Количество площадок для телесных наказаний росло.

Эдуард и Жюли готовились встречать Рождество. Они планировали дать несколько крупных торжественных приемов в Конвенте, в то время как менее пышные вечеринки частного характера должны были пройти в их домике в Корк-Вудз.

Это произошло во время одного из очередных обходов — именно тогда Эдуард получил первое предостережение. Наведываясь с инспекцией в казармы, он тщательно обходил каждый угол, с тем чтобы ни одно нарушение не ускользнуло от его орлиного взора.

И вот при осмотре госпиталя, осторожно ступая между соломенными тюфяками, он заметил, что один больной солдат пытается привлечь его внимание. Эдуард подошел к несчастному и склонился над ним. Тот прошептал:

— Сэр, против вас организован заговор. Они хотят напасть на вас в сочельник.

Эдуард ждал, однако не заметил признаков готовящегося нападения. Наконец наступил сочельник, а вместе с ним вышел и приказ Эдуарда — никаких попоек в рождественский праздник. Получив приказ, офицеры 8,25 и 54-го пехотных полков заперли своих солдат в казармах, а в 25-м полку даже отсрочили выплату жалованья.

Беспорядки начались после того, как разъяренные виноторговцы контрабандой протащили в 8-й полк бренди и вино. Разгоряченные спиртным, солдаты выломали в казарме замки и запоры и отправились в 25-й и 54-й полки, призывая всех присоединиться к мятежу. Когда те отказались, солдаты 8-го полка назвали их трусами, и началась перестрелка.

Эдуард разъярился, когда его праздничный вечер прервали, но потом, по просьбе Жюли, пригрозив провинившимся суровым наказанием, все же спустил дело на тормозах.

Однако на следующий день солдаты 25-го полка все же получили жалованье, отправились в город и там, громя винные прилавки, устроили настоящий пьяный разгул. Вчера их обозвали трусами, и теперь они были намерены показать обидчикам свою удаль. Солдаты отправились в казармы 8-го полка и учинили там трехчасовое побоище. Трое оказались убитыми, несколько человек ранены.

Эдуард был взбешен. Он лично прекратил безобразия и распорядился отправить под арест десятерых зачинщиков. Уже на следующий день их ждал военный трибунал.

Жюли не имела обыкновения вставать рано, как Эдуард. Но в тот день он удивился, встретив ее в столовой за завтраком.

Нахмурив брови, он сурово спросил:

— Что это означает, мадам?

— Я хочу поговорить с тобой, Эдуард, перед тем как…

— Если ты собралась просить о чем-то, лучше не трать мое время понапрасну. Позволь мне насладиться завтраком в тишине.

— Послушай, Эдуард, я прошу проявить милосердие! Не надо обвинений в мятеже!..

— А что же это, по-твоему, было?

— Просто пьяная драка… Эдуард, прошу тебя… Ведь сейчас Рождество! Эти люди… пусть они грубые, необразованные, но они хотели как-то развлечься… отпраздновать… А теперь? Во что вылилось для них Рождество?

— Мадам, я сейчас не настроен слушать проповеди. Я послушал вас накануне и проявил непозволительную терпимость. Но теперь даже вам должно быть ясно, что такой терпимости не место в армии.

Жюли поняла, что Эдуард сейчас в мрачном расположении духа и его ничем нельзя тронуть. И все же она решила еще раз попытаться, прежде чем десятеро несчастных предстанут перед трибуналом.

— Эдуард, пожалуйста, вспомни, какой сейчас праздник! Вспомни, что сейчас время прощать! Пожалуйста, не выноси этим людям смертный приговор!

Но Эдуард, разбивая скорлупу яйца и даже не взглянув на нее, произнес:

— Все, что вы говорите сейчас, мадам, — сентиментальная женская болтовня…

Жюли поняла, что участь несчастных солдат предрешена.


Все десять обвиняемых были приговорены к расстрелу, причем расстрел троих должен был состояться незамедлительно, поэтому герцог Кентский выстроил на плацу весь гарнизон, с тем чтобы солдаты могли наблюдать за казнью.

Исполнять приказ надлежало солдатам 54-го полка. Заняв свои места, они стояли с оружием наготове, исполненные ненависти к возложенной на них отвратительной миссии и к человеку, отдавшему приказ. Они не держали в сердце злости на троих своих сотоварищей по вчерашней драке, которых теперь вывели на площадку перед казармой и которые еще вчера, устроив в городе настоящий погром в поисках женщин и не найдя таковых, вернулись в гарнизон, жаждая продолжить приключения. Они просто бузили и задирались, и теперь их ждал такой позорный конец.

Напряженная, зловещая тишина повисла над площадью. Некоторые мысленно молились, некоторые слали проклятия. Потом резкий короткий приказ прорезал тишину. Взмыли вверх ружейные дула. Другой приказ, и раздались ружейные залпы…

Когда трупы казненных унесли, солдаты выстроились и промаршировали в казармы, тщательно следя за выправкой, поскольку знали, что ненавистный герцог Кентский внимательно наблюдает за ними, готовый придраться к любой мелочи.

Когда Эдуард вернулся домой, Жюли писала записки друзьям, отменяя ожидавшийся в тот вечер прием.

— Жюли, ты не должна так поступать. Ты хоть понимаешь, что это означает?

— У меня нет настроения веселиться. Думаю, у наших гостей тоже.

— Но получается, что, критикуя мои действия… ты тем самым встаешь на сторону… других!

— Других? Кого же?

— Барнетта и… кое-кого из офицеров. Сейчас, как никогда, Жюли, мне нужна твоя поддержка. Пожалуйста, Жюли!.. В конце концов, это всего лишь моя работа… вопрос элементарной военной дисциплины! А наша светская жизнь должна идти своим чередом. Все ждут от нас этого. Да ты и сама все увидишь.

Несмотря на оптимизм Эдуарда и дар Жюли быть хорошей хозяйкой и красиво принимать гостей, в гибралтарском обществе воцарилось мрачное настроение. Гости поднимали бокалы и, прячась за ними, лукаво перемигивались. Что же это? Не начало ли конца правления нового гибралтарского губернатора?

На следующий день Эдуард пересмотрел свое суровое отношение к обвиняемым, заменив оставшиеся семь смертных приговоров на пожизненные каторжные работы.

До сих пор он с каждой уходящей почтой исправно отсылал рапорты мистеру Эддингтону, но теперь у него возникло чувство, что последние грустные события невозможно объяснить письменными отчетами. В связи с этим он отправил в военное ведомство своего личного адъютанта капитана Томаса Додда, с тем чтобы тот доложил высокому начальству правду, способную опровергнуть россказни, распространяющиеся из подопечного гарнизона. Кроме того, как губернатор Гибралтара, он требовал расследования поведения генерал-майора Барнетта и еще нескольких офицеров, которые вместо оказания помощи и содействия ему позволяли себе не подчиняться приказам и оспаривать их.

Впрочем, Эдуард заранее знал, каковы будут последствия. Он знал, что герцог Йоркский безоговорочно поверит худшему. Теперь он на себе испытал, что такое муки человека, томящегося ожиданием, коротающего медленно ползущее время в надежде на отмену приговора. Он стал все чаще уединяться и бродить по удаленным местам. Во время одной из таких прогулок Эдуард внезапно встретил на узкой тропинке цыганку, которая, стоя в отдалении, задумчиво разглядывала его.

Герцог подождал немного, находясь под прицелом ее проницательного взгляда, затем решил заговорить с ней:

— Если не возражаешь, добрая женщина, я пойду своей дорогой.