когда в часы

Привета приблизились к ним щеки другие.

А другой сказал:

Оленя попросили мы: «Опиши

Ты этот сад и в нем померанцы»,

И молвил он: «Ваш сад — мой лик, а сорвал

Кто померанец, тот сорвал жар огня».

Росли в саду лимоны, цветом подобные золоту, и спустились они с высочайшего места и свешиваются на ветвях, подобные слиткам золота, и сказал о таких поэт, безумно влюбленный:

Не видишь ли рощи ты лимонной,

что вся в плодах?

Склонились когда, страшна им гибель грозящая.

И кажется нам, когда

пронесся в них ветерок,

Что ветви нагружены тростями из золота,

И были в этом саду лимоны с толстой кожей, спускавшиеся с ветвей своих, точно груди девушек, подобных газелям, и был в них предел желания:

Прекрасный я увидал лимон

средь садов сейчас.

На ветках зеленых, — с девы станом

сравню я их.

Когда наклоняет ветер плод, он склоняется,

Как мячик из золота на палке смарагдовой.

И были сладкие лимоны с прекрасным запахом, подобные куриным яйцам; и желтизна их — украшение плодов, а запах их несется к срывающему:

Не видишь ли лимон — когда явится,

Влечет к себе все очи сияньем

И кажется куриным яйцом он нам,

Испачканным рукою в шафране.

Росли в саду всякие плоды, цветы и зелень и всевозможные виды благовонных растений — жасмин, бирючина, перец, лаванда, роза, баранья трава, мирта и цветы всяких сортов. Казался этот несравненный сад любому входящему райским уголком. Если входил туда больной человек, выходил из сада как ярый лев, будучи не в силах описать его чудеса и диковинки, сходные с диковинками, которые найдутся только в райских садах; да и как же иначе, если имя привратника — Ридван! Но все же между этими садами — различие.

Когда дети купцов прогулялись по саду, они, сняв тюрбаны и верхнюю одежду, расселись в одном из портиков на ковре из вышитой кожи вокруг Али Нур-ад-дина, облокотившегося на подушку с верхом из беличьего меха, набитую страусовыми перьями, ему подали веер из перьев страуса, на котором были написаны такие стихи:

Вот веер навевает ароматы,

Подобные духам, в минуту счастья.

Всегда ведет тот благовонный запах

К лицу того, кто славен, благороден.

Юноши неспешно беседовали, созерцая красоту Али Нур-ад-дина, когда к ним приблизился чернокожий раб. Слуга принес кожаную скатерть для кушаний и сосуды из хрусталя. Один из молодых людей, перед тем как отправиться на прогулку, наказал домашним, чтобы те прислали в сад яства. Темнокожий прислужник разложил перед купеческими детьми кушанья. На скатерти было все, что бегает, летает и плавает: перепелки, птенцы голубей, ягнята и наилучшая рыба. После сытной трапезы юноши омыли руки чистой водой с мылом, обсушили их платками, шитыми шелком и золотыми нитями. Нур-ад-дину подали платок с каймой червонного золота. За кофе возобновился неспешный разговор.

Вдруг садовник ушел и вернулся с корзинкой роз. Он спросил: «Что вы скажете, господа, о цветах?» И кто-то ответил: «В них нет дурного, особенно в розах, от них не отказываются». — «Да, — промолвил садовник, — но у нас в обычае давать розы только за стихи под вино, и тот, кто хочет их взять, пусть прочтет какие-нибудь подходящие стихи». Один из десяти купеческих сыновей вызвался прочесть подходящие стихи. Садовник отдал ему букетик роз, и юноша произнес:

«Для роз у меня есть место,

Они не наскучат вечно.

Все прочие цветы — войско,

Они же — эмир преславный.

Как нет его, так гордятся,

Но явится — и смирятся».

Потом садовник подал букетик другому, и тот, взяв розы, сказал:

«Вот тебе роза, о мой господин,

Мускус напомнит дыханье ее.

То дева — влюбленный ее увидал,

И быстро закрылась она рукавом».

Третий молодой человек, получив букетик, прочел:

«Прекрасные розы! Сердце счастливо, видя их.

А запах напомнит нам о меде хорошем.

И обняли ветки их с восторгом своей листвой,

И словно целуют их уста неразлучно».

Потом садовник подал розы четвертому, который в ответ промолвил:

«Не видишь ли роз куста,

в котором явились нам

Столь дивные чудеса,

на ветках висящие?

Они — как бы яхонты, везде окруженные

Кольцом изумрудов,

с ярким золотом смешанных».

Пятый юноша на дар садовника ответил такими строчками:

«Изумруда ветви плоды несут, и видимы

Плоды на них, как слитки золотые.

И как будто капли,

что падают с листвы ветвей, —

То слезы томных глаз, когда заплачут».

Шестой произнес:

«О роза, — все дивные красоты в ней собраны,

И в ней заключил Аллах тончайшие тайны.

Подобна она щекам возлюбленного, когда

Отметил их любящий при встрече динаром».

Седьмой молодой человек прочел такие стихи, взяв из рук садовника предназначенный ему букетик:

«Вопрошал я: “Чего ты колешься, роза?

Кто коснется шипов твоих, тут же ранен”.

Отвечала: “Цветов ряды — мое войско,

Я султан их и бьюсь шипом, как оружием”».

Следующий ответ на жест садовника звучал так:

«Аллах, храни розу, что стала желта,

Прекрасна, цветиста и злато напомнит,

И ветви храни, что родили ее

И вам принесли ее желтые солнца».

Девятый юноша прочел:

«Желтых роз кусты — влечет всегда прелесть их

К сердцу любящих ликованье и радости.

Диво дивное этот малый кустик — напоен он

Серебром текучим, и золото принес он паи».

Подарив десятый букетик роз, садовник услышал:

«Ты видишь ли, как войско роз гордится

И желтыми, и красными цветами?

Для розы и шипов найду сравненье:

То шит златой, и в нем смарагда стрелы».

Одарив всех купеческих детей розами, садовник принес скатерть для вина и, поставив фарфоровую чашу, расписанную золотом, произнес:

«Возвещает заря нам свет, напои же

Вином старым, что делает неразумным,

Я не знаю — прозрачна так эта влага, —

В чаше ль вижу ее иль чашу в ней вижу».

Потом садовник наполнил сосуд и выпил, и черед сменялся, пока не дошел до Нур-ад-дина.

Садовник наполнил чашу и подал ее Али Нур-ад-дину, но тот сказал: «Ты знаешь, я никогда не пил вина, так как в нем великое прегрешение и запретил его в своей книге всевластный владыка». — «О господин мой Нур-ад-дин, — ответил садовник, — если ты не стал пить вино только из-за прегрешения, то ведь Аллах (слава ему и величие!) великодушен, кроток, всепрощающ и милостив и прощает великий грех. Его милость вмещает все, и да помилует Аллах поэта, сказавшего:

Каким хочешь будь —

Аллах поистине милостив,

И коль согрешишь, с тобой не будет дурного.

Лишь два есть греха,

и к ним вовек ты не подходи:

Придание товарищей[1] и к людям жестокость».

Потом один из сыновей купцов сказал: «Заклинаю тебя жизнью, о господин мой Нур-ад-дин, осуши этот кубок!» И подошел другой юноша и стал заклинать его, и третий встал перед ним, Нур-ад-дин застыдился, взял у садовника кубок и отпил глоток, но выплюнул вино, воскликнув: «Оно горькое!» И смотритель сада ответил: «О господин мой Нур-ад-дин, не будь оно горьким, в нем не было бы полезных свойств. Разве ты не знаешь, что все сладкое, что едят для лечения, кажется вкушающему горьким, а в этом вине — многие полезные свойства и в числе их то, что оно переваривает пищу, прогоняет огорчение и заботу, прекращает ветры, просветляет кровь, очищает цвет лица и оживляет тело. Оно делает труса храбрым и усиливает решимость человека к совокуплению, и если бы мы упомянули все полезные свойства этого напитка, изложение бы, право, затянулось. А кто-то из поэтов сказал:

Я пил и прошением Аллаха был окружен.

Недуги свои лечил я, чашу держа у губ.

Смутили меня — я знал

греховность вина давно —

Аллаха слова, что в нем полезное для людей».

Потом садовник поднялся на ноги и, открыв одну из кладовых под портиком, вынул оттуда голову очищенного сахара и, отломив большой кусок, положил его в кубок Нур-ад-дина со словами: «О господин мой, если ты не пьешь вино из-за горечи, выпей сейчас, — оно стало сладким». И Нур-ад-дин осушил чашу, потом ее наполнил один из детей купцов и сказал: «О господин мой Нур-ад-дин, я твой раб!» И другой сказал: «Я один из твоих слуг». Третий поднялся и сказал: «Ради моего сердца!» Четвертый: «Ради Аллаха, о господин мой Нур-ад-дин, залечи мое сердце». И все десять сыновей купцов не отставали от Нур-ад-дина, пока он не выпил десять кубков.

Али Нур-ад-дин впервые пил вино, оно вскружило ему голову, юноша поднялся на ноги (язык его отяжелел, и речь стала непонятной) и воскликнул: «О люди, клянусь Аллахом, вы прекрасны и ваши слова прекрасны, и это место прекрасно, но только в нем недостает хорошей музыки. Ведь сказал поэт такие слова:

Пусти его вкруг в большой и малой чаше,

Бери его из рук луны лучистой.

Не пей же ты без музыки — я видел,

Что даже конь не может пить без свиста».

И тогда один из юношей поднялся и, сев на мула, куда-то отправился. Вернулся он вместе с каирской девушкой, подобной чистому серебру, или динару в фарфоровой миске, или газели в пустыне, красота ее смущала сияющее солнце: чарующие томные очи, брови, как изогнутый лук, розовые щеки, жемчужные зубы, сахарные уста, грудь, как слоновая кость, втянутый живот со свитыми складками, ягодицы, как набитые подушки, и бедра, как сирийские таблицы. Ей могли бы посвятить такие стихи:

И если б она явилась вдруг многобожникам,

Сочли бы ее лицо владыкой, не идолом.

А если монаху на востоке явилась бы,

Оставил бы он восток, пошел бы на запад он.

А если бы в море вдруг соленое плюнула,

То стала б вода морская от слюны сладкою.

Или такие строки:

Прекраснее месяца, глаза насурьмив, она,

Как лань, что поймала львят, расставивши сети,

На розах щеки ее огонь разжигается

Душою расплавленной влюбленных и сердцем,

Когда бы красавицы времен ее видели,

То встали б и крикнули: «Пришедшая лучше!»

А как прекрасны слова кого-то из поэтов:

Три вещи мешают посетить нас красавице —

Страшны соглядатаи и злые завистники:

Сияние лба ее, ее украшений звон

И амбры прекрасной запах в складках одежд ее.

Допустим, что лоб закрыть она б рукавом могла

И снять украшения, но как же ей потом быть?

И эта девушка в синем платье и зеленом покрывале над блистающим лбом была подобна полной луне в четырнадцатую ночь, она ошеломляла и смущала разум, и как будто о ней хотел сказать поэт:

Вот явилась в плаще она голубом к нам,

Он лазурным, как неба цвет, мне казался.

И, всмотревшись, увидел я в той же одежде

Месяц летний, сияющий зимней ночью.

А как прекрасны и превосходны слова другого:

Плащом закрывшись, пришла она.

Я сказал: «Открой нам лицо твое,

светоносный месяц, блестящее».

Она молвила: «Я боюсь позора!»

Сказал я: «Брось!

Переменами дней изменчивых

не смущайся ты!»

Красоты покров подняла она с ланит своих,

И хрусталь закапал на яхонты горящие.