– Хочешь взять? – спрашивает Эмма.


– Можно? – спрашиваю в ответ.


– Конечно. Садись на кровать, я подам его тебе.


Забираюсь на постель, устраиваюсь поудобнее. Она кладёт ребёнка мне на грудь. Малыш, как ни в чем не бывало, продолжает свои веселые рассказы, а затем, успокоившись, кладёт палец в рот и замолкает. Смотрю на него, чувствую, как маленькое сердечко бьется внутри, согревая меня, вселяя надежду на то, что эта жизнь ещё чего-то стоит. Смотрю на Эмму – девушка, наблюдая за нами, просто улыбается. В уголках глаз застыли слезы, но она часто моргает, стараясь их отогнать.


– Как назвала?


– Алан, – отвечает, прочистив горло. – Так хотел Адам.


Хочу много чего сказать, но все слова застывают в горле, когда Алан сладко зевает и закрывает глазки, собираясь спать. Из груди вырывается глухой смех. Впервые в жизни держу ребёнка на руках, и он засыпает.


– Я возьму? – Эмми тянет руки к малышу. – Уложу его и будем пить с тобой чай.


– А по крепче нет ничего? – шучу я, наблюдая за тем, как она заботливо забирает у меня малыша и кладёт его в детскую кроватку.

– Адам не пил, я тоже, – отвечает она, – поэтому только чай.


– Адам не пил? Мы об одном человеке сейчас говорим? Ты шутишь? – встаю, поправляю за собой вмятину на кровати и иду к выходу.


Проходя мимо девушки, вижу тень грусти на её лице, но она быстро прячется за волосами. Может не я один такой, полный мыслей и пустой в душе? Стоит ли пытаться с ней говорить и разгрузить немного эту светлую голову?


– Не хочешь поговорить? – выбираю вариант «спросить» чем «гадать».


– Можешь поставить чайник? – спрашивает она, а я понимаю намёк на то, чтобы я ушёл из комнаты.


Ну ладно. Она вернёт своё душевное равновесие, а я пока подумаю – как подобраться к ней ближе. Конечно, мне не стоит особо сближаться тут с кем либо. Пройдёт немного времени, и я уеду в Москву. В ещё более запутанную жизнь: к новым заботам, к «жене», о которой я пока даже думать боюсь.


Пока я тут. Хороню сам себя. Словно в идиотском кино про психа. Надо свыкнуться, смириться, набраться сил идти дальше. Единственная цель – это выжить, не сойти с ума, и найти убийцу брата. Остальное меня не волнует сейчас.


Эмма заходит на кухню ровно в тот момент, когда я сажусь за стол. Все, что нужно для чая я уже достал, пришлось пошарить по шкафам, конечно. Она стала разливать чай. Поблагодарив, взял свой стакан, а девушка села напротив. Мы долго молчали, наверное, минут десять, прежде чем я четко понял – пора уходить. Пусть мне хорошо здесь, по правде я действительно нашёл что искал – покой. Но своим присутствием я заставляю волноваться невинного человека. Она ведь не обязана меня понимать, так ведь?


– Ты хотел поговорить? – произносит спокойно.


– Да, – отвечаю, но какое-то время думаю, стоит спрашивать или нет, и все же спрашиваю, – вы с малышом нуждаетесь в чём-либо? – конечно не совсем то, что надо мне, но тоже важная тема. – Квартира оформлена на тебя, надеюсь?


– Адам перед… смертью, – её голос срывается, на доли секунды задерживает дыхание, закрывает изящными пальцами глаза, – обо всем позаботился. Конечно, его мачеха пыталась оспорить завещание, но буквально месяц назад все закончилось. Я выиграла суд.


– Да уж, Мадина та ещё стерва, знаю-знаю. Адам оставил завещание? Получается, он чувствовал, что… – я не могу сказать это вслух. Все ещё не примирился с тем, что кузена больше нет.


– Он ведь болел, ты разве не знал?


– Я не… «не Руслан. Я Рустам, который последние пять лет просидел в тюрьме. Это дико звучит, но я тут сам себя хороню ради того, чтобы найти убийцу брата. И о том, что происходило эти пять лет, понятия не имею, и спросить не у кого. Никому сказать не могу, никому доверять не могу. Я рассчитывал, что Адам мне поможет, но и его больше нет. Ты единственная, кому бы рассказал, клянусь. Но это опасно, мои тайны могут затянуть любого на дно», – смотрю на неё, а слова колят кончик языка. Я меньше двух недель на свободе, но уже готов сдаться и остановиться. Я не приучен лгать, и лишь дважды крупно солгал за всю жизнь. В первый раз, когда брал на себя вину брата, во второй – забирая себе его жизнь. – не знал. – заканчиваю разговор. – Мне пора. И так задержался.


ГЛАВА 5.



С самого начала стоило придти сюда, а не к Эмме. За час до утренней молитвы я забрёл в ближайшую мечеть от дома. Родственники и друзья ходят именно в эту мечеть, чтобы молиться за «меня». К моменту, когда я, совершив омовение, сидел в одном из углов и читал Коран, стали заходить старшие. Дедушка, дяди, кузены. Все собрались, кто мог приехать. Никто меня не трогал, не желая прерывать чтение Священной книги. И только после призыва Азана, я присоединился к остальным на джамаат (коллективный намаз). Мы просидели до рассвета, молясь за душу умершего, потом мужчины потихоньку стали расходиться. Когда людей осталось несколько человек, и мною уже никто не интересовался, дедушка, вдруг, подсел ближе ко мне. Какое-то время он вертел в руках чётки, а потом внимательно так посмотрел на меня. Мы сидели молча, сложив ноги и лишь звук перебивающихся чёток в наших руках выдавал, что каждому хотелось что-то сказать. Интересно, о чем он задумался? Дедушка молчал очень долго, но, наконец, заговорил.


– Кого ты обманываешь, сынок? – спросил он, ввергая меня в шок.


Я сотни раз представлял, как буду рассекречен и обвинён во лжи, но так и не придумал что скажу в своё оправдание. Что мне сейчас делать? Продолжать врать или признаться? Что я ему скажу?


– Я прекрасно помню, кого из своих внуков обучил этому, – он указывает костлявыми пальцами на чётки в моих руках, – а кто пропускал занятия по арабскому языку. Ты не умер. Но зачем-то пытаешь убедить нас в обратном.


Понимаю, что чтобы я сейчас не сказал, он все равно не поверит. Но выбор не велик. Никто не должен знать правду, не смотря на то, что мне очень бы хотелось поделиться тем грузом, что у меня внутри и попросить совета. Дедушка мог бы помочь в этом деле лучше всех, он многое повидал на своём веку, многому может научить.


«Olmaz!» (нельзя) – вдруг прозвучало в голове. Смешно, что мое прозвище «Турок» происходит именно из того, что я хорошо владею этим языком. Настолько, что в такие минуты, как сейчас, то есть волнительные и сложные, мои мысли звучат как раз по-турецки. Как, если бы, это был способ защитить свои мысли от посягательств чужого человека. Я легко могу заговорить на турецком, сам не понимая, что переключился на другой язык. То есть, мог. Раньше. Или когда сидел в тюрьме. Сейчас турецкий может звучать лишь в моей голове. У меня нет права на ошибку. Именно поэтому я вынужден солгать родному дедушке.


– Моя жена очень богобоязненная женщина, дедушка. – не моргнув глазом, сочиняю на лету. – Мы вместе изучаем религию. Она приучила меня к намазу.


– Хорошо, если это так. – недоверчиво смотрит на меня. – Не пристало мусульманину не знать азы своей религии. Уважаю невестку.


Наш разговор прерывает дядя. Он подходит, и просит меня выйти с ним на улицу. Дедушка машет рукой, говоря, что не против и вновь принимается за чётки. Мы с дядей выходим в дворик, прилегающий к мечети, садимся на одну из металлических лавочек. Я жду, что он скажет, но он все так же молчит. Дядя Хайрула в свои сорок пять лет выглядел немного старше, чем есть на самом деле. Потрёпанный жизнью мужчина, потерявший многое, но не сломавшийся. Похоронил первую жену, но женился повторно, из лучших побуждений. Чтобы Адам и Сабина не росли без материнской ласки. Но человек ошибся. Мадина невзлюбила детей мужа от первого брака и превратила их жизнь в ад. Сейчас все немного проще: Адам умер, а Сабина предпочла уехать в институт благородных девиц, то бишь, в Медресе. Хайрула и Мадина благополучно воспитывают двоих общих сыновей и, похоже, всех всё устраивает. Хорошо, что в этот период меня не было.


– Ты ходил к моей невестке, – вдруг произнёс он, выводя меня из собственных мыслей, – зачем?


– Просто. Захотел увидеть племянника. – ответил я, решив не говорить о том, что о ребёнке узнал случайно.


– Больше не делай так. Я скажу ей, чтобы брала сына с собой, когда приходит к вам. Ты не ходи к ней.


– Почему, дядя? Что плохого в том, что я интересуюсь племянником?

– Ничего. Совсем ничего. – он, наконец, поворачивает в мою сторону голову. – Я поэтому и говорю, пусть берет его с собой, когда будет приходить. Пусть ваши встречи происходят на людях, а не так.


– Как «так»? – передразнивая его интонацию, спрашиваю я. – Говори отрыто, что хочешь сказать? Ты не знаешь свою невестку? Подозреваешь? Дядя, я тебя умоляю. Эта девушка как первый подснежник, в чем ты хочешь её обвинить?


– Вот именно. Я ей полностью доверяю, – он делает паузу, – а тебе нет. – говорит с расстановкой, словно даёт словесную пощечину.


Несколько крепких слов вертится у меня на языке, но беру себя в руки. Уверен, он сказал эти слова из лучших побуждений, заботясь о репутации жены своего покойного сына. Но кому он их говорит! Мне? Серьезно? Да будь я кем угодно, Рустамом или Русланом, хоть чертом лысым, что он себе накрутил там в голове? Насмотрелся бразильских сериалов вместе со своей женой на пару? Какого низкого он обо мне мнения.


– Знаешь что, дядя, – цежу сквозь стиснутые зубы, – давай мы вот что сделаем. Ты ничего этого не говорил, а я не слышал. Уверен, твоего сына и моего покойного, к сожалению, брата это бы очень обидело. Поэтому, в память об Адаме, я предлагаю тебе закончить этот бессмысленный разговор, не обижая друг друга ещё больше.


Я поднимаюсь со скамьи, не желая больше с ним разговаривать. Я сказал и услышал намного больше, чем хотел бы. Большинство из этого совершенно не заслуженно. Но, похоже, дядя так не думал.


– Люди не меняются, Руслан. Я не верю, что ты так просто отступил. При живом Адаме проходу девушке не давал, а уж когда его нет, о чем говорить? Я прекрасно все знаю и помню. И ты запомни: она не одна. Есть я! И пока я жив, не позволю кому – либо опорочить мать моего внука! Понял?


Отдаляюсь, оставляя его без ответа. Слова дяди задевают очень глубоко и отбиваются эхом в голове. Отходя все дальше, я уже не различал, за кого мне больше обидно, за мертвого или живого меня? Чтобы снять напряжение и заглушить рой мыслей в голове, захожу в первый попавшееся заведение, похожее на бар. Я не пил больше пяти лет, поэтому спиртное сразу же ударило в голову. Это не мешало мне заказывать ещё и ещё разные напитки. Передо мной наполняются сразу три рюмки, словно я пью за обоих братьев Алдамовых, и плюс за Адама, тоже, кстати, Алдамова. Мысли затуманились очень быстро. Постепенно я схожу на нет и засыпаю прямо на барной стойке, смиренно положив на холодное деревянное покрытие пустую голову. А потом, просыпаюсь и продолжаю напиваться. И так до самого вечера. Только когда мой организм восстал против меня и начал извергать вулканами содержимое желудка, я угомонился. Когда, наконец, смог прямо, ну как прямо, слегка пошатываясь, стоять на ногах, взяв с собой полупустую бутылку, я вышел из бара.


Долго бродя по ночному городу, в итоге пришёл к дверям, к которым меня настоятельно просили не приближаться. Надавив на дверной звонок, я ждал, когда она откроется. Эмма показалась за ней спустя минуту.


– Я бухой, как свинья. Можно я где-нибудь тут посижу, в коридорчике, – попросился я.


– Не глупи, Руслан, я вызову тебе такси. – она стояла, давая понять, что не хочет впускать внутрь.


– Ты впервые назвала меня по имени, – криво усмехаюсь.


– Потому что впервые верю, что ты это ты. До этого момента мне казалось, что тебя подменили. Но нет. Ты все тот же Алдамов, который…


– Который что? – перебиваю её, ловя взгляд зелёных глаз полный презрения.


– Которого я презирала, не смотря на то, что ты брат Адама.


– Можешь вызвать мне такси?


Её слова и взгляд подействовали на меня как ушат воды. Я, что, действительно становлюсь похожим на Руслана? Судя по рассказам людей, он был полнейшим дном эти пять лет, пока я отсиживал за него срок. Когда он успел так низко пасть?


– Прости, – тихо прощаюсь с девушкой, – ты меня больше не увидишь.


Разворачиваюсь на ватных ногах, с трудом преодолеваю четырёх этажный лестничный барьер, и вновь попадаю на свежий воздух. Не помогает. Я не трезвею. Но и в этом состоянии был свой плюс: я, наконец, принимаю решение уехать отсюда.

Махачкала не то место, в котором я должен быть. Меня ждёт матушка Москва. Растянув объятия, она скучает по мне, звонит и пишет. О чем это я? О жене или о Москве?


– «Siktir” (мат) – выругался вслух и побрел домой.


Может, ну его к черту все и махнуть в Турцию и начать все сначала, как в старые добрые времена? Ведь, однажды я это уже делал. В отличие от прошлого раза, сейчас я владею языком и смогу общаться с местными жителями, не жестикулируя как глухонемой, в попытках объясниться с ними. Почему на воле все так сложно? Сейчас бы сидел себе в карцере, досиживая отмеренный срок. Но нет ведь, поперло меня на свободу. На, Алдамов, держи обеими руками эту тяжелую и непонятную реальность бытия лжеца. Наслаждайся жизнью, Турок!