Энн Флетчер - Мадам в сенате

Посмотрев одну ленту, Канкель поставил другую, третью. Ксавьера от нечего делать просматривала журналы, не переставая дивиться: что тут можно было вырезать?

Наконец Канкель взглянул на часы и заторопился. Ксавьера отправилась в ванную – привести себя в порядок. Когда она была готова, Канкель отпер дверь, и все четверо тронулись в путь. В лимузине Канкель сел рядом с водителем, а Ксавьера устроилась на заднем сиденье, между двумя конвоирами. Ей снова завязали глаза. Правда, она ухитрилась оставить щелочку, но было уже темно, и она так и не сумела ничего разобрать. И только на шоссе ей разрешили снять повязку.

Лимузин промчался по Нью-Йорк-авеню, свернул на улочку, ведущую по направлению к Лафайет-сквер, сделал еще несколько поворотов и остановился перед правительственным зданием. Двое в форме и шофер остались в машине, а Ксавьера с Канкелем подошли к охраннику – верзиле, в котором было больше шести футов росту и не менее двухсот фунтов веса. Он был одет в серый китель и галифе; доходившие до колен сапоги отливали блеском. Верзила с суровым выражением лица и колючим взглядом был чисто выбрит и острижен наголо, правая рука, готовая в любой момент выхватить револьвер, покоилась на кобуре.

Пустыми в этот поздний час коридорами он провел их в какой-то кабинет.

Инструктаж сильно разочаровал Ксавьеру, она больше заинтересовалась разбросанными на письменном столе листочками, которые были сплошь испещрены крестиками и ноликами. Инструктор выдавил из себя несколько слов относительно цен на глину, и их вытолкали, прежде чем Ксавьера успела открыть рот и сделать ряд полезных замечаний. Они шли по коридору, когда из-за угла вдруг вынырнул другой охранник и, яростно замахав руками, прошипел что-то невразумительное. Первый охранник прижал визитеров к стене, открыл за их спинами потайную дверь и, затолкав Ксавьеру с Канкелем в открывшийся чуланчик, сделал свирепое лицо, мол, шуметь не советую. Ксавьера затаила дыхание и прислушалась. Наверное, сейчас мимо протопает группа лидеров разных стран, прибывших на тайную встречу, в ходе которой будут решаться судьбы мира. Или промчится курьер с донесением о каком-нибудь катаклизме. Однако мимо прошелестели старческие шаги, и до слуха донеслись два голоса – мужской и женский.

– На ужин снова овсянка с яйцом, мой сладкий.

– Хог'ошо. Но я должен сыгг'ать еще паг'тию в кг'естики-нолики, а то как же я пг'оведу жавтг'ашний шаммит?

– Постой! Здесь пахнет духами!

– Духами? Откуда…

– Ты развлекался с женщиной!

– Ну, жнаешь, дог'огая!

– Не смей меня так называть! Попался, мой мальчик! И не надейся, что я дальше буду тренировать тебя в крестики-нолики!

– Но, дог'огая!..

– Я тебя проучу! Пойду гулять и не расскажу, что выдела!

– Дог'огая!..

– Ты у меня еще попляшешь! Всем расскажу, что у тебя вставные зубы!

У Ксавьеры перехватило дыхание. В этот миг верзила схватил их с Канкелем в охапку и могучими лапищами зажал обоим уши. Но она и без этого была настолько ошеломлена, что ничего больше не видела и не слышала. Словно разверзлась земная твердь и под ногами оказалась зияющая бездна. Порядок обернулся хаосом, прочный гранит – хлипкой замазкой. Улыбка Моны Лизы веками вдохновляла влюбленных и поэтов, хотя это была всего лишь картина. Улыбка Елены погнала боевые корабли спартанцев на Трою, хотя это был только миф. Но эта улыбка, покорившая весь мир, была – или казалась? – самой что ни на есть настоящей! Вставные зубы!..

Минута показалась Ксавьере вечностью. Потом охранник вытолкал их из чулана и повел в какой-то кабинет, где с них взяли подписку о неразглашении государственной тайны.

Наконец они снова очутились в лимузине, который тотчас взревел и сорвался с места. Ксавьера обмякла на заднем сиденье, а Канкель в изнеможении прислонился к дверце. Подъехав к аэропорту, они обогнули летное поле и свернули на узкую бетонную полоску, ведущую к ангару. Специальный самолет, с работающими двигателями, уже дожидался их.

Еще одна машина доставила багаж, и люди в форме засуетились, занялись погрузкой. Невдалеке гудели двигатели гигантских лайнеров; в темных очках Канкеля отражались огни; было холодно и сыро.

Ксавьера вздрогнула, плотнее запахнула пальто и обратилась к своему спутнику:

– Но ведь это же неправда – они не вставные?

Было более чем очевидно, что и этот прожженный циник, привыкший манипулировать людьми, дрогнул, и его жизненные устои пошатнулись до основания. Он глубоко вздохнул, поднял воротник и передернул плечами, словно стряхивая непосильное бремя сомнений.

– Счастливого пути!

Ксавьера пожала ему руку и пошла к самолету.

Мужчина слегка пошевелился и что-то пробормотал во сне. Надувной матрас при этом резко колыхнулся. Ксавьера подвинулась поближе и взъерошила его волосы. Потом зевнула и закрыла глаза. От кондиционера в воздухе веяло свежестью и прохладой. С улицы доносился неясный шум. Сквозь жалюзи пробивались яркие солнечные лучи; шелковые простыни ласкали кожу. Человек, лежавший рядом с Ксавьерой, был на редкость красив.

Калли исполнилось сорок, в нем было шесть футов росту и сто восемьдесят фунтов веса. Он сильно загорел; классический профиль делал его похожим на греческого бога. И он считал себя импотентом!

На пляже ее бикини привлекло его внимание, и главной заботой Ксавьеры стало как можно деликатнее отделаться от прочих соискателей да ненавязчиво начать легкую светскую беседу. Как будто щелкнул невидимый выключатель: между этими двоими рухнули все преграды и установилось полное взаимопонимание. Он тут же сказал об этом, но она поверила лишь наполовину. Его что-то явно беспокоило: должно быть, необходимость разорять собственные владения, словно медленный яд, отравляла ему радость. Ксавьере предстояло сыграть роль противоядия. Она чувствовала себя опустошенной, но счастливой. Вокруг на полу валялись различные предметы, которые ей пришлось заказать для их будущей фиесты: бутылка шоколадного сиропа, банка взбитых сливок, велосипедный насос, резиновые перчатки, все в узелках шнурки от ботинок, блюдце подтаявшего масла, совок, каким дети играют в песочнице, и репродукция картины «Чудо-король, северный пес». Сейчас все это имело жалкий вид. Да уж, ей потребовалось немало времени и сил, чтобы расшевелить его! Зато когда он завелся, то попер как танк, сметая все на своем пути. Было божественно!

Часы показывали четверть первого, а совещание должно было начаться ровно в полдень. Она успешно справилась с заданием. Но на душе у Ксавьеры скребли кошки. Женщина закрыла глаза и погрузилась в спасительное забытье. Когда она снова проснулась, Калли, приподнявшись на локте, нежно смотрел на нее.

– Привет.

Ксавьера потянулась, обняла его и потянула к себе.

– Привет.

– Ксавьера, ты само совершенство. Другой такой нет на всем белом свете. За всю жизнь мне не довелось испытать ничего подобного.

Она грустно погладила его и уставилась в потолок.

– Нет, Калли, у меня тоже есть недостатки.

– Уверен: они – ничто по сравнению с тем…

– Нет-нет. Я вовсе не такая уж хорошая. Сейчас ты благодарен мне, но когда узнаешь…

– Узнаю?

Ксавьера заколебалась. Соблазн оставить все как есть был очень велик. Пусть он и дальше считает их встречу подарком судьбы, ее случайной улыбкой. Но это было бы нечестно и даже жестоко по отношению к нему. Ксавьера немного отодвинулась и грустно усмехнулась.

– Меня специально подослали, чтобы не допустить твоего появления на заседании картеля.

Он посмотрел на нее в упор и тоже усмехнулся.

– Я допускал такую возможность, потому что заметил на твоих чемоданах вашингтонские ярлыки. Трудно представить, что такая женщина, как ты, могла делать в Вашингтоне. Плюс некоторые менее очевидные детали.

– Ты меня ненавидишь. Калли обнял ее и привлек к себе.

– Нет, дорогая. У тебя наверняка были уважительные причины.

– Они собрали на меня компромат и угрожали пустить его в ход, если я этого не сделаю. Мне ничего не оставалось, как согласиться. Сначала это было просто работой, но потом…

– Можешь не объяснять. Я почувствовал, что ты вложила душу.

– И даже больше – ты меня понимаешь. Но сейчас я сама себе противна, потому что из-за меня твой народ выживут с земли предков.

Калли пожал плечами.

– Ну, это не так просто. Действительно, раньше, во время правления моего отца, такая опасность существовала. Но с тех пор мы добились значительного прогресса.

– Ах, вот как?

– Да. Еще когда я был маленьким, многим стало ясно, что земные запасы глины далеко не беспредельны и рано или поздно наступит эпоха всеобщего сырьевого дефицита. Незадолго до своей кончины отец финансировал международную научную конференцию по этой проблеме. Прямым следствием ее работы явилось всеобщее признание необходимости консервации запасов сырья. На первый план вышло экологическое просвещение людей, и в этом мы более или менее преуспели. Правда, и сейчас еще можно встретить государственных деятелей, не думающих о будущих поколениях, но большинство прониклось нашей идеей. Мы предприняли поиск самовозобновляющегося сырья – и обнаружили такое. Это гуано.

– Гуано?

– Птичий помет. А что может возобновляться с таким постоянством, как птичий помет, – конечно, при условии наличия птиц и насекомых, которыми они питаются? Так что, как видишь, ситуация отнюдь не безнадежна. Мы по-прежнему ведем на островах разработку залежей глины, но уже не столь интенсивно. Мой народ может быть уверен в завтрашнем дне, а это – главное.

– Я верю тебе, Калли, и мне ужасно стыдно за то, что я сделала.

– Тебе нечего стыдиться. Я знаю, что такое Вашингтон: частенько бывал там и всякий раз не испытывал ничего, кроме отвращения. Хотя они порой оказывали мне разные услуги. Один член конгресса, состоящий в комитете по внешнеэкономическим связям, даже предпринял попытку помочь мне с моей проблемой – той самой, с которой ты столь блестяще справилась.

– Он что голубой?

– Голубой? Цвет лица у него скорей багровый… А, понял, что ты имеешь в виду. Нет, он пытался помочь мне не прямо, а косвенно. Одной женщине, замешанной в скандальной истории с сенатором, понадобилось срочно уехать из Вашингтона, а ей было некуда деваться, вот он и прислал ее ко мне. Но от нее оказалось мало проку.

– Да, Калли, качество работы в Вашингтоне – хуже некуда. Главная причина, по которой некоторые берут и уезжают в Вашингтон, состоит в том, что в других местах им ни за что не заработать себе на жизнь. Особенно на выборных должностях, ибо они больше ничего не умеют.

Вот им и устанавливают должностные оклады, чтобы не платить пособие по безработице.

– Несколько дороговатый способ, тебе не кажется? У меня на островах двое живут на пособие, так остальные жители добились, чтобы им предоставили жилье с подветренной стороны.

– Это не слишком жестоко?

– Ну, видишь ли, я могу встать на точку зрения налогоплательщиков. Может быть, потому-то у нас только двое безработных. Во время правления моего отца их было четверо, но двое не вынесли ветра и быстро устроились на работу.

– Как интересно. Ты не ставил этот вопрос перед правительством Соединенных Штатов?

– Пытался. Но безработные устроили пикетирование, и совещание не состоялось. Некоторые из них оказались членами профсоюза, и конгрессмены, приехавшие на совещание, не смогли пробиться через пикеты.

– Вот так оно и бывает, – с горечью произнесла Ксавьера. – Жаль, что никакой профсоюз не устроил пикетирования во время этих чертовых слушаний. Сенатор Ролингс обвинил меня в неуважении к верховной власти, и теперь…

– Ролингс? – поразился Калли. – Да ведь я о нем говорил! Это он состоит в комитете по внешнеэкономическим связям и прислал мне ту женщину.

Ксавьера насупилась.

– Он твой друг?

Калли залился добродушным смехом.

– Друг – сенатор? Ну что ты! Я же не хочу, чтобы мои подданные свергли меня с престола. Просто у нас были кое-какие дела. Я вложил восемнадцать миллионов в его последнюю избирательную кампанию – в качестве благодарности за некоторые торговые соглашения.

– Говоришь, он прислал тебе женщину?

– Ну, видишь ли, как выяснилось, это я ему сделал одолжение, а не он мне: у нее ничего не вышло. Ее зовут Линда.

– Линда! – воскликнула Ксавьера, садясь на постели. – А я-то повсюду ее ищу! Где она?

– Через коридор, в моем кабинете. Ты знаешь Линду? Ксавьера засмеялась.

– Ну… В общем дела обстоят таким образом. Если я с кем-нибудь дружу, так дружу. Я знала, что Линда уехала в Вашингтон и все такое, но для меня это ничего не значит.

Калли восхищенно уставился на нее.

– Ксавьера, ну ты просто чудо. В самом деле. На всем белом свете таких найдется… Да нет, ты – уникум. Выходит, ты по-прежнему считаешь ее своей подругой?